Внезапно терпение старого слуги лопнуло.
– Убийца! - вдруг закричал он тоненьким голоском. - И тебе не стыдно? Будь жив твой отец, он бы плюнул тебе в лицо. Наверное, мать родила тебя от пьяного конюха!
– Можешь остаться с ним, - процедил Хмура сквозь зубы.
– Zeby ci sie krew zalala! Чтоб ты кровью залился! Ты думаешь, я бы не остался, если бы был моложе лет на пятьдесят? Давно уж я не плевал тебе под ноги… Так говорить со мной! Давно я тебя не колотил, paskudo1.
Они еще долго слышали его голос, выкрикивавший проклятия, удаляясь в ночи.
____________________
1 Польское ругательство.
18
Вслед за первым снегом пришли сильные морозы. Янек и Зося почти не выходили из землянки. Отныне их жизнь сводилась к немногому: дрова, огонь, кипяток, пара картофелин, сон. Янек заявил Черву:
– Зося больше не пойдет в Вильно.
Черв как раз чинил сапог. Он сказал, не поднимая головы:
– Я знаю.
– Она живет со мной.
– Хорошо.
Вот и все. Ни удивления, ни досады. Добранский дал Янеку несколько книг: Гоголя, Сельму Лагерлёф1. Янек часто читал Зосе вслух. Потом спрашивал:
– Тебе нравится?
____________________
1 Сельма Оттилиана Ловиза Лагерлёф (1858-1940) - шведская писательница, лауреат Нобелевской премии. - Прим. пер.
– Мне нравится твой голос.
Ложились они рано. Иногда, запасшись дровами на несколько дней, вставали только затем, чтобы подбросить их в огонь. День был похож на ночь, и время перестало для них существовать. Бывало, проснувшись и выглянув наружу, они обнаруживали, что на дворе ночь.
– Сколько сейчас времени?
– Не знаю. Иди сюда. Давай ляжем.
Оставалось еще четыре больших мешка картошки: на зиму должно было хватить. Беспокоил их только огонь. Обернув руки тряпьем, они ходили за хворостом, приносили его в землянку и уходили снова. По девственному снегу ползали взад-вперед два черных муравья, волоча свои смешные веточки… Потом они возвращались в нору, разжигали огонь и грелись. Говорили мало. Их тела, укутанные в груду одеял, прижимались друг к дружке и выражали чувства красноречивее слов. Иногда Зося спрашивала:
– Ты думаешь, это когда-нибудь кончится?
– Не знаю. Отец говорил, все зависит от исхода битвы.
– Какой битвы?
– Сталинградской.
– О ней все говорят. Даже немцы в Вильно.
– Да, все.
– Она все еще продолжается?
– Днем и ночью.
– А что сделают наши друзья, когда выиграют эту битву?
– Построят новый мир.
– Мы не сможем им помочь. Мы еще маленькие. А жаль.
– Дело не в возрасте, а в мужестве.
– Каким он будет, этот новый мир?
– Это будет мир без ненависти.
– Тогда нужно будет убить много людей…
– Да, нужно будет убить много людей.
– А ненависть все равно останется… Ее станет даже больше, чем раньше…
– Тогда их не будут убивать. Их будут лечить. И кормить. Для них построят дома. Им подарят музыку и книги. Их научат доброте. Если они научились ненависти, их можно будет научить доброте.
– Ненависти не разучиваются. Это как любовь.
– Я знаю, что такое ненависть. Меня научили немцы. Я научился ей, когда потерял родителей, когда мерз и голодал, жил в землянке и знал, что, если меня встретит немец, он не предложит мне своего котелка, не уступит мне места возле костра и угостить меня сможет только пулей. Ведь у немцев есть пули для всего. Для груди и для надежды, для красоты и для любви… Я ненавижу их!
– Не надо. Когда у нас будут дети, мы научим их любить, а не ненавидеть.
– Мы научим их и ненавидеть тоже. Мы научим их ненавидеть низость, зависть, насилие, фашизм…
– Что такое фашизм?
