Я никогда не плачу при людях!
– Он точно в порядке? – схватила я ее за предплечье. – Оля, ты не шутишь? Он жив? Он ведь жив? Жив?
– Да! Денис жив и чувствует себя отлично.
Теперь меня облило ледяной водой облегчения, и от этого внезапно закружилась голова, а в руках появилась слабость.
– В какой он больнице? – спросила я хрипло.
– Этого я не знаю.
И почти тут же я схватила мобильник и стала набирать его номер, чтобы лично удостовериться, что с ним все в порядке. Кажется, кровь у меня бурлила не хуже того самого штормового моря, что поглотило несчастную Инну. Дэн! Прости меня, Дэн! Я… и впрямь малолетняя дура! Но я правда тебя люблю! Люблю так сильно, что готова ради тебя и твоего счастья сделать все, что угодно. Я отказалась от тебя, потому что злилась и потому что думала, что рядом с другой девушкой ты будешь счастливее, чем со мной. Прости меня за то, что я такая идиотка, прости, прости, пожалуйста! Прости…
Я не смогла дозвониться до него ни по сотовому, ни по домашнему и вдруг так же, как и он, укусила себя за запястье от отчаяния.
– Где он, Оля? Ты не знаешь, где Дэн? – не знаю, что Князева видела в моих глазах, но она смотрела на меня с сочувствием.
– Не знаю, – покачала она головой. – Я не знаю. Говорю же, я после поездки еще не видела Дениса. И даже не разговаривала с ним. Мне случайно рассказал Саша.
– Черт… Что же делать-то? Слушай, я думала, он уехал отдыхать или с тобой, или с твоей сестрой – прости, если я плохо про нее сказала, я бы знала, зашила себе рот, Оля! – закричала я от нахлынувшего потока эмоций, словно просыпаясь от спячки, в которую сама себя нагнала, думая, что больше не нужна любимому человеку. – Прости.
– Успокойся. Дениса мы найдем. Думаю, это не трудно будет сделать, – сказала мне гостья. – Я поспрашиваю, где он, а потом ты поедешь к нему и попросишь прощения. Дэн – мой друг, и я хочу, чтобы он был счастлив. Поняла? Но сначала ты мне рассказывай, как додумалась до таких оригинальных выводов, что он тебя бросил?
И я, сжимая кулаки от бессилия, рассказала – сбивчиво, эмоционально, перескакивая с одного на другое, но Ольга понимала меня. И только головой качала.
– … И потом твоя бабушка по телефону сказала, что ты с Денисом. – закончила я, вновь и вновь набирая телефон Смерчинского. Результата не было. И это настораживало.
– Что? С Денисом? Да я не видела его еще после возвращения, – даже растерялась Князева, а потом вдруг сказала. – А-а-а, я поняла. Я ушла к Диме, а сама сказала ей, что иду к Смерчинским, чтобы бабушка с вопросами не приставала, – поняла вдруг Ольга и кривовато улыбнулась. – Маша, ты – жертва обстоятельств. Ты все неверно поняла.
И при мне она начала обзванивать кучу народа – родителей Смерчика, друзей, общих знакомых. Все это заняло достаточно времени, однако результат был печальным – его просто не было. Из больницы он выписался, а где находился теперь – было неизвестно.
– Никто не знает, где он, – отозвалась Ольга удивленно. – Странно. Что с Дэном? Даже отец его не в курсе. Или, может, просто не говорит? – сама себя спросила она.
Я ударила себя кулаком по бедру, но промолчала. Князева тоже.
Повисла звенящая тишина.
«Что я сделала, что ты сделала, что мы сделали?!» – стали появляться то тут, то там надписи, оставляемые плачущими головастиками.
– Почему он называл ее Лазурная? – спросила я глухо и напряженно, чтобы разрушить проклятую тишину, понимая, что бесполезно уже набирать номер его телефона. – Ну, Инну…
– Потому что он влюбился в нее в городе Галаз – когда мы приехали туда, а название это с древнегреческого переводится примерно так – Лазурный. А еще лазурный был любимым цветом Оли. У нее было много одежды этого цвета. И, кажется, их с Денисом первый поцелуй произошел тогда, когда на ней было лазурного цвета пляжное платье, – ответила мне Оля совершенно спокойно. Время, видимо, и правда лечит. – Ну, это все вопросы, или есть еще?
