Жемчужины искрились, словно впитывая в себя окружающий свет. Были они крупные, с неровными очертаниями, и каждая казалась отражением луны на зыбкой поверхности моря. Когда Агнесс подносила ожерелье к уху, слышалось шуршание волн и где-то вдали – крики морских созданий, не людей и не животных, а тех, кто вечно живет на грани, изменчивой, как само море. Она часами могла вслушиваться в эти звуки… Но только не сейчас.
Нахмурившись, она вытащила ожерелье и положила на стол рядом с черепаховым гребнем. Оклеенное синим бархатом пространство шкатулки отныне всецело принадлежало конверту. Так и должно быть. Не каждый день получаешь приглашения от королевы.
Закрывая за собой дверь, Агнесс услышала дробный перестук, но возвращаться не стала. Хорошо, что агентство еще не прислало новую горничную. Никто не войдет в ее комнату. Жемчужины она соберет чуть позже.
3
– В стране у нас блуждают ведь немало бедламских нищих, что безумно воют…
– Прекрати.
– И в руки онемелые втыкают булавки, гвозди, ветки розмарина…
– Чарльз, ты мешаешь мне думать.
– И, страшные на вид, по деревням, убогим мызам, мельницам, овчарням, то с бешеным проклятьем, то с молитвой… сбирают подаянье! – вдохновенно закончил лорд Линден.
– В наши дни подаянье сбирают по подписке, а в конце года подписчики получают финансовый отчет.
– Скукотища, – приуныл мальчик.
Всю дорогу до Сент-Джордж-Филдз, где расположилось новое здание Вифлеемской больницы, известной в народе как Бедлам, Чарльз строил догадки относительно ее интерьеров. По его мнению, подкрепленному, очевидно, чтением готических романов, в Бедламе потолки плачут от сырости, рассохшиеся половицы хватают за пятки, а паутина в углах плотнее и крепче, чем саваны, в которых хоронят безумцев, скончавшихся от голода и лишений (хоронят, естественно, в ямах, вырытых прямо в подвале). Каково же было его разочарование, когда вместо темницы ему явилось бежевое здание в три этажа. Почтенной лысиной возвышался купол. От портика с колоннами тянулись два крыла, и если бы не решетки на окнах, здание больницы можно было принять как за инженерный колледж, так и за банк: вместо печати безумия оно было отмечено респектабельной безликостью. Но что, если отсутствие криков лишь намекает на толщину здешних стен?
– Неприемный день, в понедельник приходите, – прогнусавил привратник, на что мистер Линден сунул ему под нос грамоту. Глаза привратника забегали по первым строкам, но руки уже двигали засов, открывшийся, против ожиданий, без скрежещущего лязга. Чарльз вздохнул. Еще одно очко в пользу прогресса.
В вестибюле внимание юного лорда привлекли каменные статуи Мании и Меланхолии, некогда украшавшие ворота старой больницы в Мурфилдз. Мускулистые, с гладко выбритыми головами, безумцы полулежали на боку. Меланхолия печально кривила рот, Мания рвала на себе цепи и заходилась в беззвучном крике. Пока Чарльз прохаживался между статуями и строил им рожи, мистер Линден похрустывал грамотой. Наконец по лестнице спустился толстячок в круглых очках, с блестящей лысиной, целомудренно прикрытой редкими светлыми волосами.
– Доктор Форбс? – вежливо поклонился священник.
Но, как выяснилось сразу же, главный врач Бедлама Джон Форбс выступал с речью перед студентами Университетского колледжа, посему на рабочем месте отсутствовал. Встречающий отрекомендовался Джоном Хаслэмом, аптекарем при больнице.
Обстоятельство это лишь обрадовало мистера Линдена. Меньше придется объяснять. Об истинной цели своего визита он решил до поры до времени умолчать, надеясь, что грамота с печатью сама собой наведет персонал на мысль о правительственной комиссии. Аптекарю хватило беглого взгляда на печать, чтобы его улыбка, и так вежливая, пропиталась приязнью.
– Не угодно ли будет осмотреть здание?
– Бесплатно? – навострил уши Чарльз.
– Конечно.
Щедрость аптекаря опечалила юного лорда.
– Я читал, что в минувшем столетии, когда Бедлам еще располагался в Мурфилдзе, полюбоваться на безумцев стоило два пенса. А за полшиллинга их, наверное, давали потыкать тростью, – добавил лорд Линден мечтательно.
– Пусть сии варварские практики и остаются уделом прошлого, – поморщился аптекарь, сверкнув очками. – Итак, откуда джентльменам угодно начать осмотр?
– С подземелий, – снова влез Чарльз, прежде чем дядя успел рот открыть. – Самое интересное всегда находится в подземельях.
