– Неро, палакало, – неуверенно проговорила она.
Женщина протиснулась мимо ряда гигантских стеклянных чанов с оливками и бара, в котором стояло несколько полупустых бутылок с прозрачным густым оузо, греческой виноградной водкой, открыла холодильник и достала запотевшую бутылку с минеральной водой. Она аккуратно налила воду в высокий бокал, бросила туда толстый ломтик лимона и передала бокал Алексис, после чего вытерла руки об огромный цветастый передник, охватывавший ее пышные бедра, и с акцентом спросила:
– Англичанка?
Алексис кивнула – в конце концов, в ее жилах была половина английской крови. Чтобы озвучить свое следующее желание, ей хватило одного слова:
– Спиналонга?
Женщина развернулась и вышла в дверь, расположенную за стойкой. До Алексис донесся ее приглушенный голос:
– Герасимо! Герасимо!
Послышался звук шагов по деревянной лестнице, и в бар вошел пожилой мужчина с сонными глазами – его явно вырвали из традиционного послеобеденного сна. Женщина стала что-то ему рассказывать, но единственным словом, которое разобрала Алексис, было «драхма» – оно прозвучало несколько раз. Было понятно, что именно втолковывали мужчине: ему представилась возможность заработать хорошие деньги. Он молча стоял и моргал, внимая наставлениям.
Затем женщина повернулась к Алексис и, взяв блокнот, нацарапала на чистом листке какие-то цифры и рисунок. Плохое знание греческого отнюдь не помешало Алексис понять, что ей хотят сказать: женщина просила за плавание на Спиналонгу и назад с двухчасовым пребыванием на острове двадцать тысяч драхм, то есть около тридцати пяти фунтов. Поездка выходила далеко не такой дешевой, как надеялась Алексис, но торговаться вряд ли стоило – кроме того, у нее просто не было на это времени. Поэтому она кивнула и улыбнулась пожилому рыбаку, который мрачно кивнул в ответ. В этот миг она вдруг поняла, что Герасимо молчит не потому, что не хочет говорить: он был немым.
Дорога до пристани и невзрачной моторной лодки Герасимо не заняла много времени. Они молча шли мимо спящих собак и домов с закрытыми ставнями. Деревушка по-прежнему не подавала признаков жизни – слышался только тихий стук их обуви по земле и неумолчное стрекотание цикад. Даже море было абсолютно гладким и спокойным.
Пока они пересекали полукилометровый пролив между деревушкой и островом, Герасимо несколько раз улыбнулся ей, но не более того. Кожа на его лице была темной и морщинистой, как у любого критского рыбака, который провел много лет в неспокойном море, по ночам боролся со стихией, а при свете дня латал сети под палящими лучами южного солнца. Несомненно, Герасимо было больше шестидесяти лет. Алексис даже предположила, что его возраст приближается к восьмидесяти. Ей вдруг подумалось, что можно было бы попытаться определить его годы по количеству морщин, как высчитывают возраст дуба по числу годовых колец на срезе. Лицо рыбака не выдавало абсолютно никаких чувств – ни грусти, ни страдания, ни радости. Лишь спокойствие старости и невозмутимость человека, многое повидавшего на своем веку. Наверное, он воспринимал туристов, наводнивших Крит в последние десятилетия, как очередных завоевателей: до них остров захватывали турки, а в середине двадцатого века и немцы, и почти все они не удосуживались хоть как-то выучить греческий. Алексис мысленно выругала себя за то, что не попросила мать обучить ее хотя бы самым нужным фразам, – она не сомневалась, что София говорит по-гречески свободно. Сама Алексис знала лишь несколько слов, и одним из них – эфхаристо – воспользовалась, чтобы поблагодарить Герасимо, когда он подал ей руку, помогая сесть в лодку. В ответ старик молча дотронулся до полы своей видавшей виды соломенной шляпы.
Когда лодка коснулась причала на Спиналонге, Алексис взяла фотоаппарат и две двухлитровые пластиковые бутылки с водой, которые ей почти насильно вручила женщина в кафе, и опять-таки с помощью Герасимо выбралась на пирс. Она обратила внимание, что рыбак не заглушил мотор, – судя по всему, он собирался вернуться в деревню. С помощью жестов он подтвердил, что приплывет через два часа, после чего медленно развернул лодку и направился в сторону Плаки. Алексис с минуту постояла на пустынном берегу, провожая его взглядом.