– Я точно не знаю. Это особый вид ненависти.
– Наши дети никогда не будут голодать. Они никогда не будут замерзать.
– Никогда.
– Обещай мне.
– Обещаю тебе. Я сделаю все, что смогу.
По ночам они часто просыпались от неумолчного воя: по лесу рыскали голодные волки, и утром Янек находил их следы возле землянки. Лес обнажился и побелел. По снегу блуждали вороны и подолгу каркали. Снег полностью завладел лесом, и на его белизне люди все больше походили на черных муравьев, волочащих в свои норы смешные веточки, - настойчивых, шатающихся, измученных холодом. Отныне вся их жизнь была направлена к единственной цели: поддержать огонь. В городах захватчики ждали лета, чтобы отправиться на новые завоевания, а в лесах человеческая надежда слабее луча зимнего солнца упорно не хотела умирать. Люди больше не интересовались городскими новостями и не разговаривали, их лица морщились от холода и становились такими же заскорузлыми, как старые деревья. Только изредка из деревни возвращались братья Зборовские, подносили к огню свои руки с задубевшими от холода пальцами и говорили кратко:
– Они еще держатся.
19
В один из таких морозных дней, когда сердца людей и зверей понемногу цепенели, а жизнь ждала лишь таинственного знака, чтобы остановиться, умер Тадек. Он умер ночью, во сне, лежа у огня, и даже молодая женщина, сжимавшая его в объятиях, не заметила его ухода. Накануне он почувствовал себя лучше. Он перестал кашлять, температура у него спала. Он попросил Добранского прочитать ему отрывок из книги.
– Не стоит, - сказал Добранский. - Попробуй немного поспать.
– Сегодня я хорошо себя чувствую. Кто знает, Адам, может, я скоро смогу совершать вылазки на дороги?
– Вполне возможно.
– Весной мы будем делать налеты на немецкие колонны… Правда?
– Да. Весной.
– Нужно изо всех сил помогать людям, сражающимся под Сталинградом.
– Изо всех сил. Не двигайся, Тадек.
– Мне хорошо. Адам, почитай мне что-нибудь.
– Что же ты хочешь, чтобы я тебе прочел?
– Сказку.
– Хорошо. Не говори много. А то начнешь кашлять.
– Сказку, героем которой буду я. Волшебную сказку, в конце которой я умру, но не от туберкулеза, а в бою.
– С удовольствием. Только лежи спокойно. Положи голову сюда… вот. Я расскажу тебе одну историю.
– Начинай…
– Сейчас, сейчас…
Польский летчик-истребитель Тадек Хмура умирает. Он лежит на спине в траве, в глубине густой английской рощи. Его разбитый самолет валяется в нескольких шагах от него: крылья сломаны, а винт глубоко вошел в землю, словно меч. Его сломанный позвоночник не чувствует боли, и тело кажется ему чужим. «Проклятое тело!» - печально думает он с любовью хозяина к своему верному псу. Его взгляд начинает туманиться…
– Это называется волнующей минутой, - прошептал Тадек.
Но вдруг он замечает, что кусты перед ним шевелятся, и из-за шелковицы высовывается глупая физиономия Пеха. Пех смотрит на Тадека с отвращением, язвительно гогочет и выходит из кустов с бутылкой виски в руке…
– Если бы это было правдой! - пробормотал Пех.
– Замолчи…
В этом появлении есть что-то неожиданное. Тадек это хорошо чувствует, но в своем нынешнем состоянии не может сосредоточиться и определить, что именно. Впрочем, аэродром находится всего в нескольких милях отсюда, и там должны были видеть, как его самолет упал в лес. Пех склоняется над Тадеком и подносит к его губам горлышко бутылки. Тадек пьет и понимает, что виски, как и прежде, пить приятно. Затем он видит, как из зарослей появляется его товарищ по эскадрилье Адам Добранский. Добранский ведет себя очень некрасиво. Он смотрит на запутавшееся в парашюте тело с глубоким отвращением.
