Подпольные миллионеры: вся правда о частном бизнесе в СССР - Михаил Козырев 11 стр.


6

Несмотря на то, что этот вид деятельности процветал в основном в южных республиках, нелегальные производства были и в Москве. Об одном из них, можно сказать классическом для первой половины 80-х годов прошлого века, мне рассказал непосредственный участник процесса. Эта история проливает некоторый свет и на то, куда делись цеховики после того, как их деятельность перестала быть противозаконной. Имена фигурантов, сразу предупреждаю, изменены – историю эту мне рассказала бывшая жена классического цеховика, и основные ее персонажи живы-здоровы, занимаются мелким бизнесом.

Итак, главного героя зовут, скажем, Сергей Рабинович (и это недалеко от реальности). Его будущей жене, Светлане, девочке из хорошей семьи, студентке первого курса Московского финансового института было 17, когда они в 1983 году познакомились в подмосковном санатории. Сергей был с приятелем – как позже выяснилось, его звали Андрей Либерзон. Выглядели они как настоящие иностранцы. В джинсовых костюмах, кроссовках, приличных рубашках. Он был высокого роста, красив, старше на пять лет. Роман не мог не завязаться.

Сергей покупал своей будущей жене пряные коктейли по пять рублей за порцию. Водил в ресторан «Калинка» в гостинице «Космос» (шведский стол, входной билет 25 рублей с человека). Швейцару – 3 рубля. Там – же бассейн и сауна. Но наибольшее потрясение Светлану ждало в Дагомысе в Сочи, куда парочка поехала в свадебное путешествие. Там был боулинг! И потрясающе дорого одетые грузины (или абхазы – сейчас уже не вспомнить) сорили деньгами в объемах, немыслимых даже для Сергея. Но больше всего поражало то, что потрясающие люди из Грузии знали Сергея и дружили с ним.

Что давало возможность вести такой образ жизни? Если говорить предельно конкретно – трехкомнатная квартира в десятиэтажке на Дорожной улице в Чертаново. Там стояли четыре швейные машины и, величайшая ценность по тем временам, два промышленных оверлока. Оверлок, если кто не знает – это швейная машинка, которая позволяет делать так называемый внешний шов, когда ткань подгибается внутрь и обметывается стежками. Для советских модников именно наличие такого шва служило верным признаком настоящей фирменной вещи, пошитой на Западе. Весь внутренний «самострок» был с плоским швом, сделанным на обычных швейных машинках – подольских «Чайках» или трофейных «Зингерах».

Рабинович шил на настоящих промышленных оверлоках, уж как он их добыл – Светлана не знает. «Наверное, как списанные где-нибудь украл», – предполагает она. Цех шил спортивные трикотажные костюмы и джинсы. Где брали сырье? Трикотаж Сергей покупал в основном через знакомых в Прибалтике. Там было несколько трикотажных фабрик, откуда люди могли отгружать неучтенную продукцию. Были и подпольные цеха, где изготавливали трикотажную ткань.

...

Кроме прибалтийского, был и еще один канал поступления необходимых для подпольного производства материалов – конфискат. В 80-е годы в Москве было несколько магазинов, где вполне официально продавались вещи, конфискованные как на таможне (т. е. незаконно ввозимые), так и в ходе следственных мероприятий органов внутри страны. Ассортимент товаров, официально выложенный на прилавке этих магазинов, конечно, не поражал воображение. Однако рядом с официальным, как это обычно водилось в советской торговле, существовал и нелегальный канал. По нему можно было достать действительно ценные вещи. Например – японские молнии IKKA, непременный атрибут одежды «оттуда».

Кроме подходящих материалов, нужны были «актуальные» модели. И Рабинович их покупал. У тех самых грузинских знакомых, которые завозили их через Батуми и Сухуми. За один костюм Сергей Рабинович платил около 200 рублей. Потом брал портняжный нож и аккуратно, строчку за строчкой, распарывал все швы.

С «разобранной» вещи снималась выкройка, и модель запускалась в производство.