Она поняла, что осталась одна на необитаемом острове, и по ее телу пробежала дрожь. Как она выберется отсюда, если Герасимо забудет о ней? Сколько времени пройдет, прежде чем Эд найдет ее? Сможет ли она вплавь преодолеть полкилометра, отделяющие Спиналонгу от берега Крита?
Алексис никогда еще не была в таком безграничном одиночестве – до этого она вряд ли когда-либо отдалялась от людей более чем на несколько десятков метров, и если не считать сна, то ей не приходилось проводить без общения больше пары часов. Она вдруг со всей ясностью ощутила, насколько зависима от человечества, но попыталась собраться, сказав себе, что пара часов в одиночестве – просто мелочь по сравнению с пожизненной изоляцией от общества, на которую обрекались прежние обитатели Спиналонги.
Над ней буквально нависали массивные каменные стены венецианской крепости. Как же она обойдет это на вид непреодолимое препятствие? Но потом девушка заметила, что в месте, где стена закруглялась, есть небольшое входное отверстие высотой чуть больше человеческого роста. Приблизившись, она увидела, что темная дыра посреди сплошной каменной поверхности представляет собой начало длинного туннеля, ведущего неизвестно куда, – окончание его невозможно было увидеть за изгибом стен. За спиной Алексис блестело почти неподвижное море, а впереди тянулась в обе стороны сплошная стена, и оставалось только двинуться в темный, порождающий клаустрофобию проход. Однако после того как девушка преодолела пару десятков метров, полутьма вновь сменилась ярким послеполуденным солнцем, а вид крепости волшебным образом изменился. Зачарованная, Алексис застыла на месте.
Она стояла в начале длинной улицы, по обе стороны которой тянулись небольшие двухэтажные здания. На первый взгляд они не отличались от домов в любом другом населенном пункте Крита, но стоило присмотреться, и в глаза бросалось, что эти здания понемногу разрушаются. Оконные рамы под невообразимыми углами свисали с оборвавшихся петель, а ставни подрагивали и скрипели даже при легком ветерке с моря. Алексис медленно двинулась по запыленной улице, обращая внимание на все, что открывалось взгляду: церковь с массивной резной дверью по правую руку; строение, которое, если судить по большим окнам на первом этаже, было когда-то магазином; несколько более крупное, чем остальные, здание с деревянным балконом, арочным входом и остатками стены сада… Над всем этим нависала давящая, жутковатая тишина.
Первые этажи всех зданий превратились в настоящие джунгли дикорастущих цветов, а ползучие растения можно было увидеть и на вторых этажах, и на стенах, покрытых потрескавшейся штукатуркой. На многих домах до сих пор можно было разглядеть номера – 11, 18, 29, – и Алексис с удивлением подумала, что когда-то за этими дверями обитали люди. По-прежнему погруженная в нечто вроде транса, ощущая себя лунатиком, она медленно брела вверх по улице. Все это не было сном, и тем не менее в открывавшемся зрелище было что-то ненастоящее, ирреальное.
Алексис миновала дом, в котором, вероятно, располагалось кафе, затем нечто вроде административного здания и строение с рядами бетонных ванн – наверное, прачечную. Далее высилось уродливое трехэтажное здание со строгим железным балконом, огороженным прочными перилами. Размером этот дом резко контрастировал с остальными, и Алексис пришло в голову, что лет семьдесят назад человек, построивший его, наверняка считал его суперсовременным. Теперь огромные окна зияли провалами, а с потолков свисали провода, напоминающие пучки свернувшихся спагетти. Вид этого здания почему-то действовал на молодую женщину особенно угнетающе.
Выйдя за пределы поселения, она оказалась на заросшей дороге, которая вела в место, полностью лишенное каких-либо признаков цивилизации. Это был мыс с обрывистыми берегами высотой почти в сто метров. Алексис представила себе, какое отчаяние могли ощущать прокаженные, приходившие сюда: это место и впрямь напоминало край света. Она всмотрелась в изогнутый горизонт. До этой минуты она была настолько захвачена увиденным, настолько околдована аурой этого места, что напрочь забыла о себе и собственных жизненных сложностях. Алексис была единственным человеком на острове, и осознание этого подтолкнуло ее к любопытному выводу: быть одной еще не значит быть одинокой. От этой мысли она ощутила прилив сил и решимости по возвращении домой начать новый этап жизни – уже без Эда.
Вернувшись в молчаливый поселок, она некоторое время сидела на каменной ступеньке, попив воды из запасов, которые привезла с собой. Вокруг царило полное спокойствие, лишь время от времени нарушаемое шуршанием ящерицы по сухим листьям, которые ковром устилали полы мертвых домов.