– То, что вы именуете подземельями, всего лишь полуподвальный этаж. Да, в нем расположены палаты для, скажем так, безнадежных, но от остальных палат они отличаются лишь тем, что вместо матрасов больные спят на соломе. Солому меняют регулярно, однако определенного рода миазмы все равно неистребимы.
– Спасибо, что предупредили, сэр. Мое чувство обоняния тоже рассыпается в благодарностях.
– В таком случае, позвольте препроводить вас на второй этаж.
По просторной лестнице они поднялись наверх. Если Чарльз рассчитывал увидеть хоть какие-нибудь обломки прошлого в виде торчащих из стен цепей или железных клеток, его чаяния рассыпались прахом. Коридор был выстелен добротным паркетом, а стены тщательно выбелены – ни трещинки, не говоря уже о пятнах крови.
Каков все-таки контраст с Кливлендским работным домом, подумал мистер Линден. Хотя чему удивляться? К безумцам англичане относятся куда милосерднее, чем к тем же ткачам из Спиталфилдза, оставшимся без работы из-за появления фабричных машин.
– Здесь неожиданно тепло, – заметил священник, следуя за аптекарем.
– И вы туда же! Не так уж неожиданно, сэр, учитывая, что у нас центральное отопление. Новейшее слово в механике.
Палаты пустовали. Как пояснил мистер Хаслэм, в это время суток пациенты упражняются на свежем воздухе, так что если джентльмены желают осмотреть, в каких условиях они содержатся, то милости просим. Приоткрыв дверь в одну из палат, мистер Линден увидел койки, заправленные свежим бельем, а на окне – цветочные горшки и клетку с щеглом. Под самым его ухом племянник испустил заупокойный вздох. В ответ дядя пребольно стиснул его локоть. Нечего устраивать сцены. Мог бы сидеть дома и штудировать церковную историю Лондона, выискивая среди тысяч имен – латинских, французских, английских – подходящего аббата-отступника.
В рекреационной тоже оказалось уютно: от обычной, хотя и скромно обставленной гостиной ее отличал разве что камин, забранный толстой решеткой, к которой была прикована кочерга (как ни пытался Чарльз оторвать ее, цепь оказалась прочной). Не будоражила воображение также и столовая, где пахло молочной кашей. У одного из длинных столов трудилась женщина в чепце и простом сером платье. Из корзины она доставала сложенные в стопки скатерти и, неловко шевеля короткими пальцами, разглаживала их по столешнице.
– А вот и Мэдж Уайлдфайр! – обрадовался Чарльз своей первой сумасшедшей, но вместо безумных завываний она только кланялась и бормотала.
Пресытившись этим зрелищем, лорд Линден развернулся и вышел вон.
Догнали его на заднем дворе. Со скучающей миной он наблюдал за тем, как больные прогуливаются по присыпанной песком площадке. Кто-то плакал, кто-то баюкал щенка, замотанного в полотенце, несколько человек играли в потертый мяч.
– А там что?
За площадкой для прогулок виднелся двухэтажный флигель, отгороженный чугунным забором. Заметно было, что пациенты хотя и разбредались по всему двору, но от этой пристройки держались подальше.
– Отделение для преступников, – сообщил аптекарь. Очки запрыгали на его приплюснутом носу. – Душегубы всех мастей, но тоже душевнобольные. Сомневаюсь, что встреча с ними украсит ваш день.
– Отчего же? Давайте и с ними сведем знакомство. Нам поручено было осмотреть все помещения, – возразил мистер Линден с деланым равнодушием.
А про себя торжествовал – вот она, цель их визита. Много лучше, чем нахваливать тупые костяные ножи в столовой и отвешивать комплименты бильярдной.
Опасные больные бродили по дворику, громыхая ручными и ножными кандалами, прикованными к железному поясу. В сторону визитеров повернулось несколько бритых голов. Недобрыми были их взгляды. С особенной злобой зыркали на Чарльза, который чуть в ладоши не хлопал от восторга – наконец-то ему показали хоть что-то интересное! Аптекаря, начавшего представлять заключенных, он слушал куда внимательнее, чем в главном корпусе.
Вон там, привалившись к забору, стоит Джон Хордер. Убил свекра, вступившегося за его жену, когда она, избитая, прибежала в отчий дом. Тот господин в шляпе, утыканной кокардами и перьями, – Ной Пейдж, законченный неудачник. Даже милостыню не мог просить как следует, вследствие чего оказался в работном доме. Там ему не понравилось, и он выразил свой протест, зарезав интенданта. А шляпа – его корона. Рядом с ним Хью Тир, Главнокомандующий земного шара, и Джон Робертс, Бог войны.
А убеленный сединами джентльмен, величавый, как лорд-канцлер, – Джордж Барнетт. Выстрелил в актрису Фанни Келли во время спектакля. До покушения он засыпал мисс Келли акростихами, но она не оценила его поэтический дар. Тогда поклонник поклялся наказать ее «за хамство и возмутительную наглость», а также за то, что актриса имела дерзость расхаживать по сцене в брюках. Произошло это двадцать шесть лет тому назад. Господин, швыряющий мяч о стену, – Дэвид Дэвис, пытался убить министра лорда Палмерстона. Милорд не только простил злодея, но и оплатил услуги его адвоката…
– Кстати, о покушениях. Который из них Эдвард Оксфорд? – спросил мистер Линден. – Тот самый, что пару лет назад стрелял в королеву.
– Его здесь нет. Во время прогулок он обычно остается в камере.
– Привязанный к койке? – обрадовался Чарльз.
– Неужели он настолько опасен?
– Напротив, сэр, тише воды. Он любитель игры на скрипке, но товарищи по несчастью поклялись, что перережут ему горло смычком, если не прекратится пиликанье. Он упражняется, когда никого нет поблизости.
– Вот он-то нам и нужен.
Аптекарь понимающе кивнул. Не так давно здесь содержался еще один неумелый цареубийца – Джеймс Хэтфилд, выпаливший в короля Георга в театре Друри-лейн. Но в прошлом году он составил компанию Кассию и Бруту, так что Оксфорд остался главной знаменитостью Бедлама. К нему хоть экскурсии води. Не задавая лишних вопросов, аптекарь подозвал одного из охранников, здоровяка в серой рубахе, поверх которой, словно нарцисс над коркой грязного снега, желтел шейный платок. С угрюмым вздохом детина повел визитеров во флигель.
Стоило священнику переступить порог, как здание дохнуло ему в лицо сырым зловонием. Вонь от помоев, переполненных ведер с нечистотами и прелой соломы застоялась в тесном, как угольный чулан, холле. За спиной дяди засопел Чарльз, хлопая по карманам в поисках флакончика с уксусом, да и сам мистер Линден прикрыл нос манжетой. Доказано, что болезни передаются посредством дурных запахов, а здесь миазмов хватило бы на две эпидемии. Охранник высморкался в свой шарф и, что-то буркнув, повел гостей вверх по лестнице.
Ступени были шершавыми настолько, что даже проворный Чарльз шаркал по ним, как старик. Шарканье заглушало иные звуки, так что оценить музыкальные таланты Оксфорда мужчины смогли, лишь достигнув второго этажа. Там от его импровизации не было никакого спасения. Эпитет «невыносимый» стал бы им похвалой. Не прошло и минуты, как Джеймсу начало казаться, будто по его черепу изнутри скребут осколком глиняного горшка.
– Воском я всем по порядку товарищам уши залил, – процитировал Чарльз на языке Гомера.
– Свое мнение держи при себе, – одернул его дядя. – Разговаривать с Оксфордом я буду сам, а ты будь любезен постоять в сторонке. И без гримас.
– Да полно вам, дядя! Будто ему есть чем оскорбляться.
Охранник обернулся, придерживая на шее желтую тряпку.
– Вы бы поостереглись-то, сэр, – проговорил он отрывисто и хрипло. – Они только с виду смирные. Отвернешься, так накинутся на тебя, что крысы на терьера. С оглядкой надо ходить.
Он пропустил гостей в темный коридор, упиравшийся в стену с узким оконцем под самой крышей. По обе стороны находились камеры. Через решетку легко было разглядеть их скудную обстановку – койки, прикрытые комковатыми матрасами, а в углу рассохшееся, с омерзительными подтеками ведро. В одной из таких камер и был обнаружен виртуоз. Им оказался мужчина лет двадцати пяти, невысокий и щуплый, с копной жестких черных волос. Больной кивнул в сторону, то ли приветствуя гостей, то ли веля им не задерживаться. Скрипку он так и не отложил.
Отпустив стража, Джеймс заговорил погромче:
– Мистер Оксфорд! Можно вас на пару слов?
Но смычок продолжал скользить по струнам, то и дело срываясь на визг, уж слишком сильно дрожали пальцы музыканта. Сам же Оксфорд внимал игре, полуприкрыв глаза от наслаждения. Очнулся он, лишь когда Чарльз обеими руками тряхнул решетку и рявкнул:
– Отвечай на вопросы, негодяй! И прекрати кошачий концерт!
Скрипка обиженно всхлипнула, и Оксфорд поморщил нос, обнажив бугристые, воспаленно-красные десны.
– Да что ты, сопляк паршивый, понимаешь в музыке? Уши прочистить не пробовал, молокосос?
Лорд Линден отдернул руки от решетки.
– Это ты мне? Дядя, да как он посмел?
– Когда ты важничаешь, мальчик, то выглядишь немногим лучше.
– Я не важничаю, сэр, я держусь в соответствии со своим положением. Ибо я одиннадцатый лорд Линден. А он грач в отрепьях.