– Как колбаса! - заявляет он, усаживаясь в траву. - Передай мне виски. Ну что, сбили?
Тадек оскорбительно бурчит что-то в его адрес и, в свою очередь, требует бутылку. Он понимает, что никому до него нет дела. И продолжает умирать.
– Тихо! - прошептал Пех. - Он спит.
Тадек открыл глаза.
– Я не сплю. Продолжай.
Он умирает, его жалкое, беспомощное тело лежит на земле, а его лучшие друзья делают вид, что все это - сущие пустяки. Он, конечно, не требует от них, чтобы они рыдали и рвали на себе волосы, но можно было хотя бы не напиваться.
– Могли бы, по крайней мере, обнажить головы, - с достоинством подсказывает он им. - Не стесняйся, Пех. Если устал пить стоя, можешь усесться на меня, - добавляет он трагическим тоном.
К его громадному удивлению, Пех тотчас садится к нему на живот, сжимая в руке бутылку. Но Тадек не чувствует его веса. Напротив, у него такое ощущение, будто он наблюдает за всем со стороны, словно это запутавшееся тело больше не принадлежит ему.
«Все обстоит гораздо хуже, чем я думал», - думает он, впадая в уныние.
– Даже не пытайтесь меня ободрить! - храбрится он. - Я знаю, что со мной!
– А ты думал, у нас еще остались какие-то иллюзии? - говорит Пех. - Cheers!1- Он пьет. - Если ты видел, как гибнет дело всей твой жизни… - декламирует он.
– Я? - стонет Тадек. - Киплинг?
– Да. Если ты видел, как гибнет дело всей твоей жизни… Старина Киплинг! Я дам тебе почитать его стихи о Сталинграде… По его собственному признанию, это лучшее, что ему довелось написать.
– А ты думал, у нас еще остались какие-то иллюзии? - говорит Пех. - Cheers!1- Он пьет. - Если ты видел, как гибнет дело всей твой жизни… - декламирует он.
– Я? - стонет Тадек. - Киплинг?
– Да. Если ты видел, как гибнет дело всей твоей жизни… Старина Киплинг! Я дам тебе почитать его стихи о Сталинграде… По его собственному признанию, это лучшее, что ему довелось написать.
____________________
1 Твое здоровье! (англ.)
Какой пыл! Какое воодушевление! Попался, Ганга Дин?1Cheers…
- Cheers, - отвечает Тадек, - превосходное виски. Возвращает любовь к жизни…
Это заявление немедленно вызывает у его товарищей приступ бурной радости. Бутылка быстро обходит еще несколько кругов.
– Как Яблонский? - спрашивает Тадек.
– Так же, как и мы, - говорит Пех. - Ушел из эскадрильи. - Он осушает стакан. - Мы нынче в свободном полете, - поясняет он.
– А Черв? Я видел, как он врезался в одного боша над Северным морем… Я был в двухстах метрах сзади и видел, как оба самолета спикировали в воду.
– Угу, - подтверждает Пех, - Черв упал прямо в ледяную воду и поплыл, как поплавок. «Брр…» - фыркал он на чистейшем польском. «Брр… брр…» - вне-
____________________
1 Аллюзия на стихотворение Редьярда Киплинга «Ганга Дин» (1890). - Прим. пер.
