Бетонные стены дворов пестрели мнениями на счёт глобального продления срока человеческой жизни до восьмисот лет:
«Богу нужны помощники и Он позволяет человеку достичь своего уровня»,
«Бог ищет себе замену в нашем лице»,
«Всевышний обозлился на мир и попускает совершиться такому ужасному греху!»,
«Проект поделит историю на две части»,
«Дайте нам восемьсот лет, и мы изменим мир»,
«Люди, не грешите перед небом!»
Лозунги были разными и были написаны везде, где для них находилось хоть какое-то место.
ЧАСТЬ 2Можно было открыть любую газету и прочитать в первых колонках текст примерно следующего содержания: «Реализация эксперимента, с учетом естественного прироста населения, через 150 лет грозит перенаселением нашей планеты до такой степени, что она может подвергнуться естественному физическому разрушению. Кроме того, уже в ближайшие годы столь тесное соседство на земле может обернуться тысячами социальных конфликтов по вопросам работы, жилплощади и всего, чем пользуется человек в повседневной жизни, не говоря о реальном риске эпидемий и загрязнения окружающей среды. Люди сожрут планету и друг друга…».
ЧАСТЬ 3Мне исполнилось тридцать, когда я, стоя перед многотысячной аудиторией и жадными щёлкающими глазами фотокамер сказал «да» и стал добровольным участником этого странного эксперимента, поразившего весь мир и, казалось, даже нечто больше, чем мир с живущими в нём простыми смертными. Было ощущение, что сам Бог участвует в данном проекте; вот только «за» он был или «против» – никто не мог дать ответа, и даже церковь, потерпевшая реформу и раскол внутри себя по причине разделившихся мнений, не имела уже в силу этого весомого воздействия на ход международного проекта, потому что у того, кто должен был дать окончательный ответ, ответ был «да». Несогласные с этим ответом усиленно молились, и в храмах денно и нощно горели высокие свечи, призванные заставить мир одуматься и не делать этой страшной ошибки.
Между тем у ошибки были назначены точные дата и время —28 апреля 2015 года. Генетики вычислили, что день моего рождения идеально подходит для дня моей вакцинации от смерти на ближайшие 770 лет, с учетом прожитых тридцати. На самом деле, днем моего рождения всегда был день 23 января, я каждый год собирал толпы друзей в своей маленькой квартире, и лишь два месяца назад при прохождении экспериментальной подготовки я узнал, что зачат я был 28 апреля 1985 года, и мой возраст исчисляется именно с этого дня.
В список претендентов на первого человека, который должен будет стать «подопытным кроликом» глобальнейшего проекта в истории человечества, я попал среди тысячи семидесяти пяти подобных себе человек – мужчин моего возраста, но с полным совпадением дня зачатия с днем эксперимента в разницу 30 дет – я стад одним из троих человек планеты. Число «тридцать», как необходимый возраст для участия в эксперименте, также был определен генетиками мирового уровня.
Один из троих претендентов тяжело заболел за неделю до отбора на проект, второй категорически отказался от участия, так как принадлежал к одному из направлений расколовшейся церкви, и поэтому остался только я, без причин и веских аргументов не делать этого. В целом я был не против, и мне, не смотря на всю серьезность ситуации, даже льстила мысль стать первым человеком, жизнь которого будет искусственно продлена силой научных достижений.
Я сказал «да», после чего весь день подписывал кучу каких-то документов, согласно которым, я не должен буду иметь претензий к кому-либо в случае неудачного исхода эксперимента.
ЧАСТЬ 4После первой ночи, проведённой мною в Швейцарской больнице, я осознал, что прочно войду в историю. Расскажи мне ещё год назад о том, что произойдёт со мной в будущем, – я подумал бы, что мне пересказывают сюжет какой-то типичной фантастической истории, на основе которых и создается 90 % американских фильмов. Но вот теперь я, гражданин Российской Федерации, уроженец города Ростова Ярославской области, с незаконченным высшим образованием, несложившейся личной жизнью, за короткий срок стал средоточием мысли всех живущих на планете людей. Это было похоже на странный сон, причем с каждым днем все больше и больше. Особенно нереальным мне показался момент, когда при моем выходе из вышеуказанной больницы я попал в море всевозможных цветов, изображающих моё имя на крыльце здания. Это было делом рук моих поклонников, а может, сочувствующих. И чем бы ни считался мой смелый поступок в обществе, было ясно одно: я стал фигурой мировой величины. Почти как Иисус Христос. И ни я сам, ни мой личный психолог, назначенный мне руководителями проекта, уже не могли разобраться в том, как же я сам относился к своему по ступку. Но дело было уже сделано, и самым нелепым тогда казалось отступить.
ЧАСТЬ 5Чувствовал я себя превосходно. Моё самочувствие обсуждалось на всевозможных встречах, форумах и съездах; я был подопытной мышью, живущей под стеклянным колпаком общества. Я и шага не мог ступить без разрешения своих восьми докторов, каждый из которых отвечал за свою область в моём организме.
Я не видел своих родителей вот уже более двух месяцев. Последний раз они собирали мне в дорогу какую-то сумку с домашней выпечкой, которую мне даже не разрешили внести за порог своего нового места жительства. Как герой какого-то безумного фантастического сериала, я жил в номере при лаборатории после своей вакцинации и выхода из больницы и не имел права на человеческие слабости и развлечения.
Идя на это, я не мог предполагать, чем станет моя жизнь. Утро начиналось в семь часов со сдачи анализов, которые затем исследовались в течение оставшегося дня, и результаты их сообщались по всем общественным каналам. Завтрак в десять состоял из сока киви и мюслей, после этого меня выпускали погулять в какой-то загон, где я наблюдал небо через решетку, а в 13 часов кормили куриным бульоном. До 15 часов я спал, а потом со мной долго и мучительно работал психолог, который сам не мог разобраться в своих странных тестах. Вечером я проходил обследование у своих восьми докторов. При этом в течение дня я обязан был сообщать о любом процессе, происходящем в моем организме: тошноте, отрыжке, головокружении, кишечной колике, даже банальной усталости. Если со мной происходило что-либо из вышеуказанного, меня тут же укладывали на носилки и везли в лабораторию, где подвергали тщательнейшему обследованию каждый сантиметр моего тела.
Я уже не понимал, для чего живу, к чему стремлюсь, что ожидает меня в будущем, зачем нужно то, что происходит в настоящем. Я давно ничего не решал и был роботом, над которым целый день проводили испытания. Вскоре мне стало казаться, что надо мной смеётся весь мир и считает меня Иванушкой-дурачком, поверившим в сказку о своём бессмертии. Я постоянно думал о своём Ростове, о школе, в которой учился, о своих друзьях, многочисленных бывших девушках, шумных тусовках, приносивших вред здоровью, но не дающих забывать о том, что я молод и жив.
Последней каплей было то, что мне не разрешили позвонить и поздравить свою мать с днём рождения, а ведь я даже ничего не знал о здоровье своих пожилых родителей. Свой отказ мне объяснили тем, что стационарный телефон находится этажом ниже на экологически небезопасной для меня зоне, микроклимат которой мог навредить моему здоровью, а разговор по мобильному телефону вообще вызывает рак мозга…
После этого я не мог спать всю ночь, о чём наблюдающим меня людям сообщил подключенный к моему запястью аппарат. По этой причине моё несчастное тело снова повезли в лабораторию для выяснения причины бессонницы. Утром я, раздираемый несправедливостью и тоскою по дому, сбежал из этой проклятой лаборатории, однако не добрался и до первого перекрёстка, как меня вернули обратно.
Через неделю эксперименты надо мной резко сократились. Мне разрешили спать до одиннадцати, перестали возить в лабораторию при ночной бессоннице, и я было решил, что вскоре смогу вернуться к нормальной жизни, а наблюдение за мной продолжится в естественных для меня условиях моего родного города… А через две недели по телевизору объявили, что проект потерпел неудачу: вакцина, привитая мне, не прижилась в организме, и исход эксперимента мог быть любым.
На спасение проекта была нужна аналогичная вакцина для ввода её в мой организм, однако ни у одного государства резко не оказалось денег на данное лекарство, т. к. подобные расходы не были предусмотрены государственным бюджетом, о чем никто не постыдился в открытую заявить во всех СМИ. Бояться им было нечего, ведь я подписал в своё время кучу бумажек о том, что ни к кому не буду иметь никаких претензий в случае провала эксперимента.
Мир успокоился так же быстро, как и возгорелся идеей своего бессмертия…
Мир успокоился так же быстро, как и возгорелся идеей своего бессмертия…
Вскоре все начали делать вид, что ничего не произошло. Возмущающихся было немного. Всё быстро утихло, словно и не было этого странного периода в истории. Через неделю за мной наблюдали всего лишь два доктора, а потом мне позволили сбежать, сделав вид, что не заметили этого. Выйдя из лаборатории через чёрный ход, я два часа стоял на перекрёстке, но меня никто не хватился, и я понял, что выброшен за борт жизни как использованный целлофановый мешок.
ЧАСТЬ 6Обо мне забыли не сразу. Толпы любопытствующих ещё некоторое время бродили в окрестностях моего дома в Ростове, встречали меня с работы, наблюдали, как я провожу свой досуг. Кое– кто даже имел наглость попросить мой автограф и получил за это мой уничтожающий взгляд. Потом в какой-то жёлтой газете про меня вышла статья под названием «Сбежавший от бессмертия», где публиковались фотки убегающего из Швейцарской поликлиники какого-то идиота, который оглядывался по сторонам и сжимал в руках какой-то пакет. Журналюги даже не потрудились достоверно узнать, в чём я был на момент побега, и изобразили меня в нелепом костюме, какого никогда в моём гардеробе не было.
Через пару лет обо мне никто не вспоминал.
Я нашёл своё место в жизни: устроился на завод, где проработал до самой пенсии без единого больничного листа, женился и обзавелся двумя детьми. Обоих своих родителей я похоронил в 2034 году. Жена умерла от очередного приступа гипертонии на 62-м году жизни. Дети мои жили каждый отдельно со своими семьями. У старшего сына был единственный ребёнок, у младшего жена оказалась неспособной иметь детей, и поэтому я не был богатым дедушкой. Уйдя на пенсию, я купил себе домик на берегу Волги, потому что барак, где я жил еще со своими родителями и затем с женой, разрушился от старости.
Обычно, выходя на пенсию, люди приобретают себе какое-то занятие, которое делает им определённый статус среди таких же пенсионеров, но, может быть, менее успешных и творческих.
Я не стал писать мемуаров с высоты своего жизненного опыта, не занялся путешествиями по местам, где никогда не бывал, не загорелся желанием коллекционировать марки или открытки. В течение всей своей жизни, начиная с некоторых пор, я все время жил в предчувствии чего-то страшного и неизбежного для меня, и поэтому не мог спокойно увлечься каким-либо делом и сосредоточиться на нём. Моё времяпрепровождение состояло в основном из сна, приготовления себе пищи и ловли рыбы на безлюдном берегу возле дома. Я выбрал этот отдаленный уголок на окраине посёлка, чтобы не видеть, как почти каждую неделю умирали старики моего возраста, почетно уходя в мир иной под печальные и торжественные взгляды своих детей и внуков. Я же, самый старый человек в поселке, оставался жить, и моя медицинская карточка оставалась незаполненной с 2015 года.
Когда умер мой старший сын, ко мне прибежали соседи, чтобы сообщить очередную стрессовую для меня новость. Я не убивался по сыну, ему было уже семьдесят четыре, и смерть для его почтенного возраста была естественна и спасительна, так как он последнее время мучился сердцем. Я мучился лишь собственным отменным здоровьем и желанием спокойно уйти на тот свет, оставив место молодым.
Не хочу говорить, в какое отчаяние привела меня смерть моего младшего сына, а потом внука, у которого своих детей не было. В мою маленькую хижину тогда набежала толпа телевизионщиков, желающих заснять стопятидесятисемилетнего старика, пережившего своего внука. «Самый старый житель планеты живет на берегу Волги и ничем не болеет.»
Как Вам удается так замечательно выглядеть? – приставала ко мне занудливая девушка лет двадцати, но уже с глубокой морщиной вдоль лба, наставив на меня маленькую портативную камеру.
Кто-то из толпы присутствующих вслух высказал версию о том, что я и есть тот несчастный человек, над которым много лет назад проводились испытания, вошедшие в учебник истории под названием «Пережить Бога». И все посмеялись над этой шуткой, а я ничего не ответил, молча проглотив очередную обиду.
Меня долго фотографировали и пытались брать интервью, а потом все вместе улетели на самолете своего телеканала – снимать последствия очередной катастрофы на Черноморском побережье.
За последние десять лет в мире было разрушено и отравлено все, что возможно. Вокруг уже не жила природа, рыба в реках давно не водилась, цветы не цвели, а от деревьев остались одни пни в траве, которая с годами приобрела какой-то синий оттенок. Землетрясения, наводнения, оползни, смерчи, цунами, кислотные дожди деформировали практически всё живое. США уже тридцать лет назад ушли в небытие, став жертвой собственных ядерных испытаний. Те немногие страны, в которых ещё сохранились люди и кое-какие признаки природной среды, пришли в сильный упадок.
Я не имел дома телевизора, чтобы не видеть всего происходящего на планете. О конце света говорили так же откровенно и легко, как о конце каких-нибудь лыжных соревнований в Альпах. По подсчетам учёных, он должен был наступить через полтора года. Моему внуку повезло не дожить до этого ужасного события всего лишь 18 месяцев.
Моё воспитание, моя принадлежность к Православной вере, моя какая-то даже покорность своей судьбе, совесть, не давали мне раньше времени прекратить своё существование, вмешаться в ход жизни, предопределённый мне Богом, пускай даже немного изменённый искусственно на тридцать первом году моей жизни.
Полтора миллиарда человек, не выдержав психологической атаки, покончили жизнь самоубийством за месяц и раньше до предполагаемого конца света.
А он наступил только через 25 лет, в то мгновение, когда умер последний живущий на земле человек, и никого не осталось, так как новые люди не рождались по различным причинам вот уже последние пятьдесят лет, а продолжительность жизни резко сократилась на 15,5 лет.
Конец света в том и заключался, что постепенно умерли естественной смертью все люди, и планета осталась необитаемой.
Это было очень гуманно со стороны Всевышнего – не устраивать нашумевшего апокалипсиса с ужасными сжиганиями грешников на костре и публичной казнью с перечислением прилюдно всех человеческих проступков, допущенных в течение жизни.
Конец света совпал с концом жизни последнего человека на земле, и мои самые опасные опасения подтвердились: я остался жить. Теоретически я не мог знать о смерти последнего человека, но я интуитивно чувствовал, что в один ужасный день это произошло, каким-то странным образом я это понял и в этот же миг почувствовал опустошение и страх.
ЧАСТЬ 7Я начал ждать, что произойдёт дальше. Времени у меня на это было предостаточно. Времени было колоссально, а решения только два: либо я умру путем самоубийства, либо от чьей-то руки. Поскольку вокруг никого кроме меня не было, умереть я мог только от собственной руки, что по-прежнему не позволяла мне совесть. Но перспектива жить дальше пугала больше, чем возможность самоубийства. Когда умер тот последний человек на планете, я почувствовал себя настолько одиноким, словно умер мой самый близкий родственник, при этом я даже никогда его не видел.
Сам себе я казался такой легендой, в которую уже давно не верил. Порой мне казалось, что я не существую как телесный человек, а живет лишь мой бессмертный дух. Никто не убеждал меня в обратном вот уже около пяти лет, когда умерла последняя женщина в поселке, и только щекочущая босые ноги трава сине-зеленого цвета возле моего дома говорила мне о том, что я ещё жив. Этой же травой я и питался, малодушно цепляясь за жизнь, в которой давно не было смысла.
Я часто думал о своей жизни. Несмотря на огромное количество прожитых мною лет, я не был богат впечатлениями, – человек, который лично увидел конец света! Моя жизнь была поделена на две части: до 30 лет и после… Ни один человек, живущий со мной, и даже моя жена, не знали, что реально моя жизнь закончилась в той ужасной лаборатории, так как на данном этапе я навсегда разучился о чём-либо мечтать, на что-то надеяться, строить планы, говорить о своём будущем. Помню, однажды мой старший сын в четырёхлетием возрасте спросил меня, что будет с ним и с мамой, когда я состарюсь и умру. Я тогда ушёл на веранду и долго задыхался слезами. А потом я сказал себе, что этого не должно повториться и стал тупым обывателем, живущим как примитивное растение, которое ничего не может, кроме как принимать пищу, воздух, солнце и отправлять естественные надобности. Не думаю, что я деградировал в том плане, чтобы оказаться неспособным к какой-либо деятельности в силу отрафирования мозга или каких-то других органов. Просто жизнь моя застыла на определенном этапе, и предчувствие того, что я обречён, не давало покоя моей душе, и эта единственная мысль прошила красной нитью все следующие года, парализуя желания, волю, инициативу к чему-либо.