Алексис подумала, что, должно быть, больные лепрой ежедневно смотрели через пролив на Плаку и видели каждое здание, каждую лодку, – и даже, возможно, жителей деревни, занимающихся повседневными делами. Она догадывалась, что они должны были чувствовать: это зрелище было для них подлинными танталовыми муками.
Интересно, что могли бы рассказать эти стены? Несомненно, они были свидетелями великих страданий. Заболеть проказой и оказаться изолированным в обществе себе подобных на этом каменистом островке – более тяжелую судьбу сложно себе представить. Однако Алексис привыкла делать выводы на основании археологических находок, а того, что она здесь увидела, было достаточно, чтобы понять, что эмоции здешних обитателей не ограничивались грустью и отчаянием. Если бы существование этих людей состояло из сплошных страданий, зачем нужны были бы кафе? Или официальное здание, которое могло быть чем-то вроде муниципалитета или ратуши? Да, над городком плотным облаком висела застарелая грусть, тем не менее жизнь здесь была во многих отношениях вполне нормальной – очевидные признаки этого стали для Алексис большой неожиданностью. Если судить по достаточно развитой инфраструктуре, на этом крошечном островке существовала целая община, кусочек общества – то есть это было не просто место, в которое люди попадали, чтобы прожить остаток жизни и умереть.
Время на Спиналонге пролетело очень быстро: взглянув на часы, Алексис увидела, что уже пять. Солнце по-прежнему стояло высоко, а жара была такой сильной, что девушка напрочь утратила чувство времени. С бьющимся сердцем она вскочила на ноги: несмотря на то что местная тишина и умиротворенность пришлись ей по душе, мысль, что Герасимо может уплыть без нее, наполнила Алексис страхом. Она торопливо прошла по длинному темному тоннелю и вышла на причал за стеной. Старый рыбак сидел в лодке и ждал. Увидев ее, он повернул ключ и завел мотор – несомненно, он не собирался оставаться на острове дольше, чем было необходимо.
Обратное плавание до Плаки заняло лишь несколько минут. Алексис облегченно вздохнула, увидев бар, с которого началось ее путешествие, и взятую напрокат машину, которая стояла прямо напротив входа. Деревня уже успела возродиться к жизни. На порогах сидели, беседуя о чем-то, женщины, а под деревьями на улице играли в карты, пуская в воздух клубы табачного дыма, мужчины. Алексис и Герасимо все так же молча зашли в бар, где их встретила барменша – по всей видимости, она приходилась старому рыбаку женой. Отсчитав несколько мятых купюр, Алексис передала их женщине.
– Хотите пить? – на плохом английском спросила та.
Алексис почувствовала, что ей хочется не только пить, но и есть. За весь день у нее во рту не было и маковой росинки, а от жары в сочетании с морской качкой стало даже дурно.
Вспомнив, что подруга матери работает в деревенской таверне, она сняла рюкзак и нашла там мятый конверт с письмом Софии. Когда она показала адрес барменше, та сразу закивала в знак того, что адресат ей знаком, и, взяв Алексис за руку, вывела ее на улицу и повела параллельно берегу.
Таверна стояла метрах в пятидесяти от бара, на небольшом причале, выступающем в море. При виде покрашенных синей краской стульев и клетчатых сине-белых скатертей на столиках Алексис показалось, что она очутилась в оазисе посреди пустыни, а когда ее поприветствовал хозяин таверны Стефанос (заведение так и называлось – «У Стефаноса») уверенность, что здесь ей понравится, лишь окрепла.
«Я буду сидеть за одним из этих столиков и наблюдать за закатом», – промелькнула мысль.
У всех владельцев таверн, которых ей довелось видеть, было нечто общее – густые, аккуратно подстриженные усы, и Стефанос не стал исключением. Но, в отличие от большинства своих коллег, он не выглядел человеком, который сам ест не меньше, чем подает посетителям. По-видимому, местные жители приходили в таверну попозже, так что Алексис была единственным клиентом. Она села за столик на краю пирса.
– Скажите, Фотини Даварас здесь? – несмело спросила она. – У меня для нее письмо.
Стефанос говорил по-английски намного лучше, чем супруги из бара. Он дружелюбно ответил, что его жена, разумеется, на месте и выйдет к Алексис, как только закончит дела на кухне, а пока предложил принести гостье фирменные блюда, на которые та не обратила внимания в меню. Чтобы Алексис немного утолила голод, Стефанос принес ей стаканчик охлажденной рецины и ломтик грубого хлеба. Доев хлеб, девушка ощутила, что голод и впрямь отступил. Она получала большое удовольствие от этого дня и поездки, а одиночество лишь подчеркивало давно не испытываемое ею чувство свободы и независимости.