– Есть. Самый главный. Где сейчас Дэн? Оля, где он может быть?
– Да не знаю я, – покачала она головой. – Подожди, я еще Игорю позвоню, про него как-то забыла.
Она набрала номер этого загадочного друга Смерча и разговаривала с ним минут пятнадцать, а ее обычно равнодушные глаза становились все удивленнее. В это время к нам заглянула мама и принесла фрукты и что-то к чаю, но ни я, ни Князева, сколько бы я не предлагала ей что-нибудь съесть, не притронулись к еде.
– Ну, что? – постоянно спрашивала я девушку, а она только отмахивалась от меня. Попрощавшись с парнем, она вдруг странно на меня взглянула – как будто бы видела в первый раз.
– Маша, Игорь не знает, где Дэн. По его словам, он должен быть дома, но… Там никто не берет трубку.
Я закрыла лицо руками. Моя последняя надежда…
– Зря я написала ему то проклятое сообщение, – сами собой прошептали мои ставшие сухими губы. – Он наверняка обиделся и не хочет меня теперь видеть.
– Ну-у-у вообще, – вдруг сказала девушка, словно раздумывая, говорить ли мне это или нет, – вообще… он видел тебя с Димкой.
– Что-о-о? – еще одно потрясение обрушилось на мою голову. Видел? Меня? С Димкой? В тот страшный дождливый день?
«Нет!» – пугливый хор головастиков заложил уши.
– Подъехал к твоему дому вместе с Игорем – хотел с тобой лично поговорить из-за эсэмэски, даже сбежал из больницы, приехал к твоему дому, но увидел, как ты с Димой целуешься, и… И все.
– О, Боже, – отвела я глаза из-за дикой неловкости и стыда. Еще и Димка. А что было бы со мной, если мне сказали, что видели целующихся Смерча и Ольгу Князеву? – Он… Я… это я виновата. Не стала отталкивать его.
– Все в порядке, не оправдывайся, – прервала меня Ольга, кажется, прекрасно понимая мое состояние. – Сейчас главное для тебя – найти Дениса. Хорошо? Мне нужно идти, но я буду искать его по телефону и дальше. Может быть, дозвонюсь до Леры – у нее телефон выключен пока что. А ты съезди к нему домой, вдруг он действительно там и просто не берет трубку? Хочешь, я съезжу с тобой? – щедро предложила она. Мне показалось, что она говорит все это только потому, что не хочет слышать от меня про своего Чащина.
– Нет, – тут же отказалась я. – Спасибо за помощь, ты и так сильно помогла мне. Я сама все сделаю!
– Тогда созвонимся часа через два? Я волнуюсь за Дэна.
– Да, хорошо.
– Если я что-то узнаю, я позвоню раньше.
Она встала с дивана, неожиданно смутившись, а я сделала вид, что не замечаю этого.
– Оля? – окликнула я девушку, когда она подходила к двери моей комнаты, на пару секунд задержавшись у картины «Плутон».
– Что?
– Ты сказала, что не знаешь, как Денис это пережил. А как ты это пережила? – спросила я тихо. Она замерла.
– Хочешь знать как? – с тоской спросила она. Мне захотелось обнять ее, потому что мне вдруг почудился темный океан эмоций Оли, который она тщательно ото всех скрывала.
– Хочу.
– Зачем?
Я подошла к ней и без слов осторожно обняла за плечи. И через секунду поняла, что она плачет – беззвучно, почти без слез, но так горько, что у меня защемилось сердце. Я погладила ее по вздрагивающей спине, всегда такой гордой, прямой, а теперь беззащитной, чувствуя, как она беззвучно вздрагивает. Она плакала, а я молчала.
Я не знаю, сколько мы так простояли.
– Просто пережила, – вдруг услышала я. – У меня не стало ровно половины того, что верующие люди называют душой, – прошептала она. – Я так скучаю по ней.
Она неловко отстранилась от меня, пряча мокрые глаза и щеки, и вновь опустилась на диван, закрывшись от мира волосами и что-то отчаянно ища в сумке. Я вышла из комнаты и вернулась с упаковкой влажных салфеток, а потом вновь оставила гостью на несколько минут одну. Придя обратно, я протянула ей холодный малиновый морс, и Ольга, обхватив кружку двумя руками, медленно пила, успокаиваясь. К нам притащилось котэ, и к моему величайшему удивлению, обычно пугливая Ириска стала нарезать круги вокруг Князевой, а после, обнюхав ее тонкую бледную кисть, улеглось рядом. За это время девушка успокоилась.
– Знаешь, Маш, когда сестры не стало, я пыталась стать ею, – вдруг сказала Оля, поглаживая Ириску, и ее голос был хриплым и обессиленным. – Чтобы сохранить ее в себе. Пыталась стать такой же хорошей, переняла многие ее привычки, манеру поведения и общения. Родители только диву давались, поняли, что со мной что-то не так. Я всегда хотела короткую стильную прическу, но Инна не стригла волосы, и я тоже не делала этого. Сестренка хотела поступить на искусствоведа, на нашу специальность, и я поступила туда вместо нее. Она была послушной дочерью и успешной ученицей, и я стала такой, какой хотела быть она. Правда, все это случилось не сразу.
Я вновь молча погладила ее – теперь уже по волосам. Мне самой хотелось рыдать и кричать при этом, но я понимала, что, если я начну это делать, мы вдвоем захлебнемся в слезах, и мама вызовет нам бригаду «Скорой помощи».
А Ольга все никак не могла остановиться – видимо, ей нужно было выговориться, выпустить в форме слов свою боль из себя. Она, глотая новые слезы, все говорила и говорила:
– Я не могла поверить, что ее больше нет. Когда мы вернулись из Галаза, я настолько забылась, что первым дело, забежав домой, закричала: «Инна, ты где, у нас такое произошло!» И только потом до меня дошло. Мать услышала и заперлась в своей комнате, наверное, плакала. Я тоже. Первые дни я все время так забывалась. То несла в ее комнату по привычке чай или конфеты, то покупала ей что-нибудь, то спрашивала: «Инн, можно я надену твою футболку». Первый год после смерти Инки я просто не могла ничего делать, и мать отвезла меня за границу, чтобы я там полечила нервы. Я пыталась быть такой же, как сестра. Очень. Правда, мое истинное «я» – а оно стервозно и эгоистично, прорывалось время от времени, и я зависала в клубах и на вечеринках. Откровенно одевалась, глотала экстази или пила алкоголь, отрывалась в компании с альфа-самцом, становилась грубой и наглой девкой. Я не понимала и до сих пор не понимаю, что со мной происходит. Только после того, как я познакомилась с Димой, я стала многое осознавать, Маша, – она судорожно вздохнула, сдерживая рвущийся наружу всхлип. И она зашептала дальше: – А он как раз увидел меня в «неправильном» образе. Повел себя, как рыцарь. Довез до дома, не приставал, забыл мои ужасные слова. И потом вел себя так, словно ничего и не было. Он меня этим всем поразил. И я стала к нему тянуться, потому что он теплый, очень теплый, умеющий согреть. Правда, Дима сказал, что не может встречаться со мной потому, что любит другую девушку. Я не знала даже, что это ты. И сказала: «Тогда, может быть, мы будем встречаться тайно? Просто постель и ничего больше». И… уломала его. Это так глупо, когда ты радуешься всем подачкам внимания любимого человека.
– Я знаю. – Вдруг вспомнился мне Никита. Я радовалась даже просто тому факту, что видела его вдалеке. – Я знаю, Оля. Но я всегда думала, что ты очень гордая. И такие отношения не для гордых людей. Я бы так не смогла, – призналась я, закусывая губу.
– Гордой… Гордость? Что значит гордость? – усмехнулась она, вытирая новую дорожку слез, а я делала вид, что не замечаю этого. – Ты знаешь, какой я гордой была раньше? Какой высокомерной, заносчивой? Меня не зря многие называли просто сукой. И они были правы. А потом… Иногда мне кажется, что жизнь постоянно чему-то учит меня. Словно я когда-то что-то неправильно совершила, а теперь расплачиваюсь за это. Когда умерла Инка, во мне что-то сломалось. Осталась только гордость. А когда я встретила Диму, ушла и гордость. Почему гордость – это так модно? Почему путают гордость с самоуважением? Если бы прежняя Оля услышала это, она не поверила своим ушам, – со смешком добавила девушка.
– А ты пробовала стать самой собою? – спросила я.
– А я и не хотела. Мама пыталась как-то отправить меня к психологу, но я наотрез отказывалась от него. И Денис отказывался от любой помощи, хотя Лера – ты ведь знаешь его мать? – за него переживала жутко. Внешне он смог оправиться и вновь стать самим собой уже к началу учебного года, но я точно знаю, что это было и остается всего лишь маской. Ему пришлось сделать это. Чтобы выглядеть хорошо в глазах семьи, не беспокоить мать, не волновать отца, деда и всех своих друзей – он всегда о нас заботился. – Ее голос почти перестал дрожать. – То, что ты пробудила в нем какие-то чувства, – это чудо. Поэтому, пожалуйста, Маша, не оставляй его, ладно?
Я несмело кивнула, чувствуя, что она постепенно успокаивается. У людей столько всего произошло, а я волновалась о собственном благополучии и о своей взаимной любви, проклятая эгоистка. И еще так трусливо отказалась от любимого человека. Или это не трусость, а гордость? Или гордость – это и есть трусость?
– Инки больше нет, – продолжала Князева, – хотя она иногда мне сниться в своем красивом платье около какого-то озера. Мы разговариваем, смеемся даже. Мне снится, что мы то сестры, то братья, – грустно улыбнулась Оля, делясь со мной самым сокровенным, – я не видела этого, а чувствовала. И она говорит, что нужно жить дальше. И ты живи дальше. Не верю, что это говорю я, – она вдруг коротко рассмеялась. – И все-таки рядом с тобой и правда тепло – ты горячая такая, как огонь. А мы с Дэном все время мерзнем. И Димка горячий… Очень.
– Оля, – позвала я ее по имени. – Знаешь, ты должна быть собой. Быть собой – порой настоящее испытание.
– Это страшно.
– Ты должна перебороть этот страх, – уверенно сказала я. – Иначе все будет не так.
– Что мне нравится в тебе, так это то, что ты всегда остаешься собой. Сначала раздражало, теперь я за это тебя уважаю.
Я только улыбнулась. Кажется, Ольга пришла в себя.
– Что ж, я пойду. Спасибо, Маша.
– За что? Это я должна благодарить тебя. За то, что все рассказала. И еще… Прости, что так вышло из-за Димки. Он мне хороший друг и не больше, – сказала я на прощание Оле очень смущенно. Все как-то так глупо… – Тот поцелуй… Да, он был, но именно он расставил все точки над i. Я люблю Димку – как друга. И я хочу, чтобы он был счастлив. Кто, если не он, заслуживает этого? Мне кажется, вы друг другу подходите.
Оля отошла на пару шагов от меня, кивнула серьезно, словно принимая к сведению, и не произнесла больше ни слова – только негромкое «пока», когда уходила из квартиры, и неожиданное «береги себя», когда стала спускаться по лестнице. Я, молча проводив ее, заперла дверь. Наверное, мне стоило сказать, чтобы они обо всем рассказали Никите, но я подумала почему-то, что не имею права даже на советы – это только их дело, Олино и Димкино.
Но ее взгляд меня радовал: он перестал быть каким-то безнадежным и чужим, взглядом «правильной девочки», в котором нет-нет, но проглядывало что-то неуловимо хищное, и в нем пока еще очень слабо, но зажглись две звезды, излучающие такой же свет, как и искры глаз Димки. Только у него свет был импульсивным, резковатым, а у нее – мягким и женственно-приглушенным. Если Димка разглядит в Ольге Князевой что-то большее, чем просто девушку на ночь, то они и вправду будут отличной парой.
– Маша, это твоя новая подруга приходила? – спросила мама, выглядывая из своей комнаты. Там она живо обсуждала по телефону что-то «свадебное» с тетей Линой – мамой Насти.
– Ну-у-у, может быть, когда-нибудь мы и станем подругами, – туманно отозвалась я.
– Что-что? – не расслышала она.
– Да, подруга, – громко отозвалась я. – Мам, мне сейчас уйти надо срочно!
– Куда это еще? – неожиданно появился в прихожей братец – он по случаю собственной свадьбы и приближающегося медового месяца пошел в отпуск. Сначала я думала, что он, как и Настя, вчера он устроил себе мальчишник – по крайней мере, его не было ночью дома, а утром он пришел не выспавшийся, злобный и голодный, но, правда, трезвый как стекло. Однако на самом деле он был занят на работе.
– Надо мне! – не желала я посвящать во все старшего брата.
– Куда тебе все время надо? – рассердился он.
– Куда надо, туда надо, громила.
– Никуда ты не поедешь, – заявил Федька.
– И почему? – уперла я руки в боки.
– Тебе одной нельзя, – вдруг заявил он и, поняв, что что-то не то ляпнул, добавил шутливо, – ты людей распугиваешь.
Я только головой покачала и быстрым шагом направилась в свою комнату одеваться. В мозгах засела только одна-единственная тревожная противная мысль – найти Дэна и сказать ему «прости». И эта мысль громко тикала, как бомба замедленного действия, грозя в самом ближайшем будущем взорваться и убить идиотку Чипа.
Най-ти, най-ти, най-ти… Вот что слышала я в этом тиканье.
А вдруг… Вдруг он не простит меня из-за этого внезапного поцелуя с Димкой и из-за того, что я оскорбила Дениса своим никчемным поведением?
Нельзя было так вести себя. Нужно было утихомирить свою гордость и сначала во всем разобраться.
Я собралась буквально за пару минут. В результате брат почему-то не возжелал отпускать меня никуда одну, словно мне было три года, и повез меня к дому Смерчинских на своей машине. Мне хотелось, чтобы мой Дэн или хотя бы его родители были дома. Очень. Очень-очень.
Ну, пожалуйста! Я очень прошу, Господи!
* * *Ольга вышла из дома Маши на хмурую, затянутую неказистыми серыми тучами улицу в совершенно смешанных чувствах. И зачем она только выложила этой шумной, вечно то улыбающейся, то смеющейся Бурундуковой все на свете, да еще и не сдержала слез, хотя так крепко запечатала их где-то глубоко еще давным-давно? Правда, стало внезапно легче, как будто бы она, Оля, общалась не с одногруппницей, которая никогда не вызывала у нее особой любви, а с самой настоящей феей, мягкой, понимающей и забравшей у нее едва ли не добрую половину боли.
Раньше так умела делать только Инка – оттягивать на себя чувства, но ее не было рядом с Олей уже четыре года.
Ольга Князева никогда не думала, что будет благодарна, пусть даже в глубине души, той, которая отобрала сердце ее любимого человека. Впрочем, раньше она и не думала, что сможет влюбиться, что сможет сломить свою гордость и не защищаться, а защищать. Если сначала Оля, узнавшая, что чувства Димы отданы другой, ненавидела соперницу – страстно, яростно, самозабвенно, но – недолго. Рядом с Чащиным ее негативные чувства стирались, а хорошие, наоборот, становились ярче и проявлялись все четче. Поэтому вскоре девушка стала не ненавидеть, она стала бояться той, кого любил Димка. А потом, когда волею случая Ольга узнала про Машу, она свыклась с тем, что в жизни этого парня она – не главная, и ее место в ее сердце совсем небольшое. Она приняла, как должное, тот факт, что Мария Бурундукова, девчонка-заводила с громким голосом и вечным кедами и рюкзаком за спиной, – выбор Димы.