— Открой свои глаза и загляни в себя-а, — покачивая головой, пропел один из компании. — Ты доволен тем, как ты живее-е-ешь? Мы знаем, куда иде-ем. И знаем, откуда пришли-и-и. Мы уходим из Вавилона в страну наших предков… О, йо, йо! О, йо, йо, йопти!
Эм-Си прищелкнула пальцами и вновь подмигнула Никите, улыбаясь. Но он и без ее подсказки узнал известные слова Боба Марли, какого-то там ее родственника по черной ямайской матушке, которого Эм-Си по непонятным причинам называла только полным именем — Роберт Неста, и не иначе. Роберту Неста Марли в этом году, весной, стукнуло бы шестьдесят, не умри он страшной смертью от болезни мозга где-то лет двадцать пять назад. Шестьдесят бы стукнуло, ну.
— Я родился от белого мужчины и черной женщины. И вот пою я не для белых, не для черных, а для Бога-а-а, — подхватил Вова-растаман, хотя вряд ли его матушка была черной. — Слушайте, раста, нам бы побольше духовных текстов, а то вокруг сплошь лаверс. Лаверс и лаверс. Сплошь, ну.
— «Айджаман» поет лаверс, и что, хуже от этого? — лениво спросил один из музыкантов.
— А «Гладиаторс»? А «Майти Даймондс»? «Абиссинианс»? «Бёнин Спир»? Это же все духовные тексты, растафари. Если у нас рутс, а не данс-хол там, надо бы… божественного. Думается мне, ну.
— По мне так и ска, и даб, и хип-хоп тоже вполне хороши. Музыка, — прищурился один из парней. — Регги — настоящая музыка, в любом виде и варианте. А от электронных запилов и козлиных воплей в микрофон моего папаши тошнить хочется. Вавилон, он и есть Вавилон. Сатанисты они все. Джа прав…
Никита вопросительно взглянул на Эм-Си. Та улыбалась, довольная как слон, и, скосив глаза, чуть заметно покачала головой — не велела прерывать процесс творческого поиска регги-группы «Джипс», возглавляемой растаманом Вовой, недавним Никитиным знакомцем и спасителем. Никита пожал плечами, ухмыльнулся и отправился в дальнейшее путешествие по коридору, на поиски новых миров и вариантов существования. Растаманы его так и не заметили.
…Звуки танго, какого-то сложного, стилизованного, особо надрывного, раздавались совсем близко, вторгались в добрые растаманские сны. В фортепьяно, должно быть, струны рвались, клавиши разлетались, когда записывали эту музыку. Ибо то была запись, где-то рядом включали и выключали магнитофон, перематывали назад и начинали все сначала: раз-два, три-четыре… Проход, поворот, наклон…
Никита пошел на звуки танго. И что у нас тут?
— Костя, — втолковывала, сложив руки словно в католической молитве, высокая девушка с подобранными под испанский гребень волосами платиновой блондинки, — Костя, соль не в том, что ты, Отелло, меня душишь. Соль в том, что души не души, а все равно это танец. И не надо строить зверскую мавританскую физиономию. Кому нужна твоя мимика? Танец! Ритм! Вот и души меня покрасивее в ритме танго! Мы не играем Шекспира в провинциальном театре, мы танцуем, и «Отелло», вещь страстная, только повод для страстного танца. Вот и все! Понимаешь ты или нет?! Если не понимаешь, то я сама тебя задушу, так и знай.
— Не задушишь, Мари, а вот и не задушишь, — веселился еще один Никитин знакомый и спаситель — негритос Костя, перепоясанный красным поясом поверх тореадорских каких-то штанов с лампасами. — А задушишь — пойдешь на скамью подсудимых за убийство, совершенное в состоянии аффекта. Мария Гильмутдинова, танцовщица и талантливый балетмейстер, в припадке ярости задушила своего партнера! Дездемона задушила Отелло! Слушай, а может, мы так и сделаем? Переиграем? По-моему, оригинально и… современно. Тебе не кажется?
— Костик!!!
— А Яго мы тоже сделаем женщиной! Ягиней. Или Ягой. И она соблазнит доверчивого мавра. Как тебе, а?
— Костик!!!
— А! Летающий программер! Привет, Кит! — отсалютовал Костик Никитиному носу, маячившему в дверях. — Ты десять минут подожди. Я тут сейчас все ей докажу и выйду к тебе. А ты осторожнее, не поддавайся там… этим… Они сумасшедшие, честное слово.
Никита вздохнул с негромким рычанием, совершенно не поняв того, о чем предупреждал его Костя, неожиданно оказавшийся еще и танцором танго. Никита попятился из танцкласса и принял уже решение валить подальше из этого дурдома, но не тут-то было.
Не успел он развернуться, как его схватили за руки и за плечи и поволокли. Поволокли всего лишь в соседнее помещение, укоризненно приговаривая: «Сколько ждать-то можно! Где ты шляешься? Все маются, все ждут, все чай литрами сосут, а он шляется! Предупреждали же не опаздывать!»
— Что значит «шляюсь»? — негромко изумился Никита, которого втащили в весьма просторное помещение с широким занавешенным альковом и подиумом-сценой, затискали и завертели. — Меня приглашали… А тут эти ваши велосипеды… И вообще… Дурдом.
Никто не слушал Никиту, его торопили, подвигая на какие-то действия, по всей видимости неприглядные, так как велели раздеваться и побыстрее, и даже, чтобы ускорить процесс, дернули рубашку из-под свитера. Никита рубашку не отдавал, таращил глаза и крутил головой. Тогда одна девица с фанатично сжатыми губами сунула ему под нос довольно большое зеркало, велела держать и нацелилась на него мягкой кисточкой в розовой пыли, а вторая, длинная жердь, начала трепать его за волосы и мазать липкой гадостью.
То, что получилось, Никите не понравилось, и девице, вероятно, тоже не слишком, потому что она завопила:
— Да что за дрянь! У него волос-то нет почти, все сострижено! Парик давайте! С локонами!
Парик принесли моментально — светло-желтый, свалявшийся и, по мнению Никиты, явно женский. Это было последней каплей, и Никитушка перешел к активному сопротивлению, а девицы, числом три, пыхтели, краснели, висли у Никиты на руках веригами, нацеливались по очереди нахлобучить на него дрянной парик и держали его мертвой хваткой, чтобы не упустить. И еще визжать и причитать принялись разноголосицей.
Должно быть, на визг из-за альковного занавеса выскочила Даша, почти неузнаваемая в просторном чепчике с обвисшими желтыми кружевами и с какими-то множественными атласными рогами и в пышном платьице из расползающейся марли с наляпанными цветочными аппликациями, из-под которого выглядывали смешные панталончики с рюшами. Она оглядела сумасшедшим глазом мизансцену, набрала воздуху в грудь и завопила в свою очередь:
— Девицы! Одурели! Это не тот! Отпустите вы его! Где вообще режиссер?! Куда он смотрит?! Нода-а-аррр!!! Ты где-е?! У нас Ансельма как не было, так и нет! Сам Ансельмом будешь!
— Я буду Архивариусом, Даша, — послышался спокойный голос Нодара из-за ширмы, отгораживающей угол, — Архивариусом и режиссером. И этого мне вполне достаточно. Я не многостаночник какой-нибудь, я творческая личность. Это только ты способна одновременно изображать и Веронику, и Серпентину. И они у тебя, я уже говорил, делал замечание, получаются одинаковые, — сказал Нодар, вылезая из чуланчика с костюмами и реквизитом. — Если Ансельм не явился, другого найдем. А пусть бы даже и его, — кивнул Нодар на Никиту. — Здравствуй, Никита. Как хорошо, что ты пришел.
— Привет, Никита, — во весь рот улыбнулась Даша и помахала ему чепчиком, который сдернула с головы, обезобразив прическу. — У нас тут и театр, и кино, — указала она на дремлющую на маленьком столике кинокамеру. — Как тебе актерская карьера? Мы тут Гофмана играем, Эрнста Теодора Амадея.
— Дурдом, — пробормотал Никита. В который уже раз он делал сегодня этот вывод? Счет потерял.
Спас его Костя, черным чертом появившийся в помещении театра.
— Я его первый нашел, — заявил он Даше, рыжей кошке. — А вы опять крадете, киднепперы. Пойдем, Никита. Я же тебя предупреждал: не поддавайся маньякам. Боксировать надо было, не стесняться. С ними иначе не справиться. — Он взял Никиту за локоть и сказал: — Ну пошли. Я так понимаю, ты все же решил промышленным альпинизмом заняться?
— Дурдом, — повторил Никита со вздохом, подивившись собственной неожиданной востребованности, и пошел за Костей. Уж лучше этот черный Мефистофель, чем ошалелые лицедеи.
— Еще увидимся! — коварно пообещала в спину Даша.
— До скорого свидания, — спокойно попрощался Нодар.
— Всем пока, — ответил Никита.
* * *Лилия Тиграновна Лунина, красотка из красоток и отъявленная бизнес-стерва, владела даром застить свет ближним своим, когда была недовольна. А уж когда гневалась!.. Брови ее черные сходились на переносице углом, опущенной вниз роковой стрелой, вертикальная складка появлялась на лбу и падала меж бровей, на ядовитых губах пузырились проклятия, черные волосы змеились, как у Медузы Горгоны, длиннейшие заостренные ногти, казалось, искали жертвы.
И вот сейчас она, владелица фирмы «Хай Скай Сити», фирмы, что выполняла заказы, связанные с промышленным альпинизмом, сидела в «террариуме», застекленной будочке, предназначенной для начальства, и перебирала личные карточки сотрудников с их фотографиями и приближалась уже к тому состоянию, которое называлось в офисе «штормовое предупреждение». А уж грядущий шторм, тайфун, торнадо после такого предупреждения не заставляли себя долго ждать, если только что-то не переворачивалось внезапно в звездном раскладе, если, например, Юпитер не спохватывался и не менял своего директного направления на ретроградное, образуя благоприятный тригон с Солнцем или Венерой. Но подобное счастье случалось крайне редко.
С фотографий на Лилию Тиграновну смотрели сплошь мужественные молодые лица. Но все-то они ей не нравились. То шишковатый лоб, то ранние залысины, то рот перекошен, то глазки поросячьи, то бульдожья челюсть, то безобразные войлочные косички понакручены, то на подбородке выращен рыжий неухоженный клочок, которому более пристало бы находиться в ином месте, как правило прикрытом с большей или меньшей степенью целомудрия… А то и вовсе с фотографии таращился негр с глазами навыкате, а в глазах недопустимая насмешка. Не-до-пусти-ма-я!
— Кого понабрали-то?! — злобно шипела Лилия Тиграновна на беднягу менеджера по кадрам, отставного своего фаворита Игоря Петровича, с которым она на безрыбье, если такое случалось, все еще «дружила» иногда. — Посмотреть не на что! — Дело в том, что ей необходим был, просто до зарезу, сопровождающий на одно светское мероприятие. И не просто сопровождающий, а молодой и привлекательный, такой, который мог бы вызвать зависть и слюнотечение у женщин и ревность у мужчин. По крайней мере у одного конкретного мужчины. Зачем? А затем, чтобы не забывал, что она все еще молода и привлекательна, что она вовсю еще источает душный любовный медок, и затем, чтобы кое-кто понял, что не слишком-то он ей нужен, что ему найдутся заместители, восторженные, сильные и резвые, с трепещущими от страсти ноздрями и ражими чреслами.
— Отбирали по профессиональным качествам, Лилия Тиграновна, — набравшись смелости, ответил менеджер, но не выдержал мрачного взгляда, часто заморгал и повел покрасневшей шеей.
— Посмотреть не на что! — сквозь зубы повторила Лилия Тиграновна, отшвырнула карточки, и они разлетелись по полу. — Кофе мне! — потребовала она и нахмурилась — именно так: брови стрелой и вертикальная складка через лоб. На лицо все признаки надвигающейся бури. Вот-вот смешаются небо и земля, и засверкают, зазмеятся черные молнии.
Лилия Тиграновна отвернулась от секретарши, моментально доставившей кофе, и насупилась, посмотрев сквозь стекло «террариума», — выбирала жертву стихийного гнева своего среди сотрудников офиса или забредших в надежде перехватить заказ поиздержавшихся альпинистов.
Игорь Петрович, не будь дурак, моментально сбежал, принял вид чрезвычайно сосредоточенный и деловитый. Сбежал, прихватив для антуража первую подвернувшуюся папку, в надежде получить в соседнем офисе бизнес-центра сочувствие и чашку кофе у девочек из туристического агентства, одну из которых он вот уже неделю окучивал. Но не повезло ему, Игорю Петровичу, потому что стеклянные створки входа разъехались, и Игоря Петровича поймал за пуговицу тот самый насмешливый негр с фотографии на учетной карточке. Уволить бы его, к такой-то бабушке, дерзеца! Вечно он подворачивается со своими… своими… Приколами!
— Что вам надо, Константин? — возмущенно проскрипел Игорь Петрович, отковыривая мизинцем Костины черные пальцы от своей пуговицы. — Что вы вцепились-то? Что за манера такая — цепляться?
— О! Не манера, а профессиональная привычка, Игорек, — непочтительно пожав широкими плечами, объяснил Костя. — В нашем деле не вцепишься, так и… сам понимаешь. Сверзишься из-под облаков на грязный асфальт. Вот, между прочим, он хорошо цепляется, — указал Костя на мыкающегося у него за спиной Никиту. — Его бы к нам не вредно бы…
— По поводу меня должны были звонить, — несмело встрял Никита. — У вас работал такой Дэн. Э-э-э… Денис Протопопов.
— Работал и работал, — проскрипел Игорь Петрович, — кажется, помню такого. И, да, звонил, протежировал. Ну и что? Все, знаете ли, не так просто. Во-первых, нам нужно знать о состоянии вашего здоровья. Во-вторых, вы обязаны обучиться. Курсы двухмесячные. Сдача экзаменов. Стоить это будет…
— Не загибай, Игорек! — возмущенно перебил Костя. — Какие еще курсы в нашей конторе? Все до сих пор учились в связках, и все курсы. С каких это пор?
Не мог же Игорь Петрович объяснять какому-то негру, что с тех пор… С тех самых пор, как не в срок нагрянули аудиторы, и пришлось изыскивать способы по-крупному их ублажать, ныне и присно и вовеки веков, пока не прейдет «Хай Скай Сити». Вот и завели платные курсы подготовки промышленных альпинистов, нелегальные, с бухгалтерией абсолютно липовой, так сказать, антуражной, предназначенной пускать пыль в глаза желающим обучаться престижной профессии. Всякие там квитанции и учетные записи Игорь Петрович, обливаясь со страху смертным потом, лично кремировал в своем камине на даче после того, как стриженная под тифозную тетка аудиторша увозила в неприметном черном кейсе наличность, внесенную курсантами. Не мог же Игорь Петрович сообщить Косте истинную причину изменения внутренней политики фирмы, а потому промычал, обдумывая ложь.
И в этот момент у Игоря Петровича в нагрудном кармане заголосил мобильный.
— Игорь, — услышал он голос Лилии Тиграновны, не скрывавшей томного волнения, — приведи мне этого. Немедленно.
— Кого? — растерялся Игорь Петрович и взревновал: томное волнение в голосе Лилии Тиграновны могло означать лишь одно — она заприметила и выбрала дичь. И сейчас расставит силки и наточит ноготки в предвкушении пира. — Кого, Лилия Тиграновна? — тянул время обиженный Игорь Петрович.
— Да ведь понятно кого, Игорь Петрович, — добавила томности Лилия Тиграновна и заорала из «террариума» так, что и без телефона ее было слышно сквозь стекло: — Мне долго ждать?!!
Но Игорь Петрович был иногда не к месту упрям и нерасторопен. Он жестом атавистическим, оставшимся еще со времен стационарных телефонных аппаратов, прикрыл трубку щегольским носовым платочком с монограммой и замычал в микрофон интимно и страстно:
— Но Лили… Лилия Тиграновна. Он ведь у нас даже не работает. Неизвестно, кто он такой. Его негр Константин привел. Вряд ли это блестящая рекомендация. Или… или я ошибся, и вы имели в виду Константина?
— Я пока еще не имела Константина, Игореша, но, пожалуй, с твоей легкой руки подпишу с ним соглашение о намерениях. Это будет пикантно, — шипела Лилия Тиграновна в ухо Игорю Петровичу, — ты не находишь, Игорек? Но это позже. А пока — пока ты не уволен как слишком умный — пока представь меня тому молодому кобельеро, по сравнению с которым ты выглядишь климактерическим хомяком!!! И вели подогнать машину к подъезду и приготовиться охране, мы поедем одеваться.
Лилия Тиграновна с грациозностью астрального дракона поднялась, встала в витрине во весь рост, привычно взметнула беспросветной ночной гривой, пропустив ее меж пальцами жестом альковным и притягательно-обманным. С усталой томностью опустив ресницы, словно бы и не замечая восхищенных взглядов, провела кончиками пальцев по линии декольте, по шовчикам, подчеркивающим талию, по юбке, длиною в две мужские ладони, если положить их поперек бедер одну над другой. Отставила ножку, блеснув драгоценной чешуйкой чулка и кинжальным каблуком, метнула взгляд исподлобья, чуть освободила сжатые губы, позволив глубоким уголкам дрогнуть в подобии обещающей улыбки. Чуть приподняла бровь, чуть напрягла шею и вышла из-за стекла воплощенной мечтой, рождественским подарком с гроздью бриллиантовых сердец, пригвожденных золотой стрелой к нежнейшей пупочной складочке. Бриллиантовые сердца так и льнули к гладкому матовому животу Лилии Тиграновны, льдисто посверкивали и, казалось, таяли, истекали восторженной пресветлой слезой на теплой коже.
О опасный соблазн! О неутолимое желание причаститься талой бриллиантовой воды, испить, умыться ею, утонуть, захлебнуться, раствориться, выплеснуться, истечь в совершенную раковинку, прикрытую мягкой складочкой, и успокоиться, застыть, выкристаллизоваться бриллиантовым сердцем! И остаться. Остаться навеки пригвожденным золотой стрелой к божественной плоти.
Но мало ли кто чего хочет. И редко что происходит сразу и вдруг. На глазах у публики, обкусывающей ногти от зависти. Когда это происходит на публике, то считается неприличным. На глазах у публики считается приличным лишь корчиться в восторженном исступлении, внезапно выиграв моющий пылесос в телешоу, утирая рукавом со лба обильный пот — побочный продукт человеческой склонности к стяжательству. И покамест Никита истекал всего лишь внезапной испариной, ничем иным, глядя, как между короткими — вразлет — полами атласного закатно-кровавого жакета, нарочно расстегнутого снизу, переливчато, в такт шагам, дрожат бриллиантики, гроздью пришпиленные над пупком.
Рядом глотал слюни и вожделеющим бегемотом отдувался пораженный внезапной немотой негр Константин, но его удостоили лишь мимолетного взмаха ресниц, что, однако, означало шанс — один на тысячу, на миллион, но шанс. И если, скажем, почаще мелькать в офисе, то, кто знает, кто знает. Черного-то бриллианта, если приглядеться, у нее пока что нет… Но Костино время еще не пришло, так как Лилия Тиграновна устремила взор свой на Никиту, и грудь ее затрепетала под темно-красным атласом, ловя такт его дыхания, ритм пульсации его ауры.