– А теперь смотри.
3
Лавиния моргнула, ей показалось, что воздух перед ее лицом задрожал, как это бывает в сильный зной, но при этом она ощущала холод, острый зимний холод. Радуга расцвела перед ней и рассыпалась снежной пылью, а когда Лавиния моргнула еще раз, все стало немного другим.
Леди Мелфорд никогда не жаловалась на зрение, но сейчас все обрело невероятную четкость: она одновременно видела и всю усадьбу с парком и рекой, и – каждую деталь, каждое дерево, каждый замшелый камень… Да что там – каждый лист, еще не унесенный осенью, каждое перышко сидящей на дереве вороны! Лавиния не могла бы объяснить, как это получается, что, даже не сосредотачиваясь на этой самой вороне, которую при обычных обстоятельствах она бы отсюда и вовсе не заметила, сейчас можно было видеть, как поблескивают глазки-бусинки и лоснящийся клюв, как ерошит ветер мягкие перья на груди птицы. Но деревья, камни и птицы – это еще не чудо, по сравнению с тем, что…
Что-то огромное, мохнатое шевелилось в гуще парка. Медведь? Разве тут могут водиться медведи, ведь в Англии их давно выловили и затравили собаками на ямах? Лавиния присмотрелась – и словно пробила взглядом туманную вуаль. Это был не медведь. Это было… Нечто. Чудовище. Крупное, мохнатое, горбатое, с длинными, до колен, руками, с шишковатой остроухой головой, а когда оно обернулось, явно почувствовав ее взгляд, Лавиния увидела круглые желтые глаза, похожие на совиные, и челюсти, из которых даже при сомкнутых губах торчали острые клыки – размером с кинжал. А уж когда тварь оскалилась… Лавиния судорожно сглотнула. Сейчас она видела, что с пальцев чудовища капает кровь, и перед ним на траве лежит выпотрошенная оленья туша. Чудовище сочло, что внимание Лавинии ему ничем не угрожает, и вернулось к своему занятию: изогнутыми когтями оно вырывало куски мяса, протягивая их по очереди двум детенышам: двум мохнатым желтоглазым детенышам, щекастым, с круглыми пузиками, совсем не страшным на вид, только вот во рту у каждого был полный набор зубов, которым и медведь позавидовал бы.
Кто это? Великаны-огры? Но разве они не прячутся в темноте и не обращаются в камень при первых лучах солнца?
Возле реки прогуливалась черная лошадь с неестественно длинными и тонкими ногами и блестящей, мокрой шкурой. У лошади тоже были совершенно не лошадиные уши, а острые, как у чудовища в лесу. Да и сама лошадь явно относилась к разряду опасных тварей, о чем свидетельствовали белесые глаза без зрачков и слишком длинные челюсти. Лавиния предположила, что зубы у нее – рыбьи. И вообще это не лошадь, а келпи. Тварь, живущая в пресном источнике, но иногда выбирающаяся на сушу: видимо, когда им надоедала рыба и хотелось горячей крови. Как и все фейри, они любили поиграть, и притворялись лошадьми, позволяли людям себя оседлать, а потом мчались к реке с такой скоростью, что седок просто не решался соскочить, боясь сломать шею. Ну, а затем его топили в воде и сжирали где-нибудь под корягой. Но здесь совсем нет людей, на кого келпи может охотиться? Может быть, они не только людей едят, но и кроликом не побрезгуют?
Лавиния разочарованно вздохнула и принялась искать кого-нибудь еще… Кого-нибудь волшебного, но не жуткого. Она хотела бы увидеть фей. Прелестных малюток с крылышками. Или единорога, который положил бы голову ей на колени, к немалому удивлению Джеймса, который многого о ней не знает…
Ветер донес тонкий звук свирели. Одновременно манящий и навязчивый, повторяющий одну и ту же трель, похожую на птичью, звук становился все более настойчивым, он звучал как призыв, но Лавинию можно было не звать, она была готова, она только и мечтала о том, чтобы увидеть, соприкоснуться…
Она увидела. Он сидел на камне, поджав под себя ноги, выпрямив спину, и играл, играл, полузакрыв глаза. Совсем мальчик, худенький, изящный, весь в зеленом, только колпак темно-красный… Лицо светится белизной и нежностью… Пушистые ресницы… Как же он красив! И музыка, эта невозможная музыка… Она сделалась громче, свирель звучала, как целый оркестр, она заполнила все вокруг, и невозможно было противиться ее зову. А когда юноша отнял свирель от губ, распахнул глаза – длинные, раскосые, ярко-зеленые, такого изумрудного цвета, какого у людей не встречается никогда! – и рассмеялся, и поманил к себе Лавинию, она решительно сделала шаг вперед…
И чуть не рухнула вниз.
Если бы рука Джеймса не обхватила ее за талию.
Кажется, он держал ее уже некоторое время, а она, столько лет мечтавшая о его объятиях, даже не почувствовала.
– Берегитесь, леди Мелфорд. Они все здесь не слишком дружелюбны к смертным, а Красный Колпак опаснее прочих.
– Но почему? Неужели все фейри и правда злые?
– Злые – не то слово, которое к ним подходит. Не та оценка. Слишком человеческая. Они живут по иным законам… И вообще – иные. Но среди них есть те, кто хотя бы не получает наслаждения от истязаний и убийства смертных. А есть настоящие монстры. Если бы ты просто упала отсюда, Красный Колпак порадовался бы и быстро забыл. Но если бы ты попала ему в руки… Прекрасная смертная женщина… Ты умерла бы не скоро, но все те дни, которые ты провела бы с ним, ты ежеминутно молила бы о смерти. Такие, как он, пропитывают свои колпаки кровью людей. Лавиния, ты слишком любишь фейри, и это моя вина. Хочу, чтобы ты понимала: они опасны. Лучше не вступать на Третью дорогу без надежного провожатого, который знает законы и сможет тебя защитить.
– И поэтому ты показал мне только чудовищ?
– Нет, не в моих силах показать только какую-то часть потаенного мира. Я позволил тебе видеть все. Но это место притягивает только темных тварей.
– Почему?
– Посмотри вниз.
Лавиния посмотрела – и отшатнулась от края.
Казалось, усадьба охвачена черно-багровым пламенем. От него не шел дым и не исходило жара… Но выглядело так, словно они стояли над огромным костром. Языки черного пламени извивались, и иногда в них мелькали уродливо растянутые, беззвучно вопящие и беззвучно хохочущие фигуры.
– Джейми…
– Это оскверненное место, и, надо полагать, церковь в Вест-Вайкомбе выглядит немногим лучше. Церковь, которую лишили благодати и превратили в нечто, по сути прямо противоположное… Давай спустимся. Я должен осмотреть часовню при усадьбе.
Путь от холма до усадьбы показался ей слишком коротким, а осенний воздух – таким холодным и сладким, что от него ломило зубы.
– Ты очень бледна, – заметил Джеймс. – Не стоит тебе идти со мной в часовню. Будешь ждать меня снаружи.
– Ни за что! – перебила его Лавиния. – Даже не пытайся уговаривать и уж тем более приказывать. Я хочу всего… И этого страха тоже. Ты не знаешь, что такое скука, Джеймс. По сравнению с ней весь этот ужас кажется чудесным приключением.
Лавиния улыбнулась, но подумала, что Джеймс тоже выглядит бледнее, чем был в начале их поездки. Даже как-то осунулся. Может быть, на нем, иначе чувствующем мир, скверно сказывается пребывание в таком месте? Или же он потратил слишком много сил, приподнимая завесу, отделявшую от них мир фейри? Хорошо, что путешествие подходит к концу. Навестят часовню и вернутся домой.
…Он упоминал, что в парке Медменхема есть грот. Можно было бы предложить ему прогуляться туда и поцеловать его, как когда-то они целовались в гроте парка Линден-эбби. С того момента, как она услышала свирель юноши в красном колпаке, в сердце поселилось томление. Ей хотелось прикосновений и поцелуев, хотелось, чтобы Джеймс стиснул ее в объятиях, как когда-то. А дружба… Мало ли какие слова используют как полог над ложем, на котором двое любят друг друга? Слова, которые лишь затеняют значение, а сами по себе ничего не значат. Боже, да в приличном обществе даже слово «ноги» произносят, стыдливо краснея! Ну, пусть будет дружба, раз того требует белый галстук у него на шее.
Но Джеймс выглядел утомленным и сосредоточенным, а Лавиния понимала, что, скорее всего, природа ее собственной нынешней смелости – в том, что на нее подействовала волшебная музыка. Сегодня неподходящий день для того, чтобы пытаться соблазнить Джеймса. Не сегодня. В другой раз.
4
После того как они заглянули в волшебный мир, проникновение в усадьбу не показалось Лавинии чем-то рискованным. Если даже их поймают, достаточно достать кошелек, и сторож позабудет о том, что видел посторонних. Бряцанье монет стирает память не хуже, чем удар дубиной по темени.
Они прошли под надписью «Fais ce que voudras» и шагнули в багрово-черное холодное пламя.
В часовне царило полное запустение. Стены в пятнах плесени, обломки заплесневелых досок, груды гниющей ткани. И запах серы.
– Братья из Медменхема жгли серу во время черных месс. Но запах не почувствует никто, кроме тех, кто способен заглянуть за завесу реальности.
– Или тех, кто составил компанию эльфийскому рыцарю во время его охоты.
Лавиния не думала, что Джеймс улыбнется в ответ, ведь обычно его раздражало, когда она поддразнивала его, называя рыцарем-эльфом… Однако он улыбнулся и посмотрел на нее с неожиданной теплотой.
– Леди не подобает быть такой своенравной, Лавиния.
– Мне об этом с детства твердили. Так что мы ищем? Ничего необычного я здесь не замечаю.
– Зато я вижу все, что мне нужно. А чтобы увидеть больше, понадобится защитный круг. Стой на месте.
Джеймс достал пороховницу, полную соли, опустился на колени и сосредоточенно, как когда-то в юности, обвел место, где находились они с Лавинией, ровным соляным кругом. Поднялся и пристально вгляделся в темноту. Лавиния ждала. Какое-то время ничего не происходило. А потом внутреннее убранство часовни словно поднялось из руин.
Вспыхнули свечи одна за другой, из-под земли вырос алтарь, и по нему заструилась черная ткань. Распятья на алтаре не было – ни перевернутого, ни какого иного. Только чаша и тяжелые золотые подсвечники. Вокруг алтаря столпились люди в серых рясах с капюшонами. Лавиния присмотрелась: почти у всех из рукавов выглядывали кружевные манжеты, и у всех до единого из-под рясы виднелись светские туфли на каблуках.
Десять серых фигур. Одиннадцатая – у алтаря.
«Их же должно быть двенадцать», – вспомнила Лавиния, озираясь. И тут она услышала голоса. Слабые, словно доносящиеся откуда-то издалека, но вполне различимые.
«О, Сатана, Отец, удостой нас быть служителями мира Твоего, чтобы несли мы сомнение туда, где верят, отчаяние туда, где надеются, страдание туда, где радуются, ненависть туда, где любят…»
Лавиния никогда еще не слышала обращения к Сатане. Набожностью она не отличалась, а воскресным утром залеживалась в постели, мучительно размышляя, под каким бы предлогом прогулять службу. Но все же какое-то смущение, если не страх, она испытала, вслушиваясь в нечестивую молитву.
«Открой нам Истину там, где заблуждаются, яви Свет Утренней Звезды во тьме…»
Тринадцатым участником действа был бабуин. Животное выглядело весьма уныло. То ли холодно ему было, то ли скучно. Бабуин сидел на полу, нервно почесываясь, а когда стоявший у алтаря хлопнул в ладоши, зверь лениво вспрыгнул на черный шелк. Взял протянутую ему облатку и принялся ее мусолить.
«О, Сатана, Отец, удостой быть уверенным, а не верить, действовать и достигать, а не надеяться, быть любимым, а не любить, ибо кто действует – достигает, познавший ненависть – обретает, владеющий тайными знаниями – властвует, кто умирает, служа Тебе, – возродится для вечного служения Свету Твоему…»
Дверь, ведущая из часовни в усадьбу, приоткрылась. Вошел двенадцатый монах. Он вел с собой ярко одетую и ярко накрашенную молодую женщину. Глаза ее закрывала плотная черная повязка. При виде монаха и женщины бабуин нервно взвизгнул и спрятался под алтарем.
– Фу, ну и запашок у вас тут. Как в аду.
Голос женщины звучал громче и ближе, чем песнопения монахов, и Лавиния могла разглядеть ее так, как если бы женщина и правда присутствовала в часовне одновременно с ними. Платье у нее было по моде прошлого века, с просторным квадратным декольте, и волосы высоко взбиты и припудрены.
– Эти неудобства были отдельно оплачены, Фанни. А обслужить двенадцать джентльменов подряд для тебя вряд ли будет сложной задачей, – прозвучал бас сопровождающего ее мужчины.
– И для каждого я буду шелковой и сладкой, обещаю, сэр, – пропела Фанни.
От нее пахло потом и резедой, и была она совсем молоденькой, вряд ли старше Агнесс, и такой же тощей. Ключицы тонкие, словно косточка-дужка, которую ломают, загадывая желание. Такая хрупкая косточка, так легко сломать.
– Поможете мне расшнуровать платье? Я оделась сегодня, как леди, и без помощи горничной мне не управиться. – Девица зазывно провела пальцем по линии выреза. Пышностью ее бюст не отличался, в попытке сделать холмики грудей выпуклыми она утянулась так, что почти их сплюснула. На плечах и на шее была россыпь веснушек, а грудь и лицо она щедро замазала белилами.
– Позволь мне, – прохрипел один из братьев, ждавших в часовне.
Он потянулся к шнуровке на спине у девицы, она хихикнула, как от щекотки.
Бабуин вдруг завопил из-под стола, широко разинув пасть и оскалив зубы. Он смотрел, кажется, прямо на Джеймса с Лавинией. Так, словно мог их видеть.
И тот из медменхемских братьев, который пришел последним и привел проститутку, двенадцатый, тоже обернулся. Вгляделся. Сделал шаг. Другой. Остановился у края соляного круга, словно уткнувшись в незримую стену. Откинул капюшон.
Лавиния увидела его лицо, некрасивое, грубое, с крупным носом и чувственным ртом. Сын лавочника. Черенок, привитый к чужому родословному древу. Как разительно он отличался от сэра Генри, чьи предки поколениями женились друг на друге, переливая голубую кровь из пус-того в порожнее. Но взгляд Дэшвуда был умным и жестким, и смотрел он на Лавинию так, словно она одна стояла перед ним, а Джеймса не было и в помине.
– Какую восхитительную леди привел к нам охотник за нечистью… Фрэнсис Дэшвуд к вашим услугам, миледи.
Вот он, оказывается, какой. Тот, кто пытался убить королеву. Тот, за чьим неупокоенным призраком охотился Джеймс.
Бабуин подошел к Дэшвуду, подергал за рясу, вцепился ему в руку, продолжая пристально смотреть на Джеймса с Лавинией, защищенных соляным кругом. Казалось, благодаря прикосновению лапы питомца призрачный монах получил какую-то новую и интересную информацию. Во всяком случае, он усмехнулся и выгнул бровь.
– О, миледи питает страсть к фейри. Красный Колпак, охотник в здешних краях, пришелся вам по нраву. И вы сопровождаете полукровку в рискованных приключениях. А между тем я мог бы развлечь вас не хуже… Вы получили бы немалое удовольствие от общения со мною.
Лавиния хотела ответить, что сомневается в своей способности получить удовольствие от тесного знакомства с двенадцатью сумасшедшими развратниками, но почувствовала, как резко похолодало. Она знала, что это происходит всегда, когда ее рыцарь-эльф выпускает на волю свою магию. Лавиния довольно улыбнулась, плотнее запахивая плащ.
Соперничающие мужчины – что может быть занятнее? Один – фейри, второй – мертвец… Понаблюдать за их противостоянием – приятное приключение, пусть и не за нее они сражаются, а за свои мужские интересы.
Мгновение они стояли, скрестив взгляды, как лезвия шпаг, и тут Дэшвуд небрежно кивнул, не признавая поражения, а как будто утратив к происходящему интерес.
– Не за тем пришел я сюда, дабы таращиться на тебя, полукровка, – пробасил он. – Меня ждет зрелище куда занятнее, да и тебя тоже. Смотри же!
Сказав это, он присоединился к омерзительной оргии, которую затеяли медменхемские братья. Один за другим они овладевали девицей, и только когда она была уже в полуобмороке и потеряла всякую волю к сопротивлению, Дэшвуд глубоко прорезал от локтя до запястья ее левую руку, собрал кровь в чашу, отпил сам и заставил отпить всех братьев, угостив и бабуина…
Чудовищное действо происходило неспешно, и, наверное, при жизни Дэшвуда заняло много часов, но видение, которое предстало Лавинии, пролетело с такой скоростью, что она едва успела сглотнуть желчь, наполнившую рот.
– Этого не происходит. – Джеймс подхватил ее под локоть, но и сам был потрясен не менее. – Это морок из прошлого.
– Значит, слухи о жертвоприношениях были правдой, – прошептала леди Мелфорд, вознося благодарность небесам за сильную волю и крепкий желудок.
– Что ж, сие было бы забавно, когда бы не начало мне надоедать, – заявил Дэшвуд, сталкивая тело с алтаря. – Ты не в меру упрям, проповедник.
Дэшвуд вскинул руку, и остальные монахи молча подошли к соляной границе – и встали так близко к ней, как только могли, замыкая круг. Лавиния снова услышала их голоса, гудящие словно из-под земли: «Сатана! Господь и отец мой! Да не оставь сына своего, несущего славу Твою! Да сокруши врагов моих, противных воле Твоей!»
– Я знаю тебя. Такой же священник, как и я монах. Ты силен, полукровка, но держишь свою силу под спудом. Я меч разящий, а ты пастуший посох, что годится лишь против овец, сгонять их в отару. А меч… а меч берет все, что пожелает.
Джеймс вдруг пошатнулся и опустился на колени. Лавинии показалось, что сейчас он прочтет молитву, но он закашлялся, и на губах у него вскипела кровавая пена.
Дэшвуд тронул кончиком туфли соляной круг.
Туфля рассыпалась прахом, он поморщился.
«Да будет помощь Твоя в делах моих, ибо дела мои – в угоду Тебе!» – продолжали бормотать медменхемские братья.
– Отдай мне то, что принадлежит тебе не по праву. Я буду лучшим хозяином твоей силе.
Джеймс поднес ладонь к лицу, и ему на пальцы полилась струйка крови из носа. Он пошатнулся и мазнул по груди Лавинию, которая упала на колени рядом с ним, прижимая его к себе.