Юрий Уленгов Метро 2033: Грань человечности
© Д. А. Глуховский, 2016
© Ю. А. Уленгов, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
* * *Пушистый зверек с черным мехом. Объяснительная записка Вячеслава Бакулина
Нет, что ни говорите, дражайшие выжившие, а жизнь у меня веселая и богатая на интересных людей. Вот, к примеру, недавно зашел у меня разговор с одним автором нашей серии. Назовем его, к примеру, Икс. И вот говорит мне тот автор Икс с не то чтоб даже обидой, но – с укоризной голосе:
– Что ж ты меня обманул? Сулил ведь, что книга автора Игрек – боевик. А она что?
– Что? – спрашиваю я, холодея конечностями. Уж больно строг бывает автор Икс. Как посмотрит – хоть сквозь землю провались до тех самых глубин, которые Руслан Мельников описывал. Да и вообще, обманывать людей плохо. Особенно – авторов. Это я сам, как автор, знаю не понаслышке, и оттого мне еще больше неуютно делается.
– Чернуха!
Тут я, на всякий случай изобразив лицом скорбь и смирение, принялся лихорадочно размышлять. Знаю триллер. Знаю нуар. Знаю dark fantasy. Знаю, что самый «мясной» вид хоррора именуется слэшером. И даже Чака Паланика читал (помимо всего прочего). Но вот «чернуха»… Что за странный зверь такой? Особенно применительно ко «Вселенной», где, вообще-то, с агнцами нежными, кудрявыми большие напряги. Все больше козлищи, а нет – так пушистые зверьки с ценным мехом. Постап все-таки, понимать надо.
В общем, так ничего путного я и не придумал, а принятое впопыхах выражение лица мне совершенно не шло. Делать нечего, пришлось обратиться за разъяснениями к автору.
Оказалось, что это (в представлении автора Икс, разумеется, но не только его, судя по всему) практически постап-панк. То есть постап грубый, жестокий, наполненный массовыми изуверскими убийствами, пытками, изнасилованиями, каннибализмом и еще бог знает чем. А главное – «безо всего этого вполне можно обойтись», «нас же дети читают», «зачем смаковать гадости» и тэ дэ и тыр-пыр.
Тут я призадумался во второй раз. Вроде, прав автор Икс. Читают дети, никуда не денешься. Хоть и маркируются книги серии «16+», а все равно тянут ручонки. Что греха таить, моя четырнадцатилетняя дочь еще года три назад утверждала, что часть одноклассников Глуховского читали, и слегка обижалась, когда я ей книжки не давал. Опять же, можно без всего перечисленного написать роман? Можно. Автор Икс – пишет, автор Зет – пишет, и даже какой-нибудь Омикрон пишет тоже.
А вот другие: Туллио Аволедо, например, или Дмитрий Манасыпов, или наш сегодняшний герой Юрий Уленгов – пишут по-другому.
Как там в неувядающем шедевре-то было: «Вы посмотрели драму “Пиф-паф!” Охотник и заяц – кто прав, кто не прав?»
Нет у меня ответа на этот вопрос. И не будет. Потому что права в первую очередь литературная достоверность и великий триумвират «идея – тема – конфликт». Потом – читательский адрес (хотя я все-таки категорически против того, чтобы делать из чего-то версию «софт» только на основании того, что им могут воспользоваться дети, для которых оно не предназначено. Давайте уж тогда и половину сетевого контента запретим, потому как дети ж могут увидеть, ай-яй-яй! И ведь есть таки инициативы от иных депутатов, есть.) Ну и жанровые своеобразия романа постапокалиптического, куда ж от них деваться. И если смог ты, автор, зацепить аудиторию и не пойти против себя, оперируя лишь средствами «не чернушными», не допустил, чтобы белый мех ценного пушного зверька потемнел – честь тебе и хвала. Но в нашей песочнице, как и везде, по-прежнему актуально правило «На вкус и цвет все фломастеры разные». Литературно выражаясь: «Не суди, да не судим будешь».
