- Опять смеешься? - спросил Энвер.
Она ничего не ответила и, продолжая улыбаться, некоторое время разглядывала его.
- Ну ладно, Ира, ты иди, - сказала наконец она подруге.- А я побеседую с молодым человеком, может, что-нибудь интересное расскажет.
Подруга пошла дальше. Они тоже, но в другом направлении.
Она хотела есть, поэтому они пришли во вчерашний ресторан, недалеко от которого вчера Энвер ел пирожки с мацони.
С ней он тоже говорил о деле, из-за которого приехал в город.
Играл тот же оркестр. Три парня, такие же, как вчерашние, а может быть, те же самые, в кепках и темных костюмах, стояли недалеко от эстрады в ярком свете больших ламп и так же молча, без всякого выражения на лицах, смотрели на музыкантов, которые играли все так же громко и самозабвенно.
Никто не танцевал. Всего в ресторане, кроме Энвера и его девушки, было человек десять. Энвер и она сидели по разные стороны стола. Между ними стояла бутылка шампанского, которую заказал Энвер, три пирожных и мясной салат для нее.
- Откупорить? - спросил, проходя мимо них официант. По акценту Энвер понял, что он шекинец.
- Откупорь.
Официант открутил пробку, из бутылки пошел дымок и немного пены. Энвер подставил свой бокал.
- Если он аферист, то не даст тебе ничего, - сказала она, когда официант ушел, - была бы расписка, то еще, может, что-нибудь получилось бы.
- Отец поверил ему на слово.
- А что сейчас делает твой отец?
- Он умер.
- А ты чем занимаешься?
- Работаю библиотекарем.
- Такой здоровый парень? - она насмешливо улыбнулась.
- Все равно скоро в армию идти. Я только школу кончил.
- А почему в институт не поступаешь?
- А зачем?
- Как зачем? Зачем все кончают, затем и ты.
- Вот отец мой кончил, а что толку? Еле семью мог прокормить. И еще все смеялись над ним за то, что в городе, который он так любил, его обдурили, как ребенка... Это неважно, кончил человек институт или не кончил. И где живешь, тоже неважно. Один в городе плохо живет, а другой в деревне - хорошо. От человека все зависит. От его характера, силы, умения. Если он может, так он везде будет хорошо жить с дипломом и без диплома, в городе и в деревне, где хочешь... Вот сосед мой, Гамид, в город переехал, милиционером работает, палкой махает, а что в этом хорошего? Вижу я, как он живет. Все деньги на девушек тратит, а в доме ничего нет, одна кровать и стол. Пустой дом, да и тот не его. Так что некоторым лучше в деревне жить. Здесь родиться надо, чтобы все эти ваши городские хитрости знать, правильный подход ко всему иметь. А так, без привычки, здесь пропасть можно, обдурят, как отца бедного обдурили." Я, правда, не такой, - усмехнулся Энвер, - я в деда пошел. Я знаю, что в городе нужно. В городе только одно уважают - силу. А она у меня есть. Здесь надо быть безжалостным. А чем мне плохо в селении? Я читаю не меньше любого городского человека, знай, как одеваться, в крайнем случае, если очень нужно будет, поступлю в заочный институт. Ты считаешь я не прав?
-Я не знаю, может, и прав. Только в городе не так уж много жуликов, как ты думаешь. Их ведь и в деревне не мало.
_ Это я знаю, - согласился Энвер, - но наших жуликов я насквозь вижу. Они для меня не опасны. Поэтому я и говорю, что каждый должен жить там, где родился. Отец мой этого не понимал, все в город стремился. Поживет пару лет в селении и в город уедет, поживет пару лет-и опять в город. И умер в бедности, хоть образованный человек был. Город его погубил.
- Почему город? - возразила она. - Дело не в городе. Ты оглянись вокруг: ведь все, кто здесь сейчас сидит, из деревни приехали. И официанты, и посетители, и эти трое тоже, - показала она на парней, глазевших на оркестр. Здесь только я и музыканты в городе родились... А ты выйди на улицу: каждый второй из деревни, на каждом шагу деревенский и еще едут, едут и едут...
- Из нашего селения почти никто не уехал, - сказал Энвер, - пару человек, не больше, а остальные все на месте.