– Так пристало ли ястребу обижаться на грача?
На это возражение у Чарльза ответа не нашлось, поэтому он надулся и потерял интерес к происходящему. В минуты скуки спасала его лишь одна утеха – портить чужое имущество перочинным ножом, и к этому спасительному времяпровождению он прибегнул и теперь. Пока он скрежетал лезвием по простенку между камерами, мистер Линден завел беседу с узником.
4
Нельзя сказать, что Джеймс беседовал с цареубийцей вслепую. Полдня в архивах Олд-Бейли – и он выяснил всю подноготную Оксфорда вплоть до беспричинного смеха, за который его поколачивала матушка. Но чем ближе Джеймс знакомился с объектом своих изысканий, тем меньше у него оставалось вопросов. Эдвард Оксфорд, сын ремесленника из Бирмингема. С детства отличался нравом неуживчивым, вследствие чего приходилось ему скитаться с места на место, покуда он не устроился официантом в захудалый лондонский кабак. Что ж, и на дне пивной кружки можно разглядеть свое счастье – если трудиться усердно. Но мистеру Оксфорду наскучило вытирать плевки за кабацкой публикой. Он устремился на поиски иных развлечений. А что в наш век пьянит молодые души так, как цареубийство? И пускай за подобную выходку проще заработать петлю вокруг шеи, чем нимб вокруг головы, но слава!..
4 мая 1840 года Эдвард Оксфорд прохаживался вдоль дороги Конститьюшн-хилл. Карманы его оттягивали два пистолета. Он дождался, когда из Букингемского дворца выедет карета, и выстрелил в молодую женщину под парасолькой. Выстрелил дважды, и оба раза промахнулся. Прохожие тут же повязали злодея. Судили Оксфорда за измену, однако вместо плахи он очутился в Бедламе. Говорят, за него просил принц-консорт, который не желал смотреть на четвертование…
Чтобы обсудить преступление, вдаваясь во все подробности, мужчинам хватило пятнадцати минут. Оксфорд отвечал охотно, местами даже заученно. Но за какую бы ниточку ни хватался Джеймс, ни одна из них не мерцала таинственным светом. О сообщниках Оксфорд не упоминал. Все попытки навести на них беседу заканчивались не боязливым молчанием, а горделивым недоумением героя, который в одиночку выходит на поле брани.
– Вы почувствовали что-нибудь после того, как совершили покушение на королеву? Жар, к примеру? Тесноту в груди?
– От стыда, что ли? – недопонял Оксфорд, и Джеймс вздохнул – еще один промах. – Да было б чего стыдиться – прихлопнуть миссис Мельбурн.
– Кого, простите? – переспросил Джеймс, наблюдая краем глаза, как племянник выцарапывает на неровном камне итонский герб. Три лилии белели на нижнем поле, и Чарльз принялся за верхнее.
Сухая, с оттенком желтизны кожа так плотно обтягивала лицо узника, что, казалось, стоит ему рассмеяться, как на скулах закровоточат трещины. Поэтому он всего лишь хмыкнул.
– Крошка Вик, кто ж еще. Она и есть «миссис Мельбурн». Как он за ней увивался, этот обрюзгший волокита. Говорят, она уже приданое шила, чтоб пойти с ним под венец. Срам на всю Европу – ее элегантное величество в постели со стариком! Кто-то должен был положить конец их плутням.
– И это были вы.
– И это был я.
– Напомнить ли вам, Оксфорд, что к тому времени, когда вы подкараулили королеву, она уже вышла замуж? За принца Альберта. Принц и заслонил ее от вашей пули.
– Да, принц там тоже мельтешил. Жаль, что обоих куропаток не удалось застрелить, – опечалился Оксфорд.
– Так при чем же здесь Мельбурн?
– Вряд ли она так быстро забыла старого дружка, – нашелся цареубийца. – А он ее.
«А он ее», – повторил про себя Джеймс. «А он ее».
…Нити замелькали, переплетаясь, ряд за рядом являя совсем иную картину. Не было на ней уже ни ячейки террористов, ни банды взломщиков, заполучивших «руку славы». А был лишь один человек, который на удивление много знает о магии…
– Вы мне очень помогли, мистер Оксфорд. Спасибо за беседу.
– И вам спасибо, уж развлекли, так развлекли, – закивал цареубийца, пощипывая струны скрипки. – Вы ведь, судя по акценту, не из Лондона. Откуда-то с севера, из краев торфа и деревенщин. А то бы знали, как малютку-королеву величали в столице. Вовек не видывал такого простака!
Ничком рухнув на койку, Оксфорд загоготал. Долго еще он твердил «миссис Мельбурн» на разные лады, то басом, то визгливо, и каждый раз всхрапывал от смеха.