Справедливости ради должен добавить: автора «Грани человечности» я как раз просил немного снизить градус насилия и натурализма в тексте. О чем, кстати, он честно сообщил в послесловии, если вы привыкли читать книги от начала до конца и еще до оного не добрались. И так же честно признал, что где-то, с его точки зрения, текст от того выиграл, а где-то – проиграл. Спорить не буду, скорее всего так и есть. Но, помимо соблюдения разницы в рейтингах «16+» и «18+», – а она таки есть, – мною двигала уверенность, что за умело выставленным многоточием может скрываться такой ужас, который вряд ли адекватно выразишь буковками.
«Что ты знаешь о боли?» – спрашивает у пленного отморозка, убившего его семью, герой Уленгова. Бывший хирург, у которого есть нож. И всё. И звенящая тишина. И дикий крик, слышный только автору и читателю.
Разному автору и разному читателю. В этом-то вся шутка. В этом-то вся прелесть.
А вы говорите – песец…
Глава 1. Бесконечное одиночество
– Что же ты так, паря? Ну чего ты дергался? А?
Он закончил зашнуровывать почти неношеные берцы. Пылились, видать, где-то на складе, пока их этому охламону не выдали. Неприязненно взглянув на лежащий рядом труп, вздохнул, опер ружье о ствол поваленного дерева и присел на замшелый пень. Достав из-под поеденного молью тулупа кисет и обрывок газеты, начал неторопливо сворачивать самокрутку.
С куревом давно уже было туго, впрочем, как и со всем остальным. Особенно тяжело оказалось с обувью. На его лапищу так и вообще не сыскать. Вот, сегодня подвезло…
Правда, патронов почти не осталось, а переснаряжать стреляные гильзы практически нечем. Сегодня еще один потратить пришлось. Говорил же, снимай по-хорошему обувку, нет, надо было ерепениться. Снял бы, глядишь, и живым бы остался.
Еще раз тяжело вздохнув, он прикурил получившуюся «козью ножку» и, глубоко затянувшись, гулко закашлялся.
Нагнувшись, он подтянул к себе вещмешок, ранее принадлежавший солдатику, «одарившему» его новой обувкой. Распустил тесемки и приступил к инспекции содержимого.
Так, запасные портянки и теплое белье, хорошо. Запасливым солдатик был. Консервы. Две банки. Тушенка. Он оценивающе покрутил жестянки и, сплюнув, запустил их в сугроб, одну за одной. В них и раньше гадость одну совали, а во что они теперь превратились – одному Богу известно. Нет уж, увольте.
На дне мешка что-то глухо стукнуло. Он запустил руку глубже и извлек на свет помятую алюминиевую флягу. Отвернув крышку, понюхал, и его широкое, давно не знавшее бритвы лицо озарила широкая улыбка.
– О! Вот это дело! Ну, упокой, Господи, душу твою грешную!
Посмотрев на тело, он широко перекрестился и сделал большой, жадный глоток из фляги. Склонил голову набок, прислушиваясь к ощущениям. Алкоголь пробирал до самых внутренностей. Он передернул плечами.
– Ух! Хороша чертовка!
Затянувшись так, что аж обожгло губы, выбросил окурок и стал собираться. Долго прилаживал снегоступы к обновке, вздыхая и с тоской поглядывая на свои старые валенки. Нет, не починить уже, прохудились совсем. Покачивая головой в такт каким-то мыслям, переложил содержимое своего латаного-перелатаного мешка в новый, солдатский, и затянул тесемки.