запно услышал он за соседней волной. Черв поворачивает голову и видит боша, который плывет рядом с ним и смотрит на него своими идиотскими глазами. Чтобы согреться, они начинают обмениваться оскорблениями: «Т… т… ты утонешь, д… др… дружище! - шепчет Черв по-немецки с ликующим видом. - С… с… спасательный пояс не вечный. Т… т… тебе капут». «Брр…» - печально отвечает ему бош. - «Т… ты… ты стучишь зубами?» - ликует Черв. «Й… й… я? - хрипит бош. - М… м… мне так нравится. Эт… то п… приятно!» - «Оч… чень приятно! - соглашается Черв. - Н… н… ни за что н… н… на свете н… н… не хотел бы оказаться г… г… где-нибудь в д… др… другом месте!» «Брр…» - дрожат они хором, поглядывая друг на друга краем глаза. - «И… и… я двадцать раз б… б… бомбил Варшаву!» - радостно хрипит бош. «К… к… кё…» - спокойно отвечает ему Черв. «К… кого?» - с недоверием переспрашивает другой. «Кё… Кёльн, - договаривает Черв. - Ха-ха-ха!…» «Брр…» - мрачно фыркает бош. Через час он начинает слабеть. «Н… ну, давай, - шепчет он. - Тони… И дело с концом…» «Т… т… только после вас», - шепчет Черв. «И… и… и не мечтай!» - возражает бош и начинает захлебываться. Черв выигрывает очко. «Т… ты захлебываешься! - ликует он. - А я, с… смотри… Я… я просто ныряю в с… свое удовольствие». Он на время исчезает под водой и снова поднимается на поверхность. «А? - хрипит он, еле живой. - Ш… что ты на это с… с… скажешь?» Бош отчаянно смотрит на него, стискивает зубы и ныряет. «Он оказался круглым ослом, - с восхищением рассказывал мне потом Черв. - Я сосчитал до десяти и признал его побежденным. А потом потерял сознание…» Когда мы подняли его со дна, он был пропитан водой, как губка. Передай мне бутылку.
Тадек блаженно вздохнул. Он счастлив. Он изрядно выпил, и голова немного кружится, но он снова нашел своих товарищей, и, как в былые времена, они вместе отправятся в бой.
– Мы им покажем! - кричит он. Вдруг начинает петь во весь голос:
Jak to па wojence ladnie
Kiedy pilot z'nieba spadnie…1
– Гляньте на этого пьянчугу! - ворчит Пех с отвращением. - Клянусь, нам придется нести его на самый верх…
Они берут его под руки, поднимают…
Koledzy go nie zalua?
Jeszcze butem potraktua… -
поет Тадек.
Вдруг он обо что-то спотыкается… Наклоняется. В траве лежит безжизненное тело пилота в шлеме, запутавшегося в парашюте. Рядом - обломки самолета.
– Кто это? - удивляется Тадек.
– Не обращай внимания, - говорит Пех. - Просто переступи…
…Они тащат его за собой.
Добранский умолк. Партизаны сидели неподвижно, склонив головы. Один только Пех выругался сквозь зубы, а потом, выйдя из землянки, сказал Янеку:
____________________
1 Польская походная песня.
– Рождаемся мы или умираем, они рассказывают нам сказки. У них всегда наготове свежая. Только этому они и научились за тысячи лет…
Тадек Хмура улыбался, и молодая женщина с закрытыми глазами - темные волосы ниспадают на плечи, лицо безмятежно, несмотря на следы слез, - нежно гладившая его по голове, навсегда осталась в памяти Янека, словно фигура на носу корабля, которую не скроет ни одна ночь и не смоет ни один шторм.
Позже, гораздо позже, когда партизанские берлоги в польском лесу стали местами поклонения, куда целый народ приходил поминать своих героев, и когда от Ванды Залевской, замученной и казненной немцами, осталось только имя, вырезанное на бронзовой дощечке рядом с именем Тадека Хмуры у входа в святилище, это лицо оставалось для Янека таким же живым, как слова его отца о том, что «ничто важное не умирает», и всякий раз, когда он вспоминал их, ему казалось, что отец ему лгал.
Тадека Хмуру похоронили в лесу, под снегом. И даже не пометили места. Студент часто повторял им:
– Запомните, никаких меток, никаких имен.
– Почему?
– Из-за отца.
Они молча смотрели на него.
– Я не хочу, чтобы он нашел меня.
20
Иногда Черв посылал Янека в Вильно к старому сапожнику, работавшему в одном из полуподвалов Завальны. Это был высокий, угрюмый человек с длинными усами средневекового szlachcic'a1.
- Скажешь ему, что у меня все нормально, - говорил Черв.
