Семьи рыбацкой деревни жили исключительно со своего промысла. Пойманных двухаршинных налимов засовывали в бочку с водой и везли в Псков. Но, рыбаков было много, а купцов, дававших справедливую цену – по пальцам пересчитать. Так что, зажиточной деревню назвать было нельзя. Помимо налима в озере отлично ловились судаки, щуки, лещи и окуни. Иногда попадался жирный сиг, его коптили.
Идею с организацией ярмарок подсказала Нюра. Всё, что касалось торговли и рекламных технологий, девушка выучила назубок. Две дочери плотника Тимофея уже вовсю шили платья в Новгороде, работая по очереди за швейной машинкой, установленной в двухэтажном магазине, рядом с лавкой Ильича. Пахомовна консультировала только самые ответственные заказы, где стоимость готового изделия можно было сравнить с воинским доспехом. Вот и теперь, сидя вечером за столом, Нюра поведала Захару, как устроить торговый центр. Для этого нужны были две вещи: – надёжные склады, в виде стен замка и пара смышленых купцов, рассказывающих о прелестях нового торгового места соратникам по цеху.
– Да кто сюда приедет? В глухомань нашу. – Возразил Игнат.
– Какой же ты непонятливый. Хоть и лодка у тебя самая лучшая. Купчишка, если почувствует лишнюю куну, сорок вёрст отмахнет, дабы её заполучить. А если он будет знать, что тут сила есть, добро его сберегающая, то только сюда ездить и станет. – Захар натянул шапку на голову. Всё, что он хотел сказать – произнесено.
Вече решило оказать помощь в строительстве замка. И если Гюнтер исходил из военных соображений, то самолвяне сугубо из экономических. По существующим законам оккупированной территории Псковских земель, Штауфен был в роли мелкого наместника Ордена и де-юре строить укрепление не мог. Откуда у сержанта деньги на стройку, если по Уставу, денег у него быть не должно? Однако реальной власти на местах тевтонцы не имели. Крестоносцы могли провести карательную акцию, пограбить, но насадить свои порядки – были не в силах. Посему Законом руководствовались старым, и если народному собранию был неугоден наместник, то и решения его не выполнялись. Швабец, вечером, после сражения, многое узнал о самоуправлении, и на вече был просто героем-витязем, обязанным защищать самолвян от неприятеля. За эту защиту ему полагался оброк и бесплатное кормление. То есть, не имея лишних средств, Гюнтер с трудом мог содержать себя, жену и одного слугу. Вот такое поместье ему досталось.
Глава 7. Копорье.
Новгородское ополчение без особых проблем подошло к Суйде, где разместилась ставка Александра. Отсюда было запланировано начать движение после двухдневного отдыха. Дружинники выгребли все запасы продовольствия у местных жителей, но те, особо не роптали. Вроде, освободители пришли, как не поделиться? Правда, и радости не выказывали, ибо освобождать было не от кого. Единственный немец, проживающий в деревне – был ливонским дезертиром. Три года уже как состоял в браке с местной вдовой, успел наплодить двух ребятишек и, по мнению сельчан, был прекрасным хозяином, да и просто хорошим человеком.
На совете было принято решение идти двумя колонами. Князь с основным войском должен был двигаться по направлению к Вздылицам, а оттуда к Замошью, после чего по замёрзшему руслу Копорки выйти к замку и начать осаду, перекрывая возможную помощь с Юга. Пахому Ильичу предстояла задача посложнее. После того, как у Вздылиц армия разделялась, Ильич шёл на Дяглино, выбивал оттуда скудный гарнизон из десяти орденцев, захватывал Кипень, за ним Дятлицы, Гостилицы и поворачивал к Копорью, тем самым завершая окружение. Если бы удалось точно установить численность гарнизона неприятеля, то новгородцы сразу бы рванули напрямик. Так как после неудачного похода Хайнрика, немцев осталось с гулькин нос. Но Северная Русь всегда славилась расчётливостью, а упустить возможность обогатиться с освобождённых деревень – не понял бы никто.
– Ну что, Лексей, в путь? – Пахом недавно закончил завтракать и лепил снежок, собираясь запустить его в Гаврилу Алексича, который за минуту до этого обкидал снегом Ильича.
– Мы со Снорькой вперёд пойдём. Мало ли что.
– То да …, разведка завсегда нужна. Парамона с собой возьмите. Хоть и старый хрыч, а немца за версту чует.
– Раз советуешь, то пусть идёт с нами. – Я развернулся и зашагал к лошади, которую уже оседлал Снорри.
– Ой, чуть не забыл. – Бросил Пахом вдогонку. – Там это … кабанчика если повстречаешь, али косулю, но лучше кабанчика.