- Может быть, не знаю. Я говорю про то, что вижу своими глазами. А отцу твоему просто не повезло. Бывает так - случайно напоролся на жулика. Не город его погубил, а жулик. А ты видел его?
- Видел один раз. Важный такой, лицо красное. Обещал помочь отцу устроиться в городе, квартиру сделать, работу хорошую найти. Попросил в долг денег, сказал, что вернет через месяц. А отец, бедный, восемь лет за ними ездил. Так и не получил... Ничего, попадется он мне в руки! Я уже его не пощажу! Я ему не отец.
- Да, я вижу, тебе лучше не попадаться, - улыбнулась она. - Ты почему не ешь пирожное? Напоминаю на тот случай, если забыл: зовут меня Тома.
- Я не забыл, - сказал Энвер, хотя и забыл. Он взял одно пирожное и с удовольствием съел его, даже не запачкав рук. Это он тоже умел. Отец все же кое-чему успел научить его.
Какой-то здоровый жук, ошалев от яркого света лампы, которая висела над их столом, рванулся вдруг из рои мошкары и бабочек, безуспешно пытающихся пробиться сквозь стекло поближе к свету, и упал на плечо Томы.
- Ой! - вскрикнула она и застыла, скосив глаза на жука, который с громким жужжанием пополз через грудь к вырезу ее кофточки.
- Убери его, - сказала она тихо, стараясь и губами не шевелить.
Вообще Энвер жуков не боялся. Но этот полз по ее груди, обтянутой тонкой тканью нейлоновой кофточки, и, чтобы убрать его, надо было дотронуться до этой груди.
- Убери его, - попросила еще раз Тома, по взгляду ее он понял, что она разрешает ему сейчас все. Он перегнулся через стол и сбил жука щелчком.
- Спасибо, - облегченно вздохнула Тома. - Нашел время стесняться. Я же могла умереть со страха... Однажды, если бы не муж, я бы разрыв сердца получила...
- У тебя есть муж? - спросил Энвер.
- Был.
- Сколько же тебе лет?
- Двадцать. А тебе?
- Тоже двадцать.
Она сделала несколько глотков шампанского и откусила кусочек пирожного.
- Мы еще не развелись в суде, но год уже не живем вместе.
- А где ты живешь?
- У мамы. На Восьмом километре... Нам скоро надо идти, а то я опоздаю на автобус. Ты не пьешь? Энвер выпил немного шампанского.
- Он тренер по волейболу, - сказала она.
- Молодой?
- Лет двадцать пять.
- Молодой. А почему вы разошлись?
- Даже не знаю... Из-за товарищей его. Он все время с ними таскался. А мне надоело... Я до сих пор его фамилию ношу.
- А почему вы поженились?
- Я влюбилась в него, а он - не знаю, - она сделала еще несколько глотков и опять откусила пирожное, - понравилась, наверное. Я тогда ничего была.
Она рассмеялась, отодвинула тарелку с пирожным и встала.
-- Ну пошли, а то я опоздаю на автобус.
-- Ты иди, я тебя догоню, - сказал Энвер. Он не хотел, чтобы она видела булавку на его кармане.
- Хорошо. Я тоже, пожалуй, туда зайду, причешусь, - она вышла из-за стола и направилась к женскому туалету".
Поскольку поиски Агамейти Байрамова затягивались, то на следующий день, прежде чем поехать в Салаханы, Энвер отправился на Колхозный базар, чтобы занять денег у земляка Нури, приехавшего в Баку с арбузами.
Арбузный сезон был в разгаре. Рынок был завален ими. Лавок не хватало, поэтому их наваливали высокими кучами прямо на асфальте, доставали весы и торговали без всякого прилавка.
- 0-го-го! - кричали торговцы в разных концах рынка, - арбуз сабирабадский! Сладкий, как мед! Красный, как кровь!
Земляк тоже кричал. Он держал в руках огромный полосатый арбуз и громко кричал о том, какой это замечательный арбуз.
Потом земляк выхватил из-за пояса нож и, четырежды всадив его в арбуз, вытащил из него огромную бледно-розовую . пирамиду и поднял ее, насаженную на нож, над головой.
- О-ля-ля! - закричал он, - второго такого не будет. Берите скорей или сам съем. Даром отдаю: двадцать копеек килограмм.
Люди брали и у него, и у других. Они лазили между арбузами, нагнувшись, выбирали их, потом крепко сдавливали руками, прижимая к уху. "Прекрасно идет торговля в городе, - подумал Энвер. - Хорошо живут люди".
Одна женщина с огромной синей сумкой, осмотрев арбузы земляка, перешла к противоположной куче.
- Куда уходишь? - крикнул земляк. - Лучше моих арбузов нет!
Он хотел еще что-то сказать, но женщина (она стояла к нему спиной) нагнулась и начала выбирать себе арбуз. Короткое платье задралось, оголив ее ноги до сдавленных резинками голубых трико ляжек.
Слова застряли в горле бедного земляка Энвера. Он стоял в нелепой позе, с поднятым над головой ломтем арбуза, разинутым ртом и вытаращенными глазами, и нечеловеческим усилием удерживал в другой руке огромный недозрелый десятикилограммовый арбуз.
Энвер тоже видел эту женщину во всех ее бесстыдно обнажившихся подробностях. Ему было непонятно, почему она одела на базар платье, открывавшее ее тело взглядам каждого.
Женщина, повертев задом, ушла, так ничего и не купив. И тут земляк Энвера закричал, перекрывая все шумы базара.
- Несчастный я! - кричал он, - и сын несчастного. Дети мои без хлеба остались, труды мои даром пропали. Пусть прокляты будут эти негодяи. Пусть не пойдут впрок им мои деньги".
Он кричал долго. Его окружила толпа участливых людей. А он, плача и проклиная себя и всех воров на свете, объяснял, что, пока глядел на эту женщину с синей сумкой и жирными ляжками, специально отвлекавшую его внимание, у него украли всю его дневную выручку.
- Ну что ты так убиваешься, - успокаивали его, - еще заработаешь. Смотри, сколько у тебя арбузов. И вчера целый день торговал.
Но земляк продолжал кричать. Энвер понял, что после такого происшествия у него никаких денег не одолжишь, и ушел с базара.
Выбравшись из толпы, он ощупал свой карман и убедился что три рубля, оставшиеся у него после вчерашнего посещения ресторана, на месте.
До Салаханов он добирался долго, с тремя пересадками, и еще дольше искал квартиру Байрамова. Но, конечно, не нашел...
Вечером у Гамида сидел городской приятель. Администратор Дворца культуры. Он с удовольствием познакомился с Энвером. Видно, был общительным парнем или же Гамид что-то уже рассказал ему об Энвере.
- Тельман говорит, - сказал Гамид, - что если эта волейболистка призналась тебе в том, что была замужем, то она к тебе хорошо относится. Обычно они скрывают это.
- Факт, - подтвердил Тельман. - Из них под пистолетом этого не выжмешь, если не захотят. Значит, ты ей очень понравился.
Энвер был озабочен неудачными поисками Байрамова в Салаханах и воровством на базаре, но такая уверенность Гамида я его приятеля в чувствах Томы к нему была настолько лестной, что он не сразу перешел к делам.
- У нас в селении все такие, - улыбнулся Гамид, - я тоже, как приехал в город, сразу освоился.
- На базаре я был, - сказал Энвер, - Нури, сына хромого Авеза, обворовали.
- Кто?
- Как кто? Жулики городские. Загляделся на какую-то женщину, а в это время у него деньги утащили.
- Я же говорю, у нас все такие - женщин любят. - рассмеялся Гамид, - если страдаем, то только из-за женщин. Ну, где еще был?
- Все Салаханы обошел. Никто не знает его.
- Брось ты это дело. Поверь мне. Мае не веришь - Тельмана послушай. Он-то уж точно тебе скажет.
- Не надо об этом говорить, - попросил Энвер, - завтра жена его сына даст мне адрес и тогда посмотрим... Ты лучше одолжи мне денег немного.
- Сколько тебе?
- Десять рублей.
- Маловато. Она в Пиршаги его пригласила сегодня,- объяснил Тельману Гамид, - вечером, после работы...
- Ты смотри! - восхитился Тельман, - на дачу, что ли?
- Нет, - не очень уверенно возразил Энвер, - я даже не знаю. Там какие-то съемки...
- Все равно хорошо. Молодец девочка. Везет же людям, - подмигнул Тельман Эиверу.
- Ну, давайте выпьем за удачную прогулку в Пиршаги, - сказал Гамид и вытащил из своего чемодана бутылку вика...
В Пиршаги можно было ехать и на автобусе, и на электричке. Они выбрали электричку. Тома знала расписание, и поэтому они, сразу же как встретились, побежали, чтобы не опоздать на поезд, который должен был отойти через несколько минут.
Энвер, выпивший стакан вина, бежал с удовольствием. Ему было немножко смешно и странно, что он сломя голову бежит по улице города рядом с женщиной, которая уже была замужем, но продолжает играть в волейбол и бегать на глазах у людей, как маленький мальчишка. Он понимал, что любой житель их селения, увидев его сейчас вместе с ней, позавидовал бы ему. Удивился бы. конечно, но позавидовал бы до смерти...
Вбежав в вагон, они нашли места рядом н даже пристроили на скамейке ее сумку.
- Я взяла пару бутылок вина, - сказала она, - там все будет, но это на всякий случай...
- Я не знал, что надо купить,- смутился Энвер.
- Какая разница.
Чтобы успокоить Энвера, она положила ему на колено свою руку. И он почувствовал, как она погладила его...
Она привезла его в один из полузасыпанных песком апшеронских пионерлагерей. Уже стемнело, когда они миновали ворота. Еще раньше они сняли туфли и теперь несли их в руках и по щиколотку увязали в песке. Обогнув несколько двухэтажных лагерных строений я виноградные участки, вышли к довольно просторной песчаной площадке, которая упиралась в невысокую старую стенку. Сбоку площадки, утлом к стене, стоял одноэтажный продолговатый домик с куполообразным дымоходом н длинной, недавно побеленной, верандой. Крыша над верандой была подперта несколькими деревянными столбами, почерневшими от времени и поэтому отчетливо выделяющимися на фоне белой стены.
У дома стояли две легковые машины: "Волга" и "Москвич" и два автобуса. Между верандой и автомашинами горел костер, и несколько человек возилось вокруг него с шашлыком. Остальные, человек двадцать, сидели на веранде за длинным столом на сдвинутых железных кроватях.
Кто-то, какой-то знакомый Томы, сбежал по лестнице им навстречу, негромко, но радостно поздоровался и повел на веранду к столу.
- Что же ты опоздала? - говорил он Томе, - мы ждем-ждем. Я уже думал, ты не приедешь... Режиссер приехал, - добавил он шепотом, - дальше, дальше проходите, там рядом со мной есть места.
Усевшись, Тома поздоровалась еще с несколькими людьми. Все они были ей рады. Кроме Томы, здесь были еще три девушки.
- Познакомьтесь, - сказала Тома парню, который их встретил, - это Энвер.
- Расим, - представился парень.
Все говорили тихо, потому что в другом конце стола невысокий плотный мужчина с красивой седой шевелюрой произносил
тост:
- Что мне особенно приятно отметить, - говорил он, обращаясь в основном к двум молодым людям, сидевшим недалеко от него, - это энтузиазм, с которым работает группа. Не первую картину я снимаю, и по-разному складывались их судьбы, у одних хорошо, у других хуже, но что несомненно - этого никто не может опровергнуть - на всех этих картинах в моих группах всегда был порядок и дисциплина. Они есть сейчас и в этой группе. Но к этим двум компонентам, всегда необходимым для нормальной работы, прибавился еще один, самый важный группа работает увлеченно н самоотверженно. И в этом немалая заслуга двух людей - Таира и Арифа. Я предлагаю выпить за их здоровье. Будьте здоровы, Ариф, Таир!
Все начали чокаться. Томе и Энверу уже налили вино, и они тоже выпили.
- Опоздавшие пьют штрафную, - сказал седовласый режиссер, который, как показалось Энверу вначале, даже не заметил их появления. - Как дела, Тома? спросил он.
- Спасибо, - благодарно улыбнувшись, ответила Тома,
как ваши?
- Мои? Как видишь, - показал режиссер на всех сидящих
за столом.
- Откуда ты его знаешь? - спросил Энвер.
- Снималась в эпизоде.
Энвер не знал, что такое сниматься в эпизоде, поэтому промолчал.
- Включите музыку! - крикнул кто-то.
Из динамика, установленного на крыше одного из автобусов, понеслась громкая музыка. Несколько человек соскочили вниз на песок, и начались танцы.
- Пойдем, Тома? - позвал ее Расим, парень, который их
встречал.
- Ты не танцуешь? - спросила Тома Энвера.
- Нет, - сказал он.
- Я потанцую немного, - она тоже соскочила па песок.
За столом остались только режиссер, два молодых человека, за здоровье которых он пил, и в другом конце - Энвер. Те о чем-то негромко переговаривались, изредка чокались. Энвер смотрел на танцующих и, когда режиссер произносил очередной тост, - пил.
Они красиво танцевали в свете костра. Один парень был голый по пояс и с бородой, другие были одеты нормально, но все, и девушки тоже, были босиком. Это был шенк, а может быть, какой-нибудь другой танец, появившийся позднее. Энвер не знал названия музыки, но где-то уже слышал ее. Наверное, она не располагала к. парным танцам, поэтому они танцевали все вместе, одной кучей. И не стеснялись. Это была особенность города, которую Энвер почувствовал сразу же, как приехал сюда, - не стесняться людей. Замужние женщины бегают здесь по улицам и ездят куда-то за город, где на глазах у всех выделывают движения, о которых и подумать стыдно. Красивые движения, но бесстыдные. И никого это не смущает, ни тех, кто танцует, ни тех, кто смотрит на это со стороны. Прав, конечно, дед: надо родиться в городе, чтобы всосать все это с молоком матери, это бесстыдство, свободное поведение, хитрость. А таким, как он, здесь долго делать нечего. Он может понравиться какой-нибудь девушке, как он понравился, наверное, этой. Но все равно он останется для них чужим, они будут посмеиваться над ним и никогда не забудут того, что он деревенский. Можно жить в городе всю жизнь, устроиться на работу, завести знакомых, но это будет не твой город, не твоя работа и не твои знакомые. Как чужая одежда, которую можно носить всю жизнь, но она никогда не станет твоей, пока тебе ее не подарят. Но ведь не все можно подарить: никто тебе не подарит городскую голову, городские мысли, городское бесстыдство. Надо родиться здесь, чтобы иметь все это. Бедный отец так и не понял всего этого до самой смерти, все лез сюда, лез, не понимая того, что все равно, даже если переберется в город, останется сельским учителем в городской школе... И почему он этого не мог понять, ведь это так просто понять. Вот он, Энвер, молодой человек, но он ведь сразу все понял и ни за что здесь не останется. Ни за какие соблазны, да и какие соблазны? То, что сейчас происходит, что ли? Танцы и девушки? Кино? Театр? Образование? Хорошая работа? Для него это не соблазны. Он знает им цену. И поэтому ему здесь делать нечего. Надо выколотить из этого негодяя деньги и - назад. А то, что он сейчас находится здесь, на угощении, а вчера ходил с ней в ресторан, в этом пет ничего страшного. Потому что он больше никогда этого сделать не сможет, ведь это первый и последний раз в жизни, должен же и он что-то увидеть, посмотреть, как люди живут. Вот дед столько всего насмотрелся, где только не был - и ничего, живет себе в селении, как будто нигде и не был. Одни воспоминания остались у бедного... Хороший дед человек, добрый и мудрый. Отец тоже добрый был, но мудрости у него не хватало. Все в город лез. А зачем? Что ему, с его внешностью и характером, было делать в городе? Правда, если бы отец тогда переехал сюда, то дети его уже стали бы горожанами. Снимались бы в кино, ходили бы в коротких юбках... А интересно - разрешил бы он своим сестрам носить юбки выше колен и танцевать так, как вот эти сейчас танцуют? Разрешил бы, наверное; ведь он тоже был бы тогда другим, он был бы городским парнем, а те ничего не стесняются... Смотри, что выделывают... А какой она вначале ему скромной показалась. Не то чтобы скромной, а серьезной. И вела себя так, будто он ей нравится. А оказывается, она со всеми такая же. У них здесь в городе это полагается. Парень, который с ней сейчас танцует, тоже думает, что ей нравится. Хотя нет, этот так не думает. Он все знает, все видит насквозь. Да ему и не нужно, чтобы нравился. Ему другое нужно, и он свое возьмет...