Увидев в первый раз, как муж собственным руками разрезает вещь, обошедшуюся в баснословные полторы месячной зарплаты советского инженера, Светлана была в шоке. Затем привыкла.

Сбыт вещей проходил через систему валютных магазинов «Березка». Один из многочисленных знакомых Рабиновича брал продукцию цеха и, договорившись с продавцами магазинов, распихивал ее. Все участники цепочки, естественно, были в доле. В месяц таким образом удавалось продавать по 50-100 костюмов. Можно было бы и больше, но узким местом в процессе была упаковка.

«Фирменная» вещь тем и отличалась от «самошива», что была аккуратно уложена на картонке с красивым, отпечатанным типографским способом, рисунком и запакована в целлофановый пакет. С «картонками» было тяжело, но на худой конец их можно было резать из белого твердого советского картона. Но вот с целлофаном была просто беда. Он в СССР просто не производился, и украсть его было негде. Значит, надо было собирать пакеты от тех вещей, что советские граждане завезли из-за «бугра». Платить за них. И все равно узкое место так и не удалось «расширить» вплоть до 1988 года, когда была смягчена внешнеторговая монополия, и в страну полился западный, а потом и китайский ширпотреб.

Однако и со своих 100 костюмов в месяц – оцените, кстати, масштаб бизнеса – Рабинович мог себе позволить едва ли все существовавшие в СССР в первой половине 80-х годов блага жизни. Кооперативную квартиру – не ту, где сидел цех, а в престижном Крылатском, машину «ВАЗ-2106», самые дорогие московские бары и рестораны, отдых в Сочи и в Ялте. Его доход, после всех «отстежек» посредникам, проверяющим и прочих расходов составлял около 1000 рублей в месяц. По тогдашним меркам – очень большие деньги. Три месяца – и можно купить машину.

Вставал Рабинович не рано – часов в 9-10. Не торопясь завтракал, выпивал дежурную утреннюю чашку заваренного молотого (ни в коем случае не растворимого) кофе. И ехал на работу. В цеху в Чертаново работало посменно восемь швей. Рабинович проверял каждый шов в их работе. Придирчиво осматривал каждое готовое изделие. Тщательно принюхивался к ним – джинсы должны были пахнуть как настоящая добрая «джинса», а не какими-нибудь щами. В это время могли подъехать смежники – люди из металлоремонта с мешком латунных (то есть «золотых») заклепок. Потом Рабинович мог поколдовать над очередной распоротой вещью, прикинуть, где и какие брать материалы для нее.

Часов в шесть цеховик уезжал. Его ждала не менее важная часть работы – в московских злачных местах он встречался со своими контрагентами, – крупными московскими фарцовщиками, знакомыми, обеспечивающими поставки материала и прочими нужными людьми. Далеко за полночь возвращался домой.

Чтобы не попасть по статье за тунеядство, работал на одной из кафедр специфического учебного заведения – втузе при Заводе имени Лихачева. Получал 120 рублей ставки, и все эти деньги отдавал людям на кафедре, чтобы не беспокоили его по пустякам.

По идее Рабинович должен был бы особенно процветать в эпоху ранних кооперативов и затем – в первой половине 90-х, когда были сколочены самые большие состояния современной России. Но нет. Конечно, он одним из первых открыл кооператив. И поначалу дела даже пошли в гору. Начав с точки на Рижском рынке, Рабинович открыл затем несколько магазинов, где торговал все теми же джинсами. Однако потом ввязался в несколько афер, неудачно занялся строительным бизнесом.

Итог: сегодня он, как и тридцать лет назад, шьет. У него есть цех. И там работает с десяток человек. Они шьют дорогую меховую одежду по индивидуальному заказу. Язык не поворачивается назвать этот бизнес крупным. Его хозяин может, как и в «золотые» деньки, позволить себе сходить в лучшие из московских ресторанов. Но это, пожалуй, и все. Купить особняк на Рублевке? В принципе – да, можно. Но это уже требует серьезного напряжения всех ресурсов. Яхта и личный самолет? Это уже за пределами возможностей.

Почему так получилось? Рабинович, говорит мне Света, как и все люди его круга занимался ручной работой. Он в прямом смысле своими собственными руками делал каждую вещь. Она должна была быть качественной и «дорогой». Плюс он умел договориться с нужными людьми о дефицитных «комплектующих» и запихнуть свой товар в «Березку» за откат продавцам. Навыков, которые позволили бы ему построить большой, регулярный бизнес не на 100 дорогих вещах в месяц, а на нескольких десятках тысяч – у него не было ни тогда, в начале 80-х, ни позже – в 90-е и 2000-е. А может быть, в какой-то момент Сергей Рабинович сказал себе: а оно мне надо?

Но я слишком забежал вперед. Вернемся в 70-е годы. Во времена «зрелого социализма».

7

Анализируя многослойную структуру советской экономики, Каценелинбойген, помимо классификации по признаку легальности, делит существовавшие в СССР «рынки» еще на три категории.

Но я слишком забежал вперед. Вернемся в 70-е годы. Во времена «зрелого социализма».

7

Анализируя многослойную структуру советской экономики, Каценелинбойген, помимо классификации по признаку легальности, делит существовавшие в СССР «рынки» еще на три категории.

Во-первых, это «рудиментарные» рынки, существование которых обусловлено специфическими условиями СССР, как результат развития крестьянской страны с низким уровнем жизни и культуры населения. «Колхозные» и «блошиные» рынки, развитое самогоноварение и т. п.

Вторую группу образуют рынки, существование которых свойственно любому развитому обществу. Прежде всего, это крупные торговые «форматы», в советской системе – большие магазины государственной торговой системы, комиссионки, скупка.

И, наконец, третий, самый, на мой взгляд, интересный, вид «советских» рынков – это те из них, что возникают как побочное следствие функционирования плановой экономики. Все перекосы и недостатки централизованного планирования советская экономика выдерживала за счет формирования полуофициальных, а зачастую полностью нелегальных, прямых потоков товарообмена между предприятиями.

...

В этой связи Каценелинбойген, например, отдельно выделяет деятельность руководителей колхозов и совхозов по получению необходимой им техники, запчастей и материалов, которые систематически недопоставляются аграрным предприятиям.

...

Однако масштабы этого явления, естественно, были гораздо шире, нежели неофициальный бартерный обмен между промышленностью и аграриями. Не сильно преувеличивая, можно сказать, что именно деятельность «толкачей», снабженцев, нелегальных брокеров самого разного толка и обеспечивала функционирование неповоротливой государственной экономики. Марк Шерман – один из типичных представителей этой группы советских предпринимателей.

...

Пришел черед поговорить и об этой части советской экономической реальности.

Глава VII «Толкачи», «фонды» и «золотой ключик»

Было бы абсолютно неправильно думать, что деятельность частных предпринимателей в советской экономике концентрировалась лишь на самом низовом, розничном уровне – торговле, производстве ширпотреба, оказании услуг населению. Нет, это не так. Рыночные, то есть проистекающие из частной, личной и материальной заинтересованности, отношения действовали на всех этажах советской экономики – вплоть до самого верхнего. Представление о ней, как о бездушной машине, действующей на основе спущенной из Госплана директивы, категорически неверно. Возможности для бизнеса существовали практически везде.

1

Как так, спросите вы? А очень просто. Несмотря на провозглашаемый научный, строго рациональный подход к планированию – ключевой части экономики по-советски, в реальности этот процесс строился по принципу силовой игры. По всей управленческой вертикали, начиная с Госплана и заканчивая последним токарем на заводе, между управляющим и управляемыми разворачивалась ожесточенная борьба за назначение плана. Те, кто снизу, обычно пытались получить как можно меньший план по выпуску продукции. И одновременно – как можно сильнее раздуть собственные затраты.

Что это давало? Прежде всего – свободу маневра. Большие «плановые» ресурсы давали предприятию возможность легче перевыполнять план и по выпуску продукции, и по увеличению прибыли. В свою очередь от выполнения (перевыполнения) плана зависит карьера, а значит, и благосостояние менеджмента, начиная с директора завода. Не говоря уж о том, что наличие свободных ресурсов позволяет их часть использовать для организации нелегального производства.

...

Как строилась борьба за ресурсы, или, на сленге советских экономистов, «фонды»? Технико-экономические обоснования плана, кипы бумаг и расчеты заводских и фабричных плановиков – это, конечно, важно. Но это, как можно догадаться, – далеко не единственное средство в борьбе за план. Гораздо более важную роль играли человеческие отношения.

Арон Каценелинбойген в 50-е годы работал в одном из отраслевых НИИ министерства строительных материалов. В числе прочих задач институт должен был рассчитывать, сколько и каких ресурсов необходимо держать на предприятиях для эффективного производства. Данные эти добывались в том числе и методом «полевых» исследований, когда бригады из института выезжали на подведомственные предприятия и выводили на чистую воду местных управленцев. Какие у них на самом деле мощности? Каков на самом деле расход материала на то или иное изделие? Проверяющие лазили по цехам, корпели над накладными и учетными карточками.

Проверяемые, естественно, пытались наладить с аудиторами, что называется, человеческие отношения. Приглашали на попойки в рестораны, всякого рода торжества, которые также завершались пьянками.

Естественно, одними лишь вечеринками дело не ограничивалось. За «коррекцию» планов, назначение выгодных закупочных цен передавались крупные суммы денег, преподносились ценные подарки. Каха Бендукидзе, сегодня – министр в правительстве Грузии, рассказывает: «Грузинские товары – продовольствие, изделия легкой промышленности, поставлялись в другие республики СССР по ценам выше мировых, обратно шел поток дешевого сырья, оборудования, машин». Поначалу такой перекос допускался советскими плановиками осознанно. Таким образом финансировалась индустриализация Грузинской ССР.

...

Однако уже в 60-е годы государственная политика ускоренного развития национальных окраин становится лишь ширмой для откровенной коррупции. «Один из министров финансов Грузии был осужден за мздоимство.

Ему вменили, что он украл из бюджета 18 млн рублей.

Совершенно фантастическая сумма для конца 1970-х годов! [В ходе следствия] он говорил – а я все эти деньги отвозил в Москву, чтобы нам цены закупочные хорошие дали», – описывает ситуацию Бендукидзе.

В руководстве СССР, естественно, знали о широко распространенной практике подкупа сотрудников вышестоящих организаций. Борьба с этим явлением велась. Однако практически за выдачу «льготного» плана отдельного наказания не существовало. Льготный он или нет – это еще надо было разобраться. Хорошенько вникнуть в реальную ситуацию на предприятии, выяснить, какая из его «болячек» самая болезненная для директора. И тут все было далеко неоднозначно. Советскую экономику вовсе не зря называли царством абсурда.

2

Вот характерный пример – Леонид Канторович, будущий нобелевский лауреат (получил премию «за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов»), в конце 40-х годов попытался воплотить часть своих идей на практике. По его предложению на Ленинградском вагоностроительном заводе имени Егорова была внедрена система оптимального планирования раскроя стальных листов. И на первый взгляд эффект был положительным. Завод снизил отходы с 26 % до 7 %.

Однако через некоторое время Канторовича пригласил к себе секретарь Ленинградского обкома партии и обвинил его едва ли не во вредительстве. До ареста будущего экономиста с мировым именем отделял лишь один шаг. В чем дело?

Выяснилось, что завод имени Егорова долгие годы был поставщиком лома на Череповецкий металлокомбинат (современная «Северсталь»). После внедрения новой системы раскроя металла завод не выполнил план по сдаче металлолома. Это, в свою очередь, привело к срыву выполнения плана Череповецким заводом. Вопрос дошел до политбюро. И оргвыводы могли последовать нешуточные.

Отходы в результате оказались вовсе не отходами, а ценным, едва ли не стратегическим сырьем. Почему бы Череповецкому комбинату не заменить стружку и обрезки металла поставками большего объема руды? Вопрос риторический – так уж работала советская экономика. К счастью для Канторовича, история закончилась лишь тем, что от опасного новшества под благовидным предлогом отказались.

Назад Дальше