Алексис перевела взгляд на Спиналонгу за проливом. Больных проказой уж никак нельзя было назвать свободными людьми, но, быть может, в обмен на свободу они получали нечто не менее важное?
Стефанос вернулся с несколькими белыми тарелочками, которые нес в одной руке. На них лежали крошечные порции каких-то очень вкусных на вид блюд, которые, по словам хозяина таверны, были «с пылу с жару». Здесь были креветки, фаршированные цукини, миниатюрные сырные пирожки… Алексис подумала, что еще никогда не видела такой аппетитной еды. Или все дело в том, что она целый день ничего не ела?
Подходя к столику, Стефанос обратил внимание, что девушка задумчиво смотрит на остров. Его заинтересовала симпатичная англичанка, которая, по словам жены Герасимо Андрианы, в полном одиночестве провела полдня на Спиналонге. В разгар сезона на остров каждый день отправлялось несколько лодок, набитых туристами, однако большинство из них оставались там не более чем на полчаса, после чего возвращались на свои комфортабельные курорты, расположенные дальше по побережью. Почти все эти люди приезжали сюда, движимые нездоровым любопытством, и если судить по обрывкам разговоров, которые Стефанос слышал, когда туристы останавливались в его таверне, то увиденное чаще всего их разочаровывало. Видимо, они ожидали лицезреть нечто большее, чем кучка полуразрушенных зданий и церковь с заколоченными досками окнами. «И чего же вы ждали? – всегда хотелось спросить греку. – Трупов? Брошенных костылей?» Бестактное любопытство туристов неизменно его раздражало, но эта девушка была совсем не такой.
– Как вам остров? – спросил Стефанос.
– Он удивил меня, – ответила Алексис. – Я ожидала, что там будет ужасно грустно, да так оно и было, но одной грустью дело не ограничилось. Видно, что люди, которые там жили, не просто сидели на одном месте и жалели себя, – по крайней мере, мне показалось именно так.
Такое впечатление от посещения Спиналонги было нетрадиционным, но, в конце концов, эта девушка пробыла на острове дольше, чем большинство туристов. Алексис охотно ответила на вопрос Стефаноса, а поскольку владелец таверны всегда был не прочь попрактиковаться в английском, беседа обещала быть интересной и плодотворной.
– Сама не знаю, почему мне так показалось… Скажите, я права? – спросила Алексис.
– Я могу присесть? – поинтересовался Стефанос, не дожидаясь ответа, подтянул от соседнего столика плетеный стул и опустился на него. Он сразу почувствовал, что эта молодая женщина по-настоящему прониклась магией Спиналонги.
– У моей жены была подруга, которая когда-то жила там, – продолжал он. – Она одна из немногих местных жителей, жизнь которых была связана с островом. Все остальные, как только было открыто лекарство от лепры, постарались уехать как можно дальше – кроме нее и, разумеется, Герасимо.
– Герасимо был… прокаженным? – спросила крайне удивленная Алексис.
Несомненно, это объясняло его желание поменьше находиться на острове. Девушку охватило любопытство.
– Скажите, а ваша жена когда-нибудь плавала на остров?
– Много раз, – ответил Стефанос. – Она знает о нем больше, чем кто-либо здесь.
В таверну зашли посетители, и грек поднялся, чтобы указать им места и подать меню. Солнце уже ушло за горизонт, и небо приобрело насыщенный розовый оттенок. В остывающем на глазах воздухе порхали и стремительно пикировали ласточки, ловившие насекомых. Алексис казалось, что после ее отъезда из Ханьи прошла целая вечность. Она съела все, что принес Стефанос, но по-прежнему испытывала чувство голода.
Она как раз раздумывала, стоит ли зайти в кухню и выбрать что-нибудь еще – такое поведение посетителей считалось на Крите вполне нормальным, – когда пожилая женщина принесла основное блюдо.
– Это приготовлено из сегодняшнего улова, – сообщила она, ставя на столик овальный поднос. – Мы называем эту рыбу «барбуни», а по-английски она, кажется, зовется барабулькой. Надеюсь, я приготовила ее именно так, как вам нравится, – слегка обжарила с зеленью в небольшом количестве оливкового масла.
Алексис была поражена – и не столько замечательным видом блюда или мягким, почти без акцента английским женщины, сколько ее красотой. Она не раз слышала слова «ее лицо позвало в путь тысячу кораблей», и сейчас перед ней стояла живая иллюстрация к старинному выражению.