Саша Скорняков действительно стал появляться в Звездном, официально числился моим дублером, но, убежденный, что его-то уж минует чаша сия, не столько тренировался, сколько мотался туда-сюда, служа передаточным звеном между мною и Максютовым, а иногда Топорищевым. Первый в основном понукал, второй присылал мне на изучение наукообразные компиляции, составленные на основе изучения последних выходок Монстра. Снабжать детальной информацией по каждому новому факту меня перестали, но листать газеты и просматривать телепрограммы никто не возбранял. В свободное от тренировок, приема пищи и сна время. Минут двадцать в сутки.
Дважды Максютов звонил мне сам, в основном чтобы поинтересоваться моим самочувствием и настроением, я полагаю. Потом начинал кипеть и изрыгать хулу. Большую часть того, что произносилось им по адресу «этих придурков из НАСА», слушать было невозможно – уши вяли. Еврокосмосу и нашим тоже доставалось.
Что я забыл, перебираясь в Звездный, так это отдать Маше ключ от почтового ящика, но, в конце концов, это было не так уж страшно. Газет и журналов мы не выписываем, писем Маша не получала никогда, а я перестал получать их после смерти мамы. Если за несколько дней до старта отпустят на побывку, вытряхну из ящика пару килограммов рекламной шушеры, и всего делов.
Я не звонил Маше. Не просил Сашу занести по адресу письмецо. Ежемесячно высылал деньги телеграфными переводами с доставкой на дом – и все. Новый год отметил в Звездном в компании холостяков. По правде говоря, я почти не думал о жене и, если было время вспоминать, вспоминал дочь.
Время не шло – летело.
Из Индии пришло сообщение о катастрофе на атомной электростанции в Биджапуре. По всей видимости, энергоблок рассекло надвое уже известным нам манером. Двое суток активная зона оставалась открытой: герои-ликвидаторы не могли подобраться к очагу, всех смело «эффектом отталкивания», включая местных жителей, что, конечно, явилось для них благом. «Индийский Чернобыль» потряс мир. В перенаселенной стране такого рода аварии чреваты миллионами жертв. К счастью, обширное радиоактивное облако довольно быстро снесло в сторону Индийского океана…
Страх! Вот то чувство, которое, если верить газетам и телевидению, все сильнее укоренялось в массовом сознании. Это было хуже всего. Не всякая психика выдержит спокойное принятие простого, как кирпич над головой, факта: отныне существует НЕЧТО, способное походя сотворить с кем угодно (с тобой, любимым, в том числе) ЧТО УГОДНО в любой удобный ЕМУ момент. Еще в октябре в Бирмингеме случилась трагедия местного масштаба: один обыватель, свихнувшийся на почве перманентного страха, выбежал на людную улицу с кухонным ножом и успел прикончить шестерых, прежде чем, узрев полицейских, перерезал себе горло. Теперь подобное происходило почти ежедневно, в том числе и у нас. Родители не выпускали на улицу детей, резко подскочили цифры продажи облегченных, удобных в носке бронежилетов, газового оружия и миниатюрного дамского электрошокера «Отстань».
Множились мрачные пророчества. Заявила о себе секта, полагающая Монстра нашим же человеческим порождением, – мол, сон коллективного разума рождает чудовищ. В буквальном смысле. Интересно, чей разум эти недоумки имели в виду? Неужто свой?
Монстр оставался на прежней орбите. Было похоже, что он потерял интерес к другим телам Солнечной системы, во всяком случае, в движение спутников Юпитера он больше не вмешивался и никаких различимых в телескопы катаклизмов на поверхности иных планет не производил. Если и менял свою форму, то незначительно, в пределах инструментальной погрешности, заведомо не вытягиваясь в длинную колбасу и не сплющиваясь в блин.
Еврокосмос определился-таки с участием в экспедиции своего астронавта. Алексис Мустейкис, докторская степень в области космической медицины, опыт двух полетов. Подробную компиляцию по нему я просмотрел бегло – все равно в должное время экипаж соберут вместе и продержат бок о бок энное время ради знакомства и притирки друг к другу. И на Земле, и на «Альфе». Краткосрочная экспедиция на международную станцию планировалась на апрель.
Весь январь и половину февраля меня продержали на специально разработанном для «Зевса» полетном рационе – изучали индивидуальную реакцию моего организма на триста граммов высококалорийных витаминизированных сублиматов (со специальными добавками для подавления объемного голода и полового влечения) в сутки и неограниченное количество воды. Я подозревал, что по возвращении мне придется серьезно лечить требуху… Вместо ненадежной замкнутой системы пищевого воспроизводства (этакая экспериментальная – век бы ей такой остаться! – мини-ферма со скороспелым картофелем и кроликами), вдобавок чересчур громоздкой для «Зевса», один из модулей должен был нести восемнадцать тонн продовольствия, расфасованного для четырехразового питания по тюбикам и пакетикам с именными наклейками. Чтобы, значит, никто никого не объел втихаря. Учет и контроль, блин! А главное, якобы одним поводом для разборок меньше.
Как будто в трехлетнем полете не найдется других поводов! Впрочем, хорошо уже то, что мне не придется потрошить кролей в невесомости…
Комедия абсурда, да? Мне так уже не казалось.
Прошло с полдесятка скороспелых процессов над крупными теневиками с атрофированным инстинктом самосохранения, не пожелавшими внять деликатной просьбе о спонсировании программы. Остальные, очевидно, вняли. Максютов не бросал слов на ветер.
С завода имени Хруничева поступили макеты российских модулей. В Тюратаме и Свободном строились стартовые столы для шести «Энергий»…
Бежали дни.
Летели.
Мчались.
Гораздо быстрее, чем мне хотелось. Ускользающее время засасывало, как водоворот, не позволяя вынырнуть и сделать вдох. Кто сказал, что до конца июля еще много времени?
Да вот же он, рядом. Рукой подать.
Самое трудное – заставить себя раздеться, прежде чем свалиться на постель. Я валюсь и мгновенно проваливаюсь в бездонный колодец, в черное ничто. Мне не снятся сны. Когда я сплю, я перестаю существовать.
Нам с Колей Степановым обновляют старые и делают новые прививки – в том числе от таких болезней, с которыми я не встречался никогда в жизни и о которых не знал бы ничего, если бы не море информации, заложенной в меня через чип. На «Зевсе» будут два врача, но наша с Колей задача оставить их безработными хотя бы в отношении нас. До иммунитета американцев нам дела нет, у них свое медицинское начальство.
На-до-е-ло!!!
Отработка действий в нештатных ситуациях на борту отдельно для каждого этапа полета. Варианты отказа систем ориентации, терморегуляции, водоочистки и удаления отходов, экологического контроля, связи… Отказ последней двигательной ступени, необходимой для выхода из гравитационного поля Юпитера, сброс ее, медленная «раскрутка» на ионном движке, новая полетная траектория, увеличение продолжительности обратного пути, голодный паек и надежда на то, что через три года на Земле придумают, чем нас поймать, когда мы будем пролетать в миллионе километров от родного шарика… Отработка бесчисленных вариантов действий в различных моделях поведения Монстра – по большей части только для меня. Насупленный Максютов, оживленный Топорищев с очередными вариантами под мышкой, вечно озадаченный руководитель российской части программы «Зевс» и я. Больше никого.
Вариант «Праща» – гравитационное воздействие с выбросом «Зевса» в произвольном направлении…
Вариант «Пленники Монстра»…
Вариант «Тюфяк» – полная индифферентность «объекта Иванова». Не стыжусь признаться в том, что этот вариант устраивал меня больше всего. Правда, он же считался наименее вероятным.
Вариант «Круглый стол». Тоже устраивающий меня и притом наиболее желательный для интересов дела.
Вариант «Сандалия Эмпедокла». Все-таки Топорищев – сугубо бестактный человек.
Варианты, варианты…
Как и чем удобнее уничтожить объект в случае необходимости. И применимо ли к Монстру понятие «контрольный выстрел».
Варианты.
Уточнения вариантов.
И уточнения уточнений.
* * *Утром первого марта Коля Степанов заявился в мой коттедж в тулупе, с рюкзачком, зимними удочками и коловоротом для льда.
– Не хочешь съездить порыбачить? Сегодня у нас выходной.
Я оторвался от очередной топорищевской компиляции и с сомнением почесал за ухом.
– А кой нынче градус на дворе?
– Минус двенадцать, самое оно. Солнышко вон светит. Ветра нет, давление в норме. Снасть проверенная, мотыль жирный. Клев будет – закачаешься. Я одно место над ямой знаю, лещи там – во! В лунку не пролазят.
– Зачем тогда ловить, если не пролазят? – спросил я, со скептическим прищуром рассматривая снасти. – Вообще-то я насчет зимней рыбалки не очень. Вот если летом…
– До лета еще дожить надо. Давай, собирайся. Я серьезно. Проветримся. Ты вон совсем уже зелененький и в пятнах, как камуфляж. А у меня будешь красненький. Вечерком после рыбалки еще в баню сходим, я заказал. Пошли, медицина не против.
– До лета еще дожить надо. Давай, собирайся. Я серьезно. Проветримся. Ты вон совсем уже зелененький и в пятнах, как камуфляж. А у меня будешь красненький. Вечерком после рыбалки еще в баню сходим, я заказал. Пошли, медицина не против.
– Так то медицина. А я?
Но Коля не был расположен отступать.
– Дел срочных нет? Вот и лады. Ну что, сам поедешь или в охапку тебя взять?
Пожалуй, он сумел бы и в охапку. Коля Степанов мужик кряжистый, весь в мускулах. Жирком не заплыл, даром что полковник и пять лет не летал выше атмосферы.
– У меня валенок нет, – попытался отбрехаться я. – И тулупа.
– Пошли ко мне, я тебе дам. Не валенки – унты. Гагачий пух!
– А если все равно простужусь?
– Не простудишься, – уверил Коля. – Я предусмотрел. А если и простынешь, невелика беда. Наши коновалы тебя пять раз успеют на ноги поставить.
Что верно, то верно, время еще было. До старта «Дискавери» оставался месяц с лишним, до отлета в Хьюстон – неделя. Как раз припремся к Женскому дню.
– Коля, – вспомнил я. – Надо бы подарок какой-нибудь придумать для Джессики Фоско, как полагаешь?
– А они не празднуют, – махнул рукой Степанов. – Ну, возьмем коллекционной водки. Медвежатины мне обещали копченой… от такого медведя, который не падаль жрал, а орехи-ягоды. Ради контакта с коллегами не жалко. Ну что, идешь?
Я позволил себя уговорить. Николай Степанов мне понравился с самого начала. Крепкий профессионал и правильный мужик, русская душа. Кутить так кутить, работать так работать. Чтобы пар столбом. Похоже, и я ему чем-то приглянулся, иначе вряд ли бы он спросил меня однажды после тренажа: «Послушай, Леша, а на х… ты пошел в этот Нацбез?»
На какое из подмосковных водохранилищ он привез меня на своем джипе, я не поинтересовался и ни разу не вытащил из своего огненного шара карту с курсографом. Да и какая мне, в сущности, разница? Что я, всерьез собираюсь увлечься зимней рыбалкой, что ли? Лед как лед, снег как снег, лес по берегам да черные кучкующиеся точки рыболовов довольно далеко от нас. Солнце и воздух. Что еще надо замороченному живому существу?
Вырвавшись из каньона малоезженной просеки, по-бульдозерному пропахав искрящуюся снежную целину пологого берега, джип съехал прямо на лед.
– Примерно здесь, – указал Коля. – Тут глубина маленькая, потому никто и не рыбачит. Во-он где ловят. Видишь, забегали? Значит, рыба туда-сюда гуляет. Ну и пускай себе. У нас она гулять не станет, нам бы только ту яму найти…
– Угу, – сказал я, топча гагачьими унтами наст. – А ледоколы тут случайно не ходят?
Коля засмеялся.
– Тут нет, а вон там, на фарватере, я один раз бегством спасался. Туман сплошняком, лед качается, сирена ревет, а где ревет – не поймешь… Насилу утек. Ты давай лед сверли, чего встал?
Лед оказался полуметровой толщины – прошедшая зима была что надо, в такие зимы у нас вымерзали вражеские армии. Мы взмокли, пока попытки с десятой не нашли заветную степановскую яму, высверлили две лунки и уселись удить – я на складной стул, Коля на пенопластовый ящик. Первого подлещика Николай вытащил почти сразу, следующих таскал с интервалом в пять-десять минут. Мне удалось подсечь только раз, зато поймался такой зверь, что действительно не пролезал в лунку, как и было обещано, а пока мы судорожно пытались расширить отверстие во льду до его габаритов, благополучно оборвал леску и удрал.
– Стравливать надо было, – поучал Степанов. – Да и я тоже хорош, проволынил…
– Коля, – сказал я, вытряхивая из рукавов тулупа ледышки и дыша на озябшие пальцы, – доставай.
– Чего «доставай»? – не сморгнул Степанов.
– Сам знаешь чего. И не говори, будто не взял, сыскаря на мякине не проведешь. Допустим, в практике рыбалки я слаб, зато с теорией знаком достаточно… Ну, где родимая?
Степанов порылся в рюкзачке и сунул мне термос.
– Пей. Хороший кофе, между прочим.
– А…?
– А остальное будет потом. Тебя чему учили? Хлобыстнешь стакан – вовсе закоченеешь. Потому что теплоотдача. Вот когда огонь разведем да ушицу поставим…
– О! – сказал я. – У тебя и котелок с собой?
– У меня все с собой, даже примус. Чего нам в лесу ветками хрустеть. Лесник еще припрется, деньги вымогать начнет, а то и поллитру. Подмосковье… дикие места.
Через полчаса клев подлещиков кончился, зато начала брать крупная, пузатая от икры плотва, мелкий полосатый окунь и – изредка – растопыренный ерш. Наверно, рыба в самом деле «гуляла». Ершей Степанов одобрил, сказавши, что смастерит двойную уху, а я – странное дело – почувствовал некий азарт и только что не орал в восторге, выбрасывая на лед очередную рыбеху. По-моему, рыбалка – самый безопасный вид наркомании, хотя, конечно, не с точки зрения рыбы.