Солдатики стали появляться в его краях недавно. Сидели, видать, где-то в бункере законсервированном. Раньше их много было по всей стране, таких вот затерянных в глуши полузабытых воинских частей. Но то было раньше, а теперь и страны-то той нет. Вообще ничего нет. Есть его бревенчатая изба и заснеженный лес, простирающийся на сотни километров. И Даринка еще есть. И Анечка…
А солдатики, видать, из срочников бывших. По крайней мере, те, кого он видел. Сколько им лет было, когда все началось? Восемнадцать? Девятнадцать? А сколько лет назад Срань случилась? Пятнадцать или двадцать? Он уже давно перестал следить за ходом времени. Наступил новый день, ну и ладно, и хорошо. Какой смысл считать? И как? Зарубки ставить? Раньше ставил, потом стал забывать. Какая разница? Чтобы знать, когда затяжная зима сменится короткой весной и еще более коротким летом, которое резко, без осени, перейдет обратно в зиму? Зачем?
В очередной раз вздохнув, он перекинул ремень ружья через плечо, поправил вещмешок на спине (надо же! до сих пор новьем пахнет!) и ухватил тело за ногу. Хлипкий солдатский полушубок уже успел пропитаться кровью. Надо бы подальше утащить, на запах обязательно твари припрутся, а до его избы не так уж и далеко.
Снег весело хрустел под снегоступами, тело, которое он волочил за собой, давно перестало оставлять кровавый след. Замерзла кровушка, на таком морозе-то! Сам он к холоду давно привык, еще до Срани… В лагере и холоднее бывало, особенно в конце трудового дня, если буржуйка в бараке прогорала. И одиночества он давно уже не чувствует. Тем более, что у него Аня есть. И Даринка.
* * *Угрюмым и нелюдимым он был с рождения, а срок, полученный им, если вдуматься, за дело, сделал его еще более замкнутым.
Когда-то давно, еще в той, прошлой жизни, Захар должен был стать врачом. Хирургом. И весьма неплохим, как говорили врачи отделения, в котором он проходил интернатуру. Задатки, говорят, были у него. Да все было, если рассудить. И дом, от матери покойной в наследство доставшийся, и машина, кредит за которую выплатил как раз незадолго. Семьи только не было, да он к ее созданию особо и не стремился. Рано было еще. И работу он свою будущую любил очень. И прочили студенту большое будущее. До тех пор, пока он не зарезал пациента на столе. Случайно. Рука дернулась.
У медсестрички из их отделения день рождения был, вот они и усугубили на дежурстве. Хирург – так вообще в дрова. А тут парня привезли. Тяжелого. Ну и…
Времени на то, чтобы вызывать кого-то из врачей, не было – дошел бы парень. И Захар вызвался оперировать самостоятельно. Не вышло. Слишком мало опыта.
На суде Захар ничего не отрицал и всецело признал свою вину. Было же? Было. Так чего отпираться-то? Ну, и поехал в край вечного холода. Лес валить.
В лагере «лепилу» уважали. Человек интеллигентный, тихий. И задирать его опасались. Ну-ка, медведь такой! Да и повода не давал. Работал, как все, если не лучше, не встревал никуда. Мужик, одним словом.
По окончании срока Захар не стал возвращаться в родной город. Зачем? Работы по специальности ему не видать, а улицы мести не хочется. И людей тоже не хочется видеть. И он остался здесь. Смог устроиться лесничим в частный заказник. Домой съездил на неделю, продал дом и машину, расширил и благоустроил лесничью избушку, превратив ее в настоящие хоромы, прикупил снегоход. Хороший. Японский. Нужды ни в чем не испытывал, если нужно было – гонял, поднимая тучи снежной пыли на своей «Ямахе» в городок, за восемьдесят километров. Летом – на старом, на ладан дышащем «Урале» с коляской за припасами мотался. Там с Анной и встретился. Случайно совсем.
Всегда в одиночестве комфортнее было, а тут вдруг что-то защемило. Среди людей оказаться захотелось. Вот и занесло его в кинотеатр. Не глядя на название фильма, купил билет и с комфортом устроился в полутемном зале. Самое смешное, крутили какую-то драму о жизни врачей. Хирургов. Он смотрел и посмеивался, а впечатлительная молодая женщина на соседнем кресле все время крутилась, охала и, кажется, даже всплакнула. Не выдержав, он нагнулся к ней и посоветовал не принимать картину близко к сердцу, на что она удивленно захлопала длинными ресницами.
