Послеоперационный период поначалу протекал гладко, Коля быстро шел на поправку. Но на пятый день у него возникли схваткообразные боли и вздутие живота, присоединилась рвота, не приносящая облегчения. Налицо была клиника ранней спаечной непроходимости.
Операция показала множество спаек, опутавших тонкий кишечник. С трудом разъединив их и восстановив пассаж пищи, я зашил живот.
Через пять дней все повторилось — боли, вздутие живота, рвота. И в третий раз мы взяли Колю на операцию. Картина оказалась хуже — спаек больше, но кишки жизнеспособные. «Странно, как они так быстро образуются?»
На самом деле спаечная болезнь и спаечная непроходимость — бич хирургии. Я читал в литературных источниках о спаечной непроходимости, возникшей через пятьдесят лет после операции на органах брюшной полости. Но чтобы вот так, два раза подряд в течение десяти дней?..
На третьей операции я установил специальные катетеры в брюшную полость — чтобы вводить лекарства, рассасывающие спайки. Но на пятый день снова возникла кишечная непроходимость. Пришлось в четвертый раз брать бедного сержанта на операцию.
Выполнив четвертое чревосечение, я загрустил: кишечник еле определялся, он был опутан спайками, будто паутиной. Разъединяя их, я лихорадочно думал: «А что дальше делать? В пятый раз я просто не войду в живот, спайки разрастутся, словно мифическая гидра. Где я уберу одну, вырастут три!»
— Дмитрий Андреевич, а вы попробуйте операцию Нобля применить, — услышал я тихий голос Любови Андреевны.
— А что это за операция? Я, честно говоря, первый раз слышу.
— Если постоянно возникают спайки, то можно уложить кишечник так, что б он сросся без особого ущерба для прохождения пищи, как батарею отопления, — и сестра показала мне, как это сделать. — Вот так укладываем, сшиваем друг с другом, и думаю, все будет нормально.
Я поразился простоте решения и сшил кишки, как показала операционная сестра. Наш разговор никто не слышал, поэтому в конце операции Любовь Андреевна громко, во всеуслышание сообщила:
— Ну, Дмитрий Андреевич, молодец! Вы нашли правильное решение!
Я хотел возразить, что это она мне подсказала выход, но Любовь Андреевна заговорщицки подмигнула, и мне пришлось принять лавры победителя. Все, кто был в операционной, восхищенно посмотрели на меня.
— Ну, Дима, молодец! Если поправится, то сразу реабилитируешься! — похвалил анестезиолог.
— Слушай, после случая с реинфузией я боюсь делать какие-либо прогнозы.
— Ну ты это брось! Всякое в жизни бывает, не паникуй.
— Дмитрий Андреевич, руки у вас на месте, голова тоже работает, сегодня вот доказали, — поддержала разговор старшая сестра. — Кто из нас не ошибался! Не вешайте нос! Хирург из вас хороший выйдет, это вам я точно говорю, а я-то на всяких насмотрелась.
— Спасибо вам всем! — поблагодарил я присутствующих и поклонился в пояс.
Коля и в самом деле пошел на поправку после операции Нобля. К сожалению, я его долечить не успел — командировка закончилась. После моего отъезда его выписали, и больше в хирургию парень не попадал.
В этой командировке я узнал, что до сих пор есть больницы слабее нашей, и научился работать в еще более сложных условиях. Но какие же прекрасные люди работали в богом забытом Амазаре!
Уезжать было, честно сказать, довольно грустно. Главврач слово сдержал и не подвел — деньги я действительно получил хорошие, но как же не хотелось уезжать! Мы договорились со Штилерманом, что в следующий свой отпуск я обязательно приеду снова поработать в отделении.
В больнице, провожая меня, устроили небольшой праздничный обед, сказали много приятного, и никто не упомянул случай с реинфузией.
— Дмитрий Андреевич, может, насовсем к нам переедете? — спросила Любовь Андреевна.
— Точно, Дима, переезжай к нам! Мы тебе квартиру выбьем, благоустроенную! На охоту вместе будем ходить! — поддержал Виталий.
— Спасибо огромное, но у меня в поселке Серышево, на юге Амурской области, и квартира, и семья. Я к вам в отпуск буду приезжать, если не возражаете.
— Приезжай-приезжай! — понеслось со всех сторон.
На поезд меня сажали практически всем отделением.
Главный врач выделил «скорую», но все желающие в нее не вместились. С собой мне выдали гостинцев — мяса дикого кабана, оленя и красной рыбы. Я отказывался, но Виталий буквально силой заставил принять:
— Ешь, и нас вспоминай! Может, передумаешь, да и махнешь в наши края навсегда!
Потом я еще одиннадцать раз ездил помогать сельскому здравоохранению отдаленного северного региона. Было много интересных операций, и каждый раз меня встречали и провожали как близкого родственника.
Одно время я даже чуть было не поддался на уговоры и не переехал в далекий Амазар, но дочка пошла в школу, а жена не захотела менять работу. Но я до сих пор вспоминаю таежный поселок, его людей и свою первую командировку.
Глава 14 Опять о Новом Годе
Домой я добрался без приключений. Поздно вечером 30 декабря мой отпуск закончился, и на следующий день я вышел на работу. За время моего отсутствия ничего особенно не изменилось. Бурлаков вел себя дисциплинированно, заведующему даже в какой-то момент показалось, что Саныч исправился и завязал с «зеленым змием».
Леонтий Михайлович определил его экстренным, а сам по традиции укатил к родственникам жены в соседний район, оставив вместо себя вашего покорного слугу. Саныча вдобавок ко всему, как новенького, поставили на Новый год дежурным врачом.
— Саныч, давай я за тебя первого января подежурю на дому? — предложил я Бурлакову. — А то дежуришь по больнице, а потом еще и экстренный на следующий день. Тяжело же.
— Да ну, Дима, пустяки, справлюсь! Не впервой!
— Не напьешься?
— Ты что, как можно! Я ж все понимаю!
— Смотри, Саныч, Ермаков уезжает, мы вдвоем остаемся, не подведи! С меня же спросят.
— Не волнуйся, все будет тип-топ!
Отработав без особых эксцессов последний день уходящего года, мы по традиции посидели все вместе за бокалом шампанского. Наблюдая за Еремеем, я видел, как он несколько раз приложился к рюмке. К концу обеда нос Саныча предательски изменил цвет и стал похож на перезрелую сливу.
— Саныч, ты не набрался часом?
— Нет, Дима. Я чуть-чуть пригубил, и все! Я — кремень! Сказал — отдежурю, значит отдежурю! — Саныч махнул рукой и твердой походкой вышел из-за стола. — Я практически трезв, все видели?
— Дима, ты сегодня не напивайся! — шепнул мне Иван. — А то как бы Саныч в разнос не пошел.
— Точно, — поддакнул Артур. — От него всего можно ожидать.
— Да я, собственно говоря, и не собирался пить-то.
Разошлись рано, все сотрудники торопились домой, чтоб успеть приготовить праздничный ужин. Засобирался и я, перед уходом проверил Бурлакова. Он сидел в ординаторской и смотрел телевизор.
— Саныч, ты в порядке?
— Йа, йа, майн фюрер! — отозвался Саныч.
— Ну, бывай, тащи службу! С наступающим!
Перед уходом я зашел на «скорую» и на всякий случай сообщил, где буду праздновать: мы с женой и дочкой собрались к друзьям.
Новый год мы встретили отлично: много смеялись, катались со снежных горок, дурачились; но меня не покидало дурное предчувствие. Веселье стихло только к утру, мы валились с ног от усталости, и друзья предложили поспать у них; но я отказался, и около шести утра отправились домой.
Интуиция не подвела: не успели мы дойти до дома, как из-за угла выскочила «скорая» и резко затормозила возле нас.
— Доктор, а мы вас второй час разыскиваем! Вся больница на ушах стоит! Главврач рвет и мечет! — без предисловий выпалила фельдшер.
— Не понял! А в чем дело? И почему меня ищут? Я же оставил вам адрес, днем еще!
— Дмитрий Андреевич, я насчет адреса не знаю. Мы в восемь вечера сменили дневную смену, а те нам ничего не передали.
— Ну, это уже ваши недоработки.
— Хорошо, потом разберемся, а сейчас садитесь в машину, там парня с переломом привезли, а Бурлаков пьяный валяется. Ермаков уехал, к вам уже третий раз приезжаем, вас тоже нет! Родственники скандальные, они на главного вышли, тот Лившицу приказал разобраться! Он сейчас в больнице, орет! В общем, дурдом!
Я забрался в машину, фельдшер продолжала рассказывать:
— Лившиц собрался главному хирургу области звонить, чтоб тот срочно хирурга на помощь прислал, мол, у нас все перепились.
— Он что, идиот?
— Не знаю, но слышала, что так говорил.
— Нда! С Новым годом, дорогие товарищи…
Меня сразу привезли в хирургию. В коридоре я столкнулся с начмедом, вторым человеком в больнице после главного врача, выходившим из ординаторской.
— Ну что, доигрались, хирурги? Перепились все! — заорал Лившиц.
— Семен Семенович, вы, пожалуйста, кричите дома на свою жену и тещу, а со мной разговаривайте вежливо, — предупредил я.
— Ты что, мне угрожаешь? — изумился начмед.
— Нет, просто говорю. И вы со мной разговаривайте, а не орите. И кто тут «перепились»? Вы видите, что я пьян?
— Насчет тебя не знаю, — сбавив тон, произнес Лившиц. — Но Бурлаков точно невменяемый, иди, глянь в ординаторской.
На мятой кровати сидел Саныч в серой застиранной майке и красных семейных трусах в крупный белый горошек. Из трусов торчали худые волосатые ноги, из майки пробивалась седая свалявшаяся шерсть, растущая на худой впалой груди. Дежурный хирург был мертвецки пьян, он смотрел на нас стеклянными глазами и не понимал, кто мы и зачем пришли. На столе и под кроватью валялись пустые бутылки. У изголовья лежал потертый баян.
— Ну, полюбуйтесь на этого красавца! — победоносно изрек Семен Семенович. — Пьяный в хлам! Он же еще полночи на гармошке играл, орал песни и дверь не открывал!
— Вижу, — кивнул я. — Дежурный хирург пьян. А почему вы орете, что все напились?
— А что я должен думать, простите? Вы не открываете, Ермаков не открывает, ну?
— Семен Семенович, вы же знаете, Ермаков уехал в гости в соседний район, а я сообщил «скорой», где буду. В чем проблема?
— У меня другая информация: вы тут все напились, ушли домой и дверь не открываете.
— Теперь вы видите, что это не так?
— Теперь вижу. Но я уже доложил главному хирургу области, что у нас чепэ произошло, и попросил прислать хирурга в помощь из областной больницы.
— Да вы с ума сошли! Зачем вы так поступили?
— А что мне оставалось делать? Там вон сестра прокурора своего мужа привела с переломом, а ему никто не помогает. Она уже всех на уши поставила. Брату позвонила, тот Тихому, ну а Николай Федорович уже мне.
— Понятно, — протянул я. — И что главный хирург сказал?
— Сказал, что после перезвонит, разберется. Кажется, его не очень обрадовал мой звонок в пять утра.
— Ну, надо полагать. Ладно, где пострадавший? Пойду гляну, а Саныч пусть проспится, только все бутылки полные надо убрать, чтобы он не добавил.
— Давай, Дима, выручай! Баба скандальная, еще и со связями. И извини, что наорал, я погорячился. Сам понимаешь, тут такое! — Лившиц кивнул на Саныча.
— Хорошо, Семен Семенович, проехали.
Взглянув на пациента, я похолодел. Два месяца назад я оперировал ему перелом ключицы — вбил специальный титановый гвоздь. Перед самой командировкой мужчина снова обратился ко мне: где-то упал на больное место и погнул металл. А сейчас вот нарисовался в третий раз. Сидит, пускает слюни на кушетке, а рядом стоит весьма агрессивная девица лет тридцати.
— О, неужели! Дождались хирурга! — с вызовом заголосила девица. — Мы вас, между прочим, третий час тут ждем!
— А я вас не заставлял! — спокойно ответил я, осмотрев страдальца. — У него уже третий раз ломается одно и то же место, и все по пьяни.
— Да как ты со мной разговариваешь? Ты знаешь, кто я?
— Мы с вами не на рынке, а я не картошку продаю, извольте обращаться на «вы»!
— Ты, вы, ну хорошо, я сейчас позвоню, и от тебя к утру и следа здесь не останется! Усек? А, усекли? Так, кажется, правильно?
— Значит так, — не обращая внимания на хамство, заключил я. — Сейчас загипсую вашего мужа, а завтра поедете в область, пускай вас там оперируют.
— Это как? — взвыла дама. — Будете тут оперировать!
— А здесь вы неправы, — улыбнулся я. — Это решает врач. Первую помощь я окажу, а дальше обращайтесь к травматологам. Случай сложный, третий раз одно и то же место ломается, так что пожалуйте к узким специалистам. Кровью он не истекает, разве что мочой, — указал я на штаны ее мужа. — Жизни травма не угрожает, требует планового, а не экстренного оперативного пособия.
Густо покрасневшая жена обмочившегося мужчины замолчала и насупилась.
Быстренько загипсовав родственника прокурора и выписав ему направление в область, я спустился в ординаторскую. Картина, которую я застал, не укладывалась в голове. Двое дюжих милиционеров выкручивали Санычу руки, пытаясь надеть на него наручники.
— Гады, что вы делаете? — пьяно мычал Еремей, пытаясь вырваться из цепких рук.
Наконец милиционеры скрутили пьяницу и потащили его к выходу.
— А вы его куда? Да еще голого… — ошарашенно спросил я.
— К нам, — буднично сообщил младший сержант, державший Бурлакова за правую руку.
— Это я их вызвал! — тихо изрек начмед, придерживая рукой левый глаз. — Я бутылки хотел убрать, а Бурлаков как с цепи сорвался, сначала начал орать, а потом драться полез. Пришлось милицию вызвать.
— Так он же в одних трусах, а там мороз градусов тридцать!
— Он сам не захотел одеваться. А одежду вон сержант забрал, замерзнет — оденется.
— Семен Семенович, вы меня удивляете! Почти три года с вами проработал, а, оказывается, совсем вас не знаю. Зачем вы доктора в милицию сдали?
— А что мне прикажете было делать? Ждать, когда он тут все разнесет и меня прибьет? Вы не знаете, какой он сильный.
— Господи, ну меня бы позвали! Скрутили бы его, он бы проспался и извинился! А так — хирурга в клетку! Ну ваще! Отлично год начинается!
— Ладно, потом разберемся! — сказал начмед. — А пока пусть посидит, остынет. Пойду главному хирургу области позвоню, отбой дам, чтоб никого не присылал. Надеюсь, вы один справитесь?
— Справлюсь. Только с Санычем вы все же нехорошо поступили!
Лившиц ушел в свой кабинет, не попрощавшись.
Внезапно позвонили со «скорой» и предложили подойти зашить очередную разбитую голову. Я попросил санитарку убраться в ординаторской, а сам отправился исцелять потерпевших.
Часам к десяти утра, зашив пятую по счету разбитую голову, я понял, что если не посплю хотя бы пару часов, то просто свалюсь. Домой не поехал — отправился в ординаторскую.
Ничто там больше не напоминало о буйстве Саныча, только одинокая гармонь лежала на столе. Поспать удалось не два, а целых три часа. Разбудил меня телефонный звонок, и женский голос радостно сообщил, что везут ножевое ранение в грудную клетку, похоже, что в сердце. «Началось», — подумал я.
Помню, еще в институте, на занятиях по судебной медицине, нам говорили, что обычный человек, как правило, не может серьезно повредить себя холодным оружием. В последний момент рука останавливается, становится жалко себя. До этого дня я так и считал: все виденные мною суицидники резали себя неглубоко.
Доставленный пациент находился в критическом состоянии. Небольшая ранка под левым соском умеренно кровоточила, но яремные вены вспухли, пульс частил, давление было очень низким. Еще не выполнив ревизию раны, я предположил, что это действительно ранение сердца. Зонд провалился в грудную полость, я почувствовал инструментом сердечные толчки.
— Нужно срочно оперировать, — сообщил я дочери, которая сопровождала отца. — Подозреваю ранение сердца!
— А вы не ошибаетесь? — с тревогой в голосе спросила девушка. — Я сама медсестра и в медицине понимаю. Разве возможно обыкновенными ножницами ударить себя в сердце?
— Ножницами? Себя? Вы хотите сказать, что он сам себя ударил ножницами в сердце?
— Да! У него сегодня день рожденья, а он с нами живет. Вчера Новый год справлял и упился так, что мне пришлось его откачивать. А как отошел, стал требовать самогон. Я, естественно, отказала. Тогда он заявил, что если ему не нальют, то он покончит жизнь самоубийством, схватил ножницы и стал ими махать. Я второй раз сказала, что не налью, он взял и с размаху себя ножницами в грудь и ударил.
— Демонстративно?
— Да, представляете, прямо у всех на глазах, там еще мой муж был, моя мама, дети… Ударил, а потом плохо сделалось, мы его в машину и к вам. Но вы точно уверены, что сердце повреждено?
— Вас как звать?
— Лида. Лидия Михайловна.
— Лидия Михайловна, я на сто процентов не уверен, особенно после рассказа про ножницы. Однако проникающее ранение грудной клетки в проекции сердца с имеющимися симптомами тампонады сердечной сумки является непосредственным показанием к экстренной операции. И вы как медик должны это хорошо понимать.
— Да, да, я понимаю. Оперируйте, лишь бы живой остался. Он так хороший, но как выпьет, то чудить начинает, только держись!
Тут меня пригласили в операционную, и я прервал разговор. Никто никогда не бывает уверен на все сто процентов, и я, конечно, сомневался.
Быстро выполнив левостороннюю торакотомию, я вошел в плевральную полость. В грудной клетке плескалась кровь; мы собрали два литра и часть отправили на реинфузию — с момента ранения прошло не более часа. При осмотре я обнаружил в левом желудочке сердца дырку, из которой сочилась алая кровь. Я ушил сердце и перикард, отмыл плевру от крови, установил дренаж. Оставалось герметично зашить операционную рану.
— Лидия Михайловна, у вашего папы оказалось настоящее ранение сердца, — сказал я позже.