Часам к трем мне все-таки надоело. Да и солнце начинало понемногу клониться к лесу, тени от наших согбенных фигур удлинились и стали четче. Возле лунки Степанова накопилась изрядная кучка обледеневшей снулой рыбы – раза в четыре поболее моей. Коля уже колдовал у примуса, а меня принудил отскребать от рыбы чешую. Ну, уха будет! А к ней, понятно, и она, родимая. Которая влияет на теплоотдачу.
Так и вышло. В жизни я не едал ничего вкуснее, да и не пивал, пожалуй, ничего уместнее, хотя, в сущности, что тут такого – обыкновенная переохлажденная водка под ушицу с черным хлебом и розовым копченым салом. Вареных ершей мы выбросили на прокорм местным воронам, Коля отругал меня за незнание азов кулинарии – ухе, оказывается, противопоказана картошка, а показаны ей только рыба, лук и специи, – и выразил уверенность в том, что после полета к Монстру мы сюда еще вернемся, а то и смотаемся в Вайоминг в гости к Риорданам – командир-то наш рыбак заядлый, нет?
– Угм, – подтвердил я с полным ртом плотвиной икры и потянулся ложкой за жижей – запить. Как заправские дети природы, мы хлебали уху из одного котелка. Вряд ли Томас Риордан одобрил бы это, зато я знавал одного лощеного дипломата блестящей выучки, по многу месяцев не вылезавшего из Женев и Страсбургов, но чувствовавшего себя счастливым лишь в телогрейке, лежа в тайге у костра на подстилке из лапника. – Только он, наверно, форель ловит, – добавил я. – Радужную. Этим, как его… нахлыстом. Поймал, взвесил, сделал фото, отпустил. А потом в супермаркете купил точно такую же.
– Я с ним немного знаком, – сообщил Коля. – Налей-ка еще по полста… Вроде твердый мужик. Ты ешь, ешь давай. Пользуйся случаем. Мы теперь сала долго не увидим. Так вот… На «Альфе» мы с ним однажды пересеклись на сутки. Так, ничего особенного, хау ду ю ду – гуд бай, фэллоу. Ему на посадку – мне оставаться. Почти и не поговорили. У меня тогда автоматика стыковки полетела, вручную зачаливался, так он у иллюминатора торчал и корректировал меня голосом…
Меня уколола неприятная догадка – Степанов к чему-то готовился, довольно неуклюже, но старательно, а для непрофессионала, пожалуй, вполне сносно. И разговор о командире корабля явно был затеян с подвохом. Ну-ну. Сейчас станет ясно, для чего ему все эти блуждания вокруг да около, задушевный разговор под водочку, да и вся эта поездка на зимний лов, в конце концов… где наш разговор может быть запросто прослушан. Остронаправленный микрофон над ледяным полем в тихий день берет издалека.
Жаль… Я думал – рыбалка ради рыбалки.
– Ответь мне честно, Леша, – кульминационный момент был выбран сравнительно удачно, и Степанов прямо-таки ввернул в меня свой взгляд, словно шуруп, – у тебя будут полномочия в случае чего взять командование кораблем на себя?
Вот оно что.
– Ясное дело, – сказал я. – Например, если вы все того… отключитесь. Или, прости за прямоту, еще чего похуже. Чего ты хочешь – Монстр.
– Только в этом случае?
Мне захотелось стиснуть зубы. Да пропади оно все пропадом! Врать хорошему человеку я не обязан. Во всяком случае, не сейчас и не Коле Степанову.
– Не спрашивай, Коля, – тихо ответил я.
С минуту он молчал, ничего не выражая на своем лице. Затем решительно налил одному себе полстакана и решительным швырком загнал ледяную водку в горло.
– Вот, значит, как, – сипловато пробормотал он, забыв закусить. – Дела… И… штатники на это пошли?
Они пошли. Однажды Максютов обмолвился мне, что это было одним из условий участия российской стороны в проекте. Но сказать об этом Степанову я не имел права. Я только надеялся, что в полете не реализуется ни одна из отработанных ситуаций, заставивших бы меня предъявить мои особые полномочия. Или… не предъявить. О варианте «Мария Селеста» я предпочел бы навсегда забыть по окончании экспедиции – имеется же для чего-то ластик в моем чип-наборе!
Шар холодного огня раскрылся помимо воли. Вот он, ластик, почти не стертый серый прямоугольник, совсем как новый…
«СТОП! НАЗАД!»
Нервы. Барышня. Нагрузки не держишь, майор!
– Я ничего тебе не говорил, Коля…
– И то верно, – сказал он и крякнул, прочищая горло. – Что ж, спасибо, Леша. Давай-ка еще налей, водка зябнет…