У нас в предоперационной было два крана для мытья рук. И я заметил, что когда моюсь под правым, операция проходит гладко и больной легко поправляется после. А если под левым — то и на операции все идет наперекосяк, и в послеоперационном периоде возникают осложнения. Поначалу думал, что я один это заметил, но оказалось, что нет.
Мы спешили на операцию: разрыв печени. Я зашел в предоперационную. Ермаков мылся под «моим» краном, я встал в сторонке и стал ждать.
— Чего стоишь? Вон кран свободный, мойся!
— Я после вас!
— Мойся, говорю, надо быстрее оперировать!
— Я под этим краном хочу.
— А, тоже заметил?
— Что?
— Раз ждешь именно этот кран, значит, заметил. Ладно, не говори, а то удачу спугнешь!
Рассказывать о своих личных суевериях — значит искушать судьбу или отпугивать удачу, а о некоторых общих я расскажу.
Не принято в день плановой операции стричь ногти, волосы и бриться; лучше сделать это накануне. Многие не любят оперировать рыжих и конопатых, у них часто открываются значительные кровотечения во время операции. Нежелательно оперировать плановых больных по большим религиозным праздникам. С последним я лично пару раз столкнулся.
В православное Рождество, седьмого января, мне довелось спасти жизнь пациенту с острой кишечной непроходимостью. День был нерабочим, вызвали меня рано утром, и к девяти утра я накладывал последние швы на кожу. Все шло замечательно, операция прошла без сучка без задоринки, настроение было отличным. Неожиданно ко мне обратилась Наталья Германовна, сестра-анестезист:
— Дмитрий Андреевич, ко мне Пашка приехал, мой сын, он в политехе учится на первом курсе. У них сейчас каникулы начались, а он на карате хочет ходить, проходил медосмотр, и грыжу паховую обнаружили, можно прямо сейчас прооперировать?
— Как — сейчас?
— Ну, я ему домой позвоню, он не пил и не ел с утра. Мы дадим наркоз, а вы операцию сделаете?
— Так у него ни анализов нет, ни ЭКГ, ни группы крови, как оперировать?
— Да анализы он вот только сдавал, перед Новым годом, он же медосмотр проходил.
— А группа крови есть?
— Я и так знаю, первая, положительная. Да зачем группа, операция не кровавая же!
— Наталья Германовна, как без группы крови? Не положено!
— Хорошо, хорошо, лаборантку все равно надо вызывать, сахар определять у диабетиков, попросим, и Пашке группу сделает. Вы-то согласны?
— А вас не смущает, что сегодня Рождество? — попытался я привести последний аргумент.
— Ой, я вас умоляю, доктор, вы еще в это верите? Это все бабушкины сказки! Так, лишний выходной, всю жизнь в церковь плевали, а теперь вдруг все резко в религию ударились.
— Я в церковь не плевал!
— Ну, вы не плевали, так другие! Вон и храмы разрушали, и попов вешали, и ничего с ними не случилось!
— Как знать, мы же не знаем, как эти варвары жили.
— Ой, да хорошо они жили. У меня у мамки сосед, он лично церковь нашу поселковскую взорвал в тридцатые годы, и ничего, девяносто лет прожил, и дом полная чаша!
— Но вы же не знаете, что в его душе творилось?
— Да ничего у него не творилось, пил и жрал, да с бабами шлялся! Так вы будете оперировать?
— Ну, раз настаиваете, звоните, путь приезжает, только группу крови обязательно надо сделать!
— Спасибо, доктор, сделаем.
Пашка оказался двухметровым детиной и едва уместился на операционном столе. Грыжа была небольшой, так что я не предвидел никаких сложностей. Все как всегда — выделил и ушил грыжевой мешок, выполнил пластику передней брюшной стенки, зашил рану. Операция завершилась. С трудом мы всей компанией откатили спящего Пашку в палату. Я еще раз осмотрел наклейку на ране — сухо — и отправился писать протокол операции.
Поставив точку в последнем предложении, я закрыл историю болезни и поднялся, чтоб перед уходом осмотреть послеоперационных больных. Больной, оперированный по поводу кишечной непроходимости, опасений не вызывал, но когда я подошел к Паше, то обомлел. Его наклейка обильно промокла кровью.
Я сорвал наклейку и осмотрел рану. Сквозь швы сочилась кровь. «Продолжающееся кровотечение! Но откуда? Я не повредил ни одного сосуда, все перевязаны и прошиты, уходил, все было сухо!»
— Немедленно больного в операционную! Зовите анестезиолога! Где группа крови? — четко скомандовал я.
— Дима, что произошло? — прибежал Иван.
— Не знаю, какое-то кровотечение возникло, нужно брать в операционную, расшиваться и осуществлять ревизию раны.
— Дмитрий Андреевич, что с сыном? — влетела в палату испуганная медсестра.
— Успокойтесь, возникло послеоперационное кровотечение, берем в операционную на ревизию.
— Но раньше такого никогда не было. Я не помню, чтобы после грыжи у кого кровило!
— Я тоже не помню. Давайте без паники.
— Я спокойна, берем.
Снова, чуть не надорвавшись, мы перегрузили Пашку на каталку и отправили в операционную. Пока готовились, я быстро проверил результат группы крови — точно, первая положительная. У нас было много крови такой группы, и я прихватил с собой в операционную пару пакетов.
Дали наркоз. Я расшил и тщательно осмотрел рану — источника не было. Посушил, постоял, снова зашил. Постоял еще.
— Ну что стоим? — поинтересовался анестезиолог. — Чего ждем?
— Ждем, не повториться ли кровотечение, так как я источника не нашел.
— А что это могло быть? — с дрожью в голосе спросила Пашкина мать.
— Говорю, не знаю! Давайте подождем.
Все было сухо. Прождав пятнадцать минут, я уже хотел было наложить наклейку и покинуть операционную, как вдруг между швов выступила кровавая роса. Через пару минут из раны обильно сочилась кровь. Я быстро распустил швы — чуть-чуть поддавало из подкожножировой клетчатки, а явного кровотечения снова не было!
— Что за черт! — выругался я вслух. — Мистика какая-то!
— А в чем дело? Вы нашли источник кровотечения? — подошла Наталья Германовна.
— Нет! Не нашел!
— А как же так?
— А вот так! Похоже, его вообще нет!
— Как так, нет? Кровь есть, а кровотечения нет? Разве такое бывает?
— Наталья Германовна, выходит, что бывает! Вот предупреждал я, что нельзя сегодня оперировать, а вы не поверили!
— Глупости! Что-то не так сами сделали, а на Бога спираете!
— Что же я не так, по-вашему, сделал?
— Не знаю! Но что-то сделали!
— Коллеги! Друзья мои! — вставил свое слово Иван. — Хватит ссориться! У нас вообще-то операция. Давайте лучше подумаем, что нам делать. Почему кровотечение, откуда?
— Давайте! — согласилась анестезист. — Дмитрий Андреевич, что вы предлагаете?
— Я предлагаю немедленно взять анализ крови, пока лаборантка в больнице, и посмотреть гематокрит, гемоглобин и эритроциты. Что-то Пашка бледноват стал.
Пока делали анализ, я самым тщательным образом еще раз осмотрел рану, но источника не нашел. «Что за черт! Зашиваешь рану — сухо! Через 15–20 минут начинает кровоточить, разошьешь — ничего не видно! Ерунда какая-то!»
Ни до, ни после у меня не бывало таких ситуаций. В анализе Пашки — анемия, но свертывающая система без особенностей. Количество красных кровяных телец уменьшилось почти в два раза; мы стали переливать кровь и вернули ее к нормальным показателям. Промучившись около двух часов, я затампонировал рану марлевыми салфетками, смоченными в кровоостанавливающем растворе, и зашивать больше не стал, оставил как есть. Мы перелили почти два литра крови, я просидел возле больного часа два — кровотечение не возобновлялось. Пашкина мать все время что-то бурчала и косилась в мою сторону, но мне это было безразлично. Только убедившись, что парню ничто не угрожает, я отправился домой.
На следующий день, уже восьмого января, я удалил салфетки и наложил вторичные швы. Паша поправился, но я до сих пор не знаю, что с ним было.
Необъяснимые случаи происходят и непосредственно с больными. Я обратил внимание: если тяжелобольного сразу после операции начинают измерять для того, чтобы узнать размер будущего гроба, то пациент поправится.
Как-то раз я прооперировал девяностолетнюю бабушку с гангренозным холециститом. Операция проходила тяжело, у старушки постоянно падало давление, но к концу выровнялось и стало стабильным. Пока я рассказывал дочери, тоже уже бабушке, про ее маму и операцию, в палату просочились два молодых человека с этанолзависимыми физиономиями.
— А что это вы делаете, молодые люди? — спросил я, увидав, что они ловко замеряют больную рулеткой.
— Так мы это, — замялись алконавты. — Мерку снимаем.
— Зачем?
— Ну, как зачем — надо гроб заказать, а завтра воскресенье, у гробовщиков выходной может быть.
— Вы что, с ума сошли? Она еще жива!
— Да ладно, док. Бабке девяносто лет, а вы сами говорили, что операция тяжелая.
— Да ладно, док. Бабке девяносто лет, а вы сами говорили, что операция тяжелая.
— Тяжелая. Но она жива!
— Вряд ли поправится, — просипел тот, кто стоял возле головы бабушки.
— Так, вон отсюда! Пока старушка жива, не дам ее измерять! Вон!
— А мы уже замерили! Опоздали вы!
Старушка выжила. Я ее однажды встретил через шесть лет после выписки — заехал к ее соседям на вызов, а бабушка сама полет огород. Я зашел к ней, она меня узнала, сообщила, что чувствует себя хорошо, работает, а недавно ей исполнилось 96 лет. Я спросил про тех поторопившихся внуков — они оказались правнуками и утонули по пьяной лавочке в тот год, когда мы оперировали старушку из хирургии.
Несколько раз я прогонял желающих снять мерку с тяжелобольных родственников, и каждый раз мои пациенты выздоравливали, несмотря на довольно неблагоприятный прогноз. Как это объяснить — не знаю. Может, больные поправляются назло родственникам — типа не дождетесь?..
А еще ведь есть нетрадиционные способы лечения. Умолчу о моче, иголках, травах и прочем, а расскажу, о керосине.
Однажды я оперировал женщину 47 лет — у нее было желудочное кровотечение. На операции я нашел рак желудка IV степени с прорастанием в соседние органы и множественными метастазами. Операция свелась к паллиативу: я прошил основные сосуды, питающие желудок, кровотечение остановили, но жизнь не спасли. Обычное дело при запущенном раке.
Родственникам я объяснил ситуацию, те загрустили, но ненадолго. Через три дня в ординаторскую пришла странного вида женщина в платочке:
— Здравствуйте, доктор, я лечу рак керосином. Удивительно, но на самом деле многим помогает.
— Рак? Керосином? — Я не верил собственным ушам. — Это как?
— По специальной схеме. Вот тут все по часам, по каплям прописано, а вот керосин, — женщина извлекла из сумки большущую бутылку. — Возьмите!
— У нас здесь лечебное учреждение, а не знахарская лавочка. Я не могу лечить керосином, я врач!
— Доктор, хуже ей все равно не будет, — сказала женщина, имея в виду пациентку с раком желудка. — Вы просто попробуйте. Вот увидите, поможет!
— Швы снимем, выпишем, дома лечите ее хоть травами, хоть бензином. А здесь больница, если вы не заметили, мы так не работаем.
— Давайте я полечу, — предложила женщина.
— Еще чего! — возмутился я.
— Тогда сами попробуйте.
— Вы и в самом деле не понимаете, что я не буду давать больной керосин? Меня ж за это могут с работы выгнать, отобрать диплом, и вообще это ерундистика!
— Да в небольших дозах, по схеме! — снова принялась убеждать меня знахарка.
Женщина с полчаса пыталась склонить меня на свою сторону, но я был непреклонен.
— Хорошо, я оставлю вам керосин и схему, — сказала она, решив, наконец, уйти. — Подумайте. Чем раньше начнете, тем у нее больше шансов выздороветь.
— Ненормальная! — сказал лор Артур, глядя вслед знахарке. Я кивнул, соглашаясь.
Рана живота зажила, я снял швы и выписал женщину домой умирать. Медицина была бессильна ей помочь. А керосином мы заправили дежурные лампы, стоящие на каждом посту на случай отключения электроэнергии.
Прошло три года.
— Доктор, а вы меня не узнаете? — спросила симпатичная цветущая женщина, встретив меня на улице.
— Нет, — покачал головой я. — Напомните.
— Я Варвара Вальцева, вы три года назад оперировали меня по поводу желудочного кровотечения. У меня рак желудка был.
— У вас есть выписка?
— Да, вот вашей рукой написано! — протянула она мне документ.
Я вчитался в текст. У нас в стране не принято писать слово «рак», его заменяют на «заболевание», «тумор», «с-г», «образование». На моей памяти в нашем отделении три человека пытались с собой покончить, узнав о своем онкологическом диагнозе, причем не от врачей.
— А с чего вы взяли, что у вас рак? Здесь сказано «образование желудка», — я тянул время, лихорадочно соображая, как такое могло произойти.
У стариков рак развивается медленно, у меня были пациенты, которых я осматривал через год, и они были вполне бодры и живы. Но этой женщине было 50, и прошло три года! Если б я сам не держал в руках ее желудок, подумал бы, что ошибся.
— Доктор, я же не дура! От вас я съездила к онкологу, они мне все и рассказали открытым текстом.
— И что, они провели химиотерапию?
— Нет, от химии я отказалась.
— Тогда что же?
— Керосин! Да, да, Дмитрий Андреевич, я исцелилась при помощи керосина.
— Не может быть! А как он действует?
— Не знаю, но я год пила его по специальной схеме, потом перерыв на полгода, затем опять. Проверилась у онкологов, они тоже руками развели. Рака нет! Пропал!
— А можно я вас осмотрю?
— Пожалуйста! Я в вашем распоряжении.
Я привел женщину в клинику, осмотрел — и изумился. Я хорошо помнил ее тонкую переднюю брюшную стенку и то, как она бугрилась метастазами. Теперь моему взору предстал довольно упитанный животик без намеков на метастазы. Если б не послеоперационный рубец, можно было бы решить, что передо мной другой человек.
— Мда-а-а! — протянул я. — Поздравляю! Неужто керосин помог?
— Он самый! — кивнула Варвара Вальцева и широко улыбнулась. — Я вас приехала поблагодарить!
— С чем? Я же ничего не сделал.
— Как же ничего? Вы кровотечение тогда остановили!.. Если б не вы тогда, лежать мне в сырой земле три года! Спасибо, Дмитрий Андреевич!
— На здоровье!
— А я вам схему хочу оставить, как керосином лечилась. Возьмите! Тут печатными буквами написано, так что вы разберете.
Я взял схему, но честно сказать, ни разу ею не воспользовался, а потом она и вовсе затерялась среди бесконечных переездов.
Но самое интересное у нас в отделении началось с приходом нового невролога. Доктор Чистяков сам не делал операций на головном и спинном мозге, но об их травмах знал практически все. Так как у нас в штате не было нейрохирурга, то Василий Петрович помогал нам диагностировать и лечить больных с черепно-мозговой травмой.
В основном с ЧМТ к нам поступали бомжи, пострадавшие в драках, пьяные водители, попавшие в аварии, и сбитые ими пешеходы. Травмы были тяжелыми, и даже прооперированные пациенты часто умирали. Приходилось оперировать «черепников» самому, на моем счету имелось больше сотни самостоятельно выполненных трепанаций. Это обычная практика в ЦРБ, где нет нейрохирурга, оперирует общий хирург после соответствующей специализации. А невролог, он выступает в роли консультанта, причем очень значимого. Многие умирали на десятые, а то и на двадцатые сутки после трепанации черепа, так и не выйдя из комы и не придя в сознание.
— Видимо, за что-то его Бог наказывает, — как-то заметил невролог, осматривая очередного «черепника», не пришедшего в себя через неделю после трепанации.
У больного начались пролежни, присоединилась гнойная инфекция, и, несмотря на все усилия санитарок и медсестер, он гнил заживо.
— Что это значит, Петрович? Поясни, — попросил я.
— Понимаешь, в чем дело, Дима… Я вот двадцать пять лет в неврологии, и «черепниками» примерно столько же занимаюсь. И вот что характерно. Если пострадавший был плохим человеком, делал людям гадости, пил, гулял, жене — мужу изменял, богохульствовал и тому подобное, то он и умирать будет тяжело, мучатся, как вот этот, — и Чистяков указал на гниющего пациента.
— Хочешь сказать, что те, кто тяжело умирают, — плохие люди?
— Не всегда, но часто. Посмотри на этого красавца. Весь в наколках, живого места нет, а руки без мозолей — то есть физический труд не для него. Тоже мне, Ленин.
— А это тут при чем? — не понял я.
— Это старая поговорка — Ленин тоже раньше все по тюрьмам да по ссылкам… Не смешно?
— Смешно, — пожал плечами я. — Странная у тебя теория, Петрович.
— Теория, возникшая из многолетних наблюдений.
— Василий Петрович, а этот вот страдает? — Я указал на осматриваемого пациента.
— Безусловно!
— Так он же без сознания, он ничего не чувствует!
— Так не само тело, биологическая масса, страдает, а душа! Душа его страдает, та субстанция, наличие которой многие отрицают. Мучается она, мечется, хочет покинуть тело, а не может.
— А почему не может?
— Ну, например, потому что форточка в палате закрыта, — улыбнулся Чистяков.
— Форточка? — Я почувствовал себя персонажем театра абсурда.
— Да, форточка! — Петрович приблизился к окну и приоткрыл его. — Скоро убедишься, что моя теория работает. Только форточку не закрывайте!
Через два часа больной скончался. Возможно, это было совпадением, а может, и нет. Но скажу точно, всякий раз, как какой-нибудь «черепник» «зависал» — и не поправлялся, и не умирал, — появлялся Петрович, открывал форточку, и мучения пациента заканчивались.
Однажды, когда Петрович навестил одного бомжа с тяжелым ушибом головного мозга и вдавленным переломом (больной уже не дышал сам, а находился на искусственной вентиляции легких) и открыл в его палате форточку, я взял да и закрыл ее.