Пришлось кивнуть головой, от свежего мяса я бы и сам не отказался. За два дня отдыха, в окрестных лесах пропали даже зайцы, не говоря о крупной дичи.
Помимо сложностей с продовольствием, среди ополченцев появилась мода обменивать полученные для похода доспехи на предметы быта. И если воин, ни за какие коврижки не уступит свою кольчугу, то несознательные горожане, решив, что вышли на прогулку отдавали выданное обмундирование за какие-то цацки, в виде золотых височных колец. Кто-то сменял каску на барана, топор на янтарные бусы. Таких набралось семь человек. Ильич приказал прилюдно выставить коммерсантов перед строем, назвал сумму долга и отправил в обоз, без права доли в добыче.
За время, отведённое на отдых, успели сколотить гвардию из тридцати человек. Это были в основном бывшие ушкуйники, или люди, успевшие повоевать. В их задачу входило охрана санок с боярами во время перехода и полицейские функции, когда войско становилась лагерем.
Ополченцы погрузили на санки свои вещи, приватизированное за время похода имущество, после чего, неспешно покинули гостеприимную Суйду. Местные жители возблагодарили Бога, что рать спешила и не стала задерживаться ещё на несколько дней, иначе бы зиму не пережили. Нетронутым осталось только посевное зерно и стадо из шести коров. Однако, деревни дававшие приют во время похода, если они не находились на вражеской территории, освобождались от всех видов податей на будущий год. Так что момент вынужденного разорения был палкой о двух концах.
В Дяглино мы впервые встретились с религиозными фанатиками. Село обороняли садисты и насильники из Польши, под предводительством обезумевшего монаха. За год оккупации, они умудрились ополовинить население деревни, замучить и сжечь почти всех мужчин. В построенной кривоватой часовне, изувер в рясе нёс слово божье, а после проповедей, под страхом смерти, мерзавцы издевались над женщинам и детьми. Большего запустения мне не приходилось видеть ни в одном месте, даже небо было свинцово-серым из-за туч и казалось, что солнце забыло согревать своими лучами эту землю. Когда-то, читая про Жемайтийские сёла Путеники и Юнигенды, где крестоносцы вырезали даже младенцев, я старался представить, что там могло остаться, теперь, это можно было увидеть своими глазами.
Когда к одиннадцати часам наша троица вышла к посёлку, Снорька заметил одинокую женщину, с вязанкой хвороста за спиной и подъехал к ней. Женщина еле передвигала ноги и останавливалась передохнуть через каждые десять шагов. Пронизывающий ветер буквально валил её с ног.
– Красавица! Немцы есть в деревне?
– Господи! Ангел спустился с небес. – Успела произнести женщина и свалилась на снег, потеряв сознание, приняв Снорри, одетого в белую накидку и с такого же цвета попоной на лошади за посланца свыше.
– Вот тебе раз. – Свей соскочил с лошади и растёр лицо упавшей снегом.
Спустя минуту, дяглинка пришла в себя. Снорька отрезал маленький кусочек сала от своего пайка и вложил в рот женщине. Кожа и кости, даже венки видны на исхудавшем лице, и только текущие слёзы из глаз, говорили – в теле ещё теплится жизнь. Хурстут* был перепачкан кровью и аккуратно зашит в нескольких местах. Видимо носовое кровотечение было частым, раз заштопать порванную одежду времени хватило, а отстирать – нет. (несшитая юбка, одевалась поверх рубахи)* примечание автора
– Как звать тебя? – Спросил у женщины, давая ей таблетку глюкозы. – Разжуй и проглоти, это предаст сил.
– Suuгot**.– Прозвучало в ответ на странной смеси финно-угорского языка. Специалист бы опознал явную примесь ижорского диалекта, так что, разговаривать с ней мог только Снорька. (Спасибо).**
Разжевав сладкую таблетку глюкозы, женщина окончательно пришла в себя. Звали её Лауха какая-то. Снорри так и не смог перевести её полное имя, пояснив, что дано оно по названию зверушки с мягкой шерсткой, о котором свей, только слышал, но никогда не видел, да и понимает он её с пятого на десятое. Девушке было восемнадцать лет, дом, где она жила находился на окраине и кроме матери и старшей сестры никого в живых не осталось. Я начертил на снегу крест и тыкнул в рисунок кончиком сабли, попытался узнать, где обитает неприятель, прося объяснить хотя бы жестами.
– Хрестос. – Произнесла Лауха с ненавистью и показала рукой в сторону деревни.
– Хрестос. – Произнесла Лауха с ненавистью и показала рукой в сторону деревни.