Когда Янек спускался в полуподвал, сапожник бросал на него быстрый взгляд и вновь принимался за работу. Вначале такой прием смущал Янека, но потом он привык. Он заходил в мастерскую, снимал фуражку и говорил:
– У него все нормально.
Сапожник ничего не отвечал, и Янек уходил. В конце концов он все же спросил Черва:
– Кто он?
____________________
1 Дворянина (польск.).
– Мой отец.
Возвращаясь после одного из этих странных визитов, Янек проходил мимо Погулянки. Перед домом, где когда-то жила панна Ядвига, он остановился. Взглянул на ворота и, не задумываясь, вошел, пересек двор и поднялся на второй этаж… Ему стало страшно. Сердце бешено билось. Ему захотелось убежать. За дверью играли на рояле. Янек узнал мелодию. Это был Шопен: та самая пьеса, которую ему так часто играла панна Ядвига… Он успокоился и долго слушал, спрятавшись в темноте, но, как только музыка умолкла, к нему вернулся страх, и он убежал. В лесу он никому об этом не сказал, но у него было тревожно на душе.
– Что случилось? - спросила Зося.
– Ничего.
На другой день он снова пришел в Вильно точно в такое же время. Он слушал… Это был не Шопен, а какая-то другая, очень красивая мелодия… Он уже не боялся. С тех пор всякий раз, навещая старого сапожника, на обратном пути он проходил через Погулянку и на темной лестнице слушал невидимого музыканта.
– Он так хорошо играет, - часто рассказывал он Зосе, вздыхая. - Я так люблю музыку…
– Больше, чем меня?
Он целовал ее.
– Нет.
На следующее утро Зося куда-то исчезла и вернулась только к вечеру с сияющим лицом.
– У меня подарок для тебя.
– Какой?
– Тебе понравится.
Она засмеялась.
– Закрой глаза.
Он повиновался. Вначале он услышал скрип и ужасный треск, а потом хриплый, вульгарный голос завыл:
Czy pani Maria
Jest grzechu warta…1
Треск непрерывно сменялся скрипом и воем.
– Музыка! - с гордостью сказала Зося. - Для тебя!
____________________
1 Ради пани Марты не грех и согрешить!… (полъск.)
Он раскрыл глаза. Она улыбалась, радуясь тому, что доставила ему удовольствие.
– Янкель нашел ее у одного еврея в лесу…
Янеку хотелось наброситься на фонограф и разбить пластинку… Но он сдержался. Не хотел огорчать Зосю. Он молча терпел.
– Красиво, правда?
Она снова завела фонограф.
Czy pani Maria…
Он осторожно остановил аппарат. Потом взял револьвер и засунул его под гимнастерку. Он сказал:
– Идем.
Она встала. Ни о чем не спрашивая, она пошла за ним. Они вышли из землянки. На лес опустились сумерки, воздух был неподвижным и ледяным, снег хрустел под ногами. Они не разговаривали. Только один раз она спросила:
– Мы идем в Вильно?
– Да.
Они добрались до города ночью. Улицы были пустынны. Янек пересек двор, поднялся по лестнице… Зося шла за ним. Она держала его за руку, крепко сжимая ее…
– Слушай.
Из-за двери слышались звуки рояля. Янек вынул из кармана револьвер. Зося сказала только:
– Это опасно.
Он постучал в дверь. Музыка умолкла. Зашаркали старые туфли, в замке повернулся ключ, и дверь отворилась. Человек держал в руке лампу с желтым абажуром. Янек одну секунду смотрел на рисовые поля, пагоды и черных птиц… Затем перевел ненавидящий взгляд на лицо человека. Пожилой седеющий мужчина. У него был длинный, красный нос с прицепленными к нему никелевыми очками, грозившими вот-вот упасть. Он смотрел на Янека поверх очков, слегка склонив голову набок. На нем был старый выцветший халат зеленого цвета, на шее - толстое кашне. Похоже, он был простужен. Он говорил по-польски с сильным акцентом: