Операция Брука довольно ненадежна, а главное, оставляет источник перфорации. С момента перфорации язвы прошло менее двух часов, это позволяло осуществить резекцию, и я решился.
Операция заняла около четырех часов. Необходимо было сделать расширенную резекцию с учетом онкологических требований, так как я подозревал рак.
Все это время я не чувствовал боли — а может, просто не замечал ее, целиком и полностью погрузившись в операцию. Но как только я наложил последний стежок и закрыл рану наклейкой, боль пронзила левую сторону груди, и я схватился за бок.
— Болит? — участливо спросил Саныч.
— Болит, — кивнул я.
— Надо снимок сделать, пока рентгенлаборантка здесь, — предложил Иван.
— Надо, — без энтузиазма согласился я.
— Дмитрий Андреевич, да у вас перелом четырех ребер и, похоже, со смещением отломков, — произнесла лаборантка, подавая мне готовый снимок.
— Даже и не верится, что это мой собственный снимок! — ужаснулся я.
— А вы, говорят, еще и большую операцию сделали со сломанными ребрами! Это правда?
— Правда.
— Не знаю, я бы так не смогла. Как вы вообще на ногах стоите?
— Спасибо, хреново, — пожал я плечами, что вызвало новый взрыв боли.
Самое обидное, что сломанные ребра не гипсуют, а лечат покоем. Надо лежать, превозмогая боль, и ждать, пока кости соизволят срастись. Это может длиться от трех недель до двух месяцев, а побаливать после этого — всю жизнь. У меня до сих пор переломы болят, когда меняется погода, а еще если я неудачно улягусь на жесткую поверхность.
Конечно, можно применять обезболивающие, согревающие мази, отхаркивающие средства (это чтобы не развилась посттравматическая пневмония), существует физиотерапия для облегчения страданий, но это все второстепенно. Оперативное лечение показано лишь при значительных разрушениях реберного каркаса, когда ребра или их фрагменты отрываются и мешают дышать.
Нельзя перетягивать ребра плотной повязкой или корсетом. Пользы от этого нет, а вред огромный. Сдавливая и без того больные ребра, мы ограничиваем их, что может привести к застою в легких и развитию пневмонии. Легкие и так страдают, дыша неполноценной грудной клеткой, а мы их еще уменьшаем!
Я все это прекрасно знал, и оттого мне было не по себе. Я вышел из строя в самый неподходящий момент: впереди был Новый год, смена тысячелетия, много интересных операций — и я должен был все это пропустить?! «Дудки! Никакого больничного! В жизни всегда должно быть место подвигу!» — решил я.
Но мой юношеский задор пресек Ермаков:
— Дима, ты что творишь! Как можно было идти на операцию со сломанными ребрами?
— Так не было другого выхода, Леонтий Михайлович.
— Дима, выход есть всегда. Надо было меня вызвать!
— Вы и так две ночи не спали, все вас дергали!
— Не поспал бы и третью, ничего бы со мной не случилось! А вот если б ты от болевого шока сознание потерял во время операции, что тогда было бы?
— Ну так я ж не потерял.
— Мальчишка! Я думал, ты можешь возглавить отделение, а у тебя еще ветер в голове!
— Не ругайтесь, Леонтий Михайлович, все же обошлось.
— Хочешь сказать, что победителей не судят?
— Ну, примерно так.
— Что обошлось — это хорошо, а вот что ты на работу вышел — это плохо. Дуй к Санычу, пускай тебе больничный выпишет, и иди домой — лечись.
— Да не пойду я никуда, у меня уже не болит ничего!
— Дима. Я хирург. Я знаю, болит у тебя или нет. Если ты сейчас не пролечишься, то потом всю жизнь мучиться будешь. Такими вещами не шутят. Усек?
— Усек, — приуныл я. — А как же вы без меня?
— А как всегда, — пожал плечами Ермаков. — Было время — ты месяцами один работал; а что ж, мы с Санычем вдвоем не справимся? Иди на больничный!
— Так значит, если я иду на больничный, из-за меня вы можете потерять место в областной больнице? Не пойду! Вы столько лет ждали этого случая!
— Дима, успокойся! Место мне подержат. Пока ты не поправишься, я никуда не уеду. Не оставлю же я Саныча одного, в самом-то деле?
— Но если нормально лечиться, то я же только после Нового года вернусь…
— Отлично, значит, Новый год встречу на боевом посту, поработаем с Санычем напоследок. А ты лечись, чтобы был работник, а не калека. Все, пошел, пошел!
— Спасибо, Леонтий Михайлович.
Я вышел из ординаторской и поплелся к Санычу. В коридоре меня поджидал трясущийся Еремеич.
— Дима, не губи! — взмолился старик.
— Вы о чем?
— Не подводи под статью, мне уже семьдесят пять, я в тюрьме помру!
— Какую тюрьму, за что?
— За тебя! Следователь говорит, что меня посадят за твои ребра! Не губи! У меня внуки! Хочешь, я тебе денег дам на лечение?
— Еремеич, успокойся, ты что. Какой следователь, у меня к тебе никаких претензий, и денег мне твоих не надо! Тебе еще, поди, машину восстанавливать?
— Две! Свою и КамАЗ!
— Вот иди и работай! Вообще не понимаю, как ты медкомиссию прошел.
— Так вот и прошел, — вздохнул старик. — Теперь еще и окулист пострадает, да?
— Не знаю…
— Дима, ну ты подпишешь бумагу, что у тебя нет ко мне претензий?
— Подпишу, неси.
Я и правда не держал зла на старика, но считал, что водить машину ему больше нельзя. Пусть слесарничает, например.
Подписав нужную Еремеичу бумагу и оформив больничный, я попрощался с коллективом и поплелся домой. Иван предложил подвезти, но мне хотелось пройтись пешком. На душе было горько. Так, наверное, переживал раненый кавалерист, выбитый из седла накануне атаки. Я действительно фанат хирургии и в другой профессии себя не мыслю.
Но лечиться было необходимо. Жаль, конечно, было пропускать столько интересного, но в глубине души я знал, что на мой век операций хватит, надо только поправиться.
Глава 16 Возвращение в строй
Меня тяготило вынужденное безделье, и я решил заниматься теорией — раз уж пока не мог практиковать. Сходил в библиотеку, выписал из областного центра около двадцати монографий и атласов, продлил подписку на журналы «Вестник хирургии имени Грекова» и «Травматология и ортопедия России».
С последним журналом меня связывали не совсем приятные воспоминания. Еще в 1995 году я увлекся лечением переломов надколенников — это полукруглая сплющенная кость, называемая коленной чашечкой. Почти каждую неделю доставляли пациентов с этой патологией. Ермаков показал мне, как собирать коленную чашечку. Мы открыто сопоставляли отломки и фиксировали их «П»-образными лавсановыми швами.
Результаты были неплохими, но мне хотелось усовершенствовать операцию. Я перерыл уйму литературы, проштудировал все об оперативном лечении переломов надколенника, что можно было достать в наших условиях, но успеха не было.
И вдруг меня осенило: «Эврика!» Я предложил оперировать двумя перекрещивающимися спицами Киршнера. Все было очень просто: сопоставив и зафиксировав костные отломки пулевыми щипцами, я проводил две спицы по диагонали воображаемого квадрата, сторонами которого являлись грани надколенника, строго перпендикулярно друг другу. Толщина кости позволяла провести их так, что они «не встречались» по «дороге».
Я отработал методику на деревянных моделях — получалось прекрасно. Рассказал заведующему, но тот принял мое новаторство без энтузиазма и сказал, что надо получить официальное разрешение, а это невозможно было сделать, пока мы не провели ни одной операции.
Его консерватизм сломить так и не удалось. Оставалось ждать.
Мне сказочно повезло: Ермаков отбыл в кратковременный отпуск, и я прооперировал своим методом аж три перелома надколенника подряд. Мне чертовски фартило! Все три операции прошли успешно, больные остались довольны, а уж как был рад я!
Узнав о моих художествах, заведующий разъярился:
— Дима, кто тебе позволил тренироваться на живых людях? Ты с ума сошел?
— Но, Леонтий Михайлович, посмотрите на снимки до и после операции! Идеальное стояние! Неплохой результат! Больные придут на прием, я их вам продемонстрирую!
— Нет! Нет и нет! Никаких экспериментов!
— Но ведь у меня получилось!
— Дима, мы не научно-исследовательский институт, а заурядная больница! У тебя даже нет сертификата по травматологии! Все! Я запрещаю эту операцию!
— Димон, ты не огорчайся, — успокоил меня тогда Иван. — Отправь описание операции и снимки в травматологический журнал в раздел «Случай из практики». Опубликуют — значит, можно потом оперировать.
— А может, в нашем институте сначала как рацпредложение оформить или патент на изобретение?
— Ну, патент долго оформлять, на это могут годы уйти, а рацпредложение проще оформить, но там тебе пяток соавторов обязательно довесят, и чей это тогда окажется метод? А?
— Уверен?
— Еще бы. Я в институте и в ординатуре наукой занимался, так что с этой кухней знаком не понаслышке. Пошли в центральный журнал статью, и все! У тебя наблюдений много?
— А может, в нашем институте сначала как рацпредложение оформить или патент на изобретение?
— Ну, патент долго оформлять, на это могут годы уйти, а рацпредложение проще оформить, но там тебе пяток соавторов обязательно довесят, и чей это тогда окажется метод? А?
— Уверен?
— Еще бы. Я в институте и в ординатуре наукой занимался, так что с этой кухней знаком не понаслышке. Пошли в центральный журнал статью, и все! У тебя наблюдений много?
— Пока три, а сколько надо?
— Ну, чем больше, тем лучше. Плохо, что такие переломы не каждый день попадаются, да и Ермаков запретил.
— Ну, я повременю, может статься вновь куда уедет!
В течение года мне удалось «подпольно» сделать еще три операции по своему методу — когда уезжал Ермаков. После я написал статью в «Травматологию и ортопедию России», и вместе с ней отправил все снимки, которые у меня были.
Месяца через три пришел ответ: дескать, мысль хорошая, но мало наблюдений, занимайтесь, держите нас в курсе и тренируйтесь на деревянных моделях, публиковать пока рано. Тут как назло закончились пациенты с переломами надколенника, да и заведующий перестал уезжать. Одним словом, от этих операций я временно отошел.
Примерно через два года Ермакову передали информационное письмо из одного головного НИИ травматологии и ортопедии.
— Дима, вот смотри! Не один ты такой умный! — заведующий протянул мне текст, напечатанный на хорошей бумаге с угловым штампом учреждения. — Читай! Вот теперь можно оперировать, это проверенные и научно обоснованные рекомендации!
Я быстро пробежал глазами письмо и почувствовал, как кровь приливает к голове: неизвестные люди подробно описывали мою операцию трехлетней давности, немного дополнив ее. Текст был подписан несколькими фамилиями, и моей среди них не было.
— Да это же плагиат! — выпалил я. — Это ж моя операция!
— Почему твоя? — улыбнулся Леонтий Михайлович. — Раз ты до такого додумался, то что, в целом мире больше никто не мог эту операцию изобрести?
— Может, и мог, но я не верю в совпадения!
— В какие совпадения?
— Леонтий Михайлович, я вам не говорил, но я отослал в журнал и описание операции, и все снимки. А после получил ответ, что тема хорошая, но требует доработки и наблюдений, тогда меня не опубликовали, а сейчас уже ряд авторов посылает рекомендации по больницам с предложенной мною операцией. Совпадение?.. Возможно, кто-то взял мою идею, развил ее, написал диссертацию — и доволен! А я тут… как лох.
— А почему ты мне ничего не сказал?
— Ну вы тогда так ругались!
— «Ругались», — скривился заведующий. — Ты думаешь, я не знал, что ты за моей спиной продолжаешь оперировать?
— Вы знали?
— Ну конечно! Я потом уже остыл, прикинул, что к чему, и понял, что твоя операция — неплохая идея.
— А почему вы тогда мне запретили?..
— Ну, во-первых, на самом деле нельзя работать без официального одобрения. А во-вторых, я уже запретил — что же мне, терять лицо? Надо было тебе все-таки оформить рацпредложение! Эх, не подсказал вовремя! Жалко!
— И что, сейчас нельзя ничего сделать?
— А что ты сделаешь? У них наверняка есть все разрешающие документы! Все они авторы. А у тебя даже ни одного снимка не осталось, ты все им выслал. Остается только работать.
— Беспредел!
— Беспредел, а ничего не попишешь. В следующий раз, если чего изобретешь, обязательно оформи авторство!
Несколько месяцев после этого я не мог даже смотреть на «Травматологию…». А потом притерпелся — все-таки это был наиболее доступный и относительно недорогой журнал, в котором появлялись все последние достижения в травматологии и ортопедии. Сертификата по травматологии у меня не было, а больных — хоть отбавляй. Пришлось наступить на собственные амбиции.
В дальнейшем я придумал около десятка различных методик и усовершенствовал ряд операций. Учтя печальный опыт с надколенником, я оформил их как рацпредложения в местном мединституте. Как и предсказывал Иван, мне добавили с пяток соавторов и вдобавок мою фамилию в «Свидетельстве о рацпредложении» напечатали последней.
Ребра срастались тяжело, ноющая боль не давала спать, любая смена положения тела давалась с трудом. Днем я еще как-то отвлекался, читая и записывая, а ночью готов был лезть на стенку.
Новое тысячелетие я встретил дома, в кругу семьи. Конечно, эти праздники оказались самым горячим временем для хирургов. Люди словно с цепи сорвались: пили как в последний раз, дрались как бессмертные — и отправлялись в больницы, как и положено. Леонтий Михайлович и Саныч первые трое суток нового века почти не выходили из операционной. Я не выдержал и пришел в отделение, желая помочь, но Ермаков похлопал меня по груди, покивал, глядя, как я морщусь от боли, и отправил восвояси:
— Оклемаешься — вернешься. Нам в операционной не нужны инвалиды!
— Леонтий Михайлович, но я здоров!
— Дмитрий Андреевич Правдин, — перешел на официальный тон заведующий. — Вы еще не поправились, поэтому покиньте операционную и ступайте домой лечиться! Я понятно высказался?
— Более чем! — грустно ответил я и пошел домой.
— Дима, не переживай! На твой век подвигов хватит! — услышал я вслед.
Проклятые ребра продолжали ныть, но острой боли уже не было. Но в конце января, проснувшись однажды утром, я вдруг осознал, что спал на больном боку. «Ура! Я здоров! Боль отступила! Все, хватит прохлаждаться, и так почти полтора месяца в четырех стенах просидел, чуть не заржавел». Быстро собравшись, я почти бегом отправился на прием закрывать больничный.
Саныч поначалу заупрямился:
— Дима, давай я тебе до конца месяца больничный продлю?
— Саныч, все, я здоров! Давай выписывай на работу!
— По снимку видно, что переломы еще не срослись окончательно, давай еще пару недель отдохнешь?
— Саныч, может, они еще месяц срастаться будут. Что ж мне, по-твоему, еще месяц на больничном сидеть? Не понимаю, все просят продлить — а мы закрываем; я прошу закрыть — а мне отказывают! Чудеса, да и только!
— Дима, ты не ругайся, — понизил голос Саныч. — Но только Ермаков приказал больничный тебе не закрывать. Он мне голову снимет!
— Не снимет, ты закрой сейчас потихоньку, а я завтра на работу выйду. Поставим его перед фактом — никуда не денется!
Скрепя сердце, Саныч подписал листок нетрудоспособности, и я, окрыленный, помчался домой.
— Саныч, это кто? — указал на меня заведующий, когда я на следующее утро появился в ординаторской. — Я же просил не закрывать больничный Правдину!
— Леонтий Михайлович, это я попросил Саныча.
— А, черт с вами, делайте что хотите! — махнул рукой Ермаков. — Только учти, Дима, если к старости будешь мучиться от болей в ребрах, — ты сам не долечился.
— Так что за лечение дома сидеть?
— Тебе покой нужен! Покой! Сейчас опять начнешь больных таскать, у стола операционного стоять, напрягать грудные мышцы, а они куда прикрепляются? К ребрам! А ребра еще толком не срослись и будут постоянно травмироваться! Вырастет большая костная мозоль и будет беспрестанно давить на нервы, вызывая хроническую боль. Я ясно выражаюсь?
— Вполне. Только я здоров.
— Раз здоров, принимай больных! — заведующий протянул мне пачку историй болезней. — С возвращением, доктор Правдин.
— Спасибо! — расплылся я в широкой улыбке.
Ермаков оказался прав на все сто, только ошибся в сроках. Уже к сорока годам я систематически при смене погоды чувствую тупую боль в местах переломов.
Во время обхода я увидел, что палаты переполнены, а в некоторых стоят дополнительные кушетки.
— С новогодних праздников загорают, — пояснил Ермаков.
— Жарко у вас тут было.
— Не то слово! — поддержал Саныч.
Заведующий старался меня беречь: отдал с десяток не особо тяжелых больных. Пара пациентов после аппендэктомии, пара после ножевых ранений живота, остальные с разного рода гнойниками.
Среди последних выделялся суровый мужчина с пролежнями и трагической судьбой. Он работал инженером у военных, но на гражданской должности, зачастую допоздна задерживался на работе. Его молодая и красивая жена не работала и через какое-то время заскучала в одиночестве, но ненадолго. Пока муж укреплял обороноспособность страны, ремонтируя боевую технику, его супруга укрепляла свои отношения с симпатичным молодым соседом.
Муж об измене, как обычно, узнал одним из последних. И очень разозлился. И решил застукать любовников на месте преступления и примерно наказать.
А надо сказать, что жил тот инженер на пятом, последнем этаже дома. И вот однажды вечером, когда любовники, вдоволь наобнимавшись, приступили к делу, рогоносец принялся спускаться с крыши дома на собственный балкон. Он хотел, точно супергерой, ворваться с балкона в квартиру и застать неверную жену на месте преступления.