Збигнев Бжезинский доедал свою похлёбку из сваренного зайца, обмакивая сухарь в варево. По плохо выбритому подбородку текли слюни, но это, ни сколько не беспокоило монаха. Перед ним на коленях стояла маленькая девочка, голодными глазами посматривавшая на еду и просила на своём языке, оставить хотя бы одну косточку.
– Жрать хочешь? Читай молитву, тварь! – Прохрипел Збигнев и закашлялся, супчик попал не в то горло.
Девочка не поняла польскую речь, но решила, что от неё хотят того, что монах совершил с её сестрой. Ребёнок покорно приподнял рубаху и уткнулся головой в земляной пол, посыпанной соломой.
– Кхе! Кхе! Такая молитва тоже пойдёт. – Бжезинский утёр рукавом грязный рот и встал из-за стола, трогая рясу ниже пояса. – Буду отпускать тебе грехи.
Караульных в деревне не было, оккупанты сидели по избам, наслаждаясь своей властью. Лауха проводила нас до своего дома, показала один палец, а затем поднесла второй, изображая крест.
Парамон остался с лошадьми, а мы со Снорькой отправились воздавать по заслугам. Первого поляка свей удавил, пока тот спал на лавке. Гадёныш даже крикнуть не успел, когда Стурлассон схватил его за горло, только ножками короткими засучил, да лужу под себя пустил.
– Не дёргайся. Многое я в своей жизни повидал, сам зло творил, но что б такое …, Лауха, он твой.
Девушка подошла к лавке, пристально посмотрела на труп, зачерпнула земли с пола и с силой затолкнула комок в раскрытый рот насильника.
– Там, – девушка показала пальцем вверх, – он не сможет ничего сказать.
Перед тем, как войти в дом, Лауха показала нам свою голую спину, на которой калёным железом был выжжен крест. Вот так, крестоносцы крестили Водь. Снорри тогда ничего не сказал, только кивнул головой и теперь спокойно смотрел за древним языческим обрядом.***
(душа умершего должна рассказать предкам о своих славных делах на земле, но с набитым ртом землёй не сможет произнести, ни слова. Таким образом, предки решат, что умерший был никчёмен, и отправят его душу прислуживать в качестве раба).***
Мать девушки находилась рядом, поглаживала вынутый из схрона амулет и улыбалась. Я показал на мертвеца, сотворил пальцами крестик, провёл ладонью по горлу и изобразил с помощью указательного и безымянного пальцев ходьбу, мол, надо идти к остальным.
Старушка кивнула, подошла к дочери, что-то сказала ей на ухо, потрогала нас за нос и поклонилась. Благословление было получено. Лауха повела к соседним избам, и следующим домом был как раз тот, где осквернял землю своим присутствием Бжезинский.
Монах почти пристроился к ребёнку, но что-то ему мешало. Нужен был страх и мольбы о пощаде. Без этого, мысли путались, и желаемого вожделения не приходило.
– Умоляй! Проси о пощаде, исчадие ада! – Заорал насильник.
– Мамочка! Помоги! – Закричала девочка. Нож негодяя срезал прядь волос и дотронулся до уха.
В этот момент дверь распахнулась, но из-за крика жертвы Збигнев ничего не услышал. Волна удовольствия прокатилась в его безбожной душе. Сатана в рясе почувствовал безграничную власть над крохотным тельцем беззащитного ребёнка.
То, что я увидел, ввергло меня в ступор. На долю секунды сознание помутилось. Мне приходилось убивать, видеть, как это делают другие, но подобное издевательство над ребёнком предстало перед глазами впервые.
– Скотина! Получай! – Вошедший за мной Снорька подтолкнул меня, и я прыгнул на насильника, позабыв о винтовке.
Я не видел лица монаха, только тёмное пятно. Не почувствовал и как нож Бжезинского воткнулся в броню жилета, как Снорри вцепился в мою спину, пытаясь оттащить от избитого растлителя.
– Мразь! Никогда! Не смей! Прикасаться к детям! – Каждый выкрик сопровождался ударами кулаков. Слюна потекла у меня изо рта, слов уже не было, только рычание.
На помощь Стурлассону пришла Лауха. Вдвоём они оттянули меня, при этом Снорьке досталось по рёбрам, но броня и ватник сгладили удар.
– Лексей! Ты ему глаза выбил. Остынь. – Свей посадил меня на землю, прислонив к стене дома. – Лауха, быстро принеси снега.
Дяглинка выбежала во двор, и тут же вернулась, неся в пригоршнях крупный снежок.
– Кому? – Лауха посмотрела на лежавшую девочку с задранной рубахой, потом перевела взгляд на меня и завершила поворот головы, уставившись на Снорьку.
– Лексею лицо разотри. С девочкой всё в порядке. Не успел гад.
– Ага, сейчас, только …, – Лауха подскочила к лежащему монаху и пнула его ногой, со всей силы, на которую была способна.
После снежного умывания я успокоился. Извращенец-монах был ещё жив, но лежал в отключке. Глаза его были целы, а вот лицо походило на отбитый кухонным молотком кусок мяса. Привязав Бжезинского к лавке, используя его разорванную на полоски рясу, мы отправились к следующему дому. На этот раз, первым в дверь вошла Лауха, якобы навестить соседку.
– Смерть к вам пришла. – Сообщила женщина поляку, сделав шаг вправо, уступая место Стурлассону.
– Бумц! – Болт арбалета воткнулся в грудь крестоносца.
Второй оккупант схватился за лежавший на столе нож, и выронил его, заметив ещё одного вошедшего гостя.
– На колени! Живо!
Растерявшийся поляк медленно опустился на колено, поглядывая одним глазом на лежащие в углу доспехи, прикидывая, успеет ли он добраться до топора.
Не успел. Может и был Яцек до знакомства с Бжезинским хорошим человеком, храбрым воином, заботливым отцом и неплохим скорняком, да только с кем поведёшься. Людей среди оккупантов не было, всё человеческое в них давно выгорело, вместе с костром, в котором сгорели двенадцать дяглинцев, запертых в сарайчике напротив кузни. Изуверы-каратели платили по долгам. Как потом платили их потомки, сжигавшие целые деревни во время Великой войны. И не один суд в мире, не сможет обелить их зверства. Ни один порядочный человек не подаст им руки, слушая враньё про освободительное движение. Ибо нет места на земле нелюдям.
Девять из десяти орденцев были убиты прямо в домах. Помогла погода, никто не высовывал нос на улицу. Сильный порывистый ветер стал потихоньку ослабевать и дяглинки вынесли тела убитых, сложив их возле кривой часовни. Полуголый Сбигнев так и остался лежать привязанный к лавке в избе матери Лаухи. Обходя этот дом, случайно наткнулся на козий череп, и тут в голове возникла идея. Пока никто не видел, отсёк кончики рожек и положил их в поясную сумку. Дело оставалось за малым, главное, чтобы клей не подвёл.
Парамон со Снорькой волокли Бжезинского с кляпом во рту к его часовне. На голове насильника была надета шапочка с тесёмками, но пленник всё время мотал головой, пытаясь её сбросить. Возле церквушки росла осина, к ней его и привязали.
– Снорька, переводи. – Попросил стоящего рядом со мой свея.
– Постараюсь. – Ответил Стурлассон.
– Дяглинцы! Сегодня новгородское войско под предводительством храбрейшего боярина Пахома Ильича освободило вашу деревню от ненавистных захватчиков. Голод, смерть и унижения принесли вам враги. С этим покончено. К осине привязан нелюдь, насиловавший детей, сжигавший мужей и вравший, что он посланник Христа. В своих проповедях он не раз упоминал дьявола, указывая, на его рога, растущие из головы. Так знайте, он и есть дьявол. – Я подошёл к привязанному монаху и снял с него шапчонку. На выбритой макушке торчали два костяных нароста.
– Господи, и вправду нечистый. – Прошептал Парамон, несколько раз перекрестившись.
Сбигнев бешено вращал глазами, пытаясь освободиться от верёвки, стал напрягать мышцы тела, но всё было тщетно.
– Как вы поступите с дьяволом?
– Лайла знает! Пусть она решит. – Закричали дяглинки.
Из толпы вышла мать Лаухи, держа в руках короткий серп. Ловким движением она скинула с себя верхнюю одежду, оставаясь в одном хурстуте и рубахе. На груди переливалось янтарное ожерелье, обрамлённое в золотые кольца. Женщины деревни затаили дыхание.
– Хрысс! – Серп вспорол остатки рясы, оголяя живот Бжезинскому.
И тут я заметил на пузе монаха, чуть ниже пупка клеймо. Лоренский крест на знаке бесконечности.
– Епископский крест сатаны! Значит не зря. Бог шельму метит. – Вырвалось у меня.
– Что ты сказал, Лексей? – Переспросил Снорька.
– На брюхо посмотри. Это тайный знак сатанинский.
– Ммда …, так вот отчего ты на него набросился. – Удивлённо пробормотал Снорри.
Когда вязали монаха, рожек на голове Стурлассон не заметил, а вот клеймо было старым, такое за день не появится. Тут и Снорька перекрестил себя, возблагодарил Тора и всех святых, пришедших на память, не каждый может побороть врага человеческого, а ведь он был рядом, он смог.
Бжезинский увидев, что его тайна раскрыта на секунду сник, перестал дёргаться и вдруг выплюнул кляп.