– Как не воспринимать?! Ведь как в жизни все!
И, глядя в ее красивые глаза, он вдруг, удивляясь сам себе, предложил:
– А хотите, я вам расскажу, как оно, в жизни-то?
Через два месяца Анна стала его женой. Ее не смущало ни его прошлое, ни настоящее. Ей даже понравилось в избе, в глуши, среди тайги. В его жизни появился смысл, и он сам удивлялся происходящим с ним переменам. Ощущение, что его ждут дома, было новым, приятным и каким-то… теплым, что ли? Оказывается, нужно было прожить полжизни, чтобы наконец обрести простое человеческое счастье.
А еще через полгода пришла Срань.
Захар врал себе. Он четко помнил, сколько времени прошло с того момента, когда привычный мир перестал существовать. Двадцать лет. Двадцать холодных, страшных лет. Полжизни, практически. Когда вдали загудело, загрохотало, он решил, что гроза идет. А когда неожиданно яркая вспышка озарила небосклон и окрестности, сердце его екнуло. Бросив силок, который поставил вчера на заячьей тропе, он со всех ног рванул к Плешивому холму. Захар не знал, откуда посреди тайги возник этот холм, на котором не росло ни одного деревца, лишь редкие кустики покрывали его поверхность. Да и не интересовался никогда. Знал лишь, что с его вершины очень удобно любоваться закатом. Казалось, вся бескрайняя тайга была как на ладони. К тому моменту, когда, задыхаясь от бега, он поднялся на вершину Плешивого, свечение уже угасло, и даже как будто стало темнее. Тем не менее, огромный дымный гриб на горизонте было видно отчетливо. Не веря своим глазам, он все стоял и смотрел, когда вспышка снова озарила небо. На этот раз свет пришел с другой стороны, и явно издалека, потому как и время, и интенсивность свечения были гораздо меньше, чем в прошлый раз. Вслед за вспышкой прикатились далекие раскаты грома.
– Не может быть… – прошептал Захар. Зябко поежившись, он поднял рюкзак и поспешил домой.
Пока добирался до заимки, вдали сверкало и грохотало еще несколько раз. Теперь явно уж очень далеко. Захар гнал от себя нехорошие мысли, но умом понимал, ЧТО может так сверкать и грохотать.
Анна встретила его на крыльце.
– Ты это слышал?
– И слышал, и видел тоже, – буркнул под нос Захар.
– Захарушка, что это? Это же…
– Я думаю, это война, – произнес он и, обняв жену за плечи, увлек ее в дом.
Всю ночь дул сильный ветер, деревья гнулись и трещали. Захар лежал под одеялом с открытыми глазами, обнимал жену и молился, чтобы радиоактивное облако пронесло мимо. После увиденного он уже не сомневался – это были именно взрывы, однако в глубине души надеялся, что ошибается. По часам уже должно было наступить утро, но светлее на улице не становилось. Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, он мечтал только об одном: чтобы все происходящее оказалось дурным сном.
Через неделю он наконец решился поехать, посмотреть на город. Все это время он не выходил из дому и не выпускал Анну. Хорошо, что за несколько дней до… Он не знал, как это назвать, в общем, до всей этой срани, он ездил в город, за припасами. Гараж был наполовину заполнен колотыми дровами, а помимо основного бака солярки для генератора, он всегда держал в запасе еще два.
Светлее за это время не стало. На тайгу опустились густые сумерки. Да еще и снега навалило – мама дорогая. И это в июле-то! Вспомнив о последствиях ядерного взрыва все, что осело в памяти еще с армии и инструктажей по гражданской обороне, проводимых в институте, Захар постарался как можно лучше подготовиться. Нашел в кладовой старый ОЗК, ранее использовавшийся только в поездках на рыбалку, порывшись на дальней полке, откопал несколько респираторов, оставшихся еще от старого хозяина заимки. В каких целях тот их использовал – неизвестно, но сейчас они были как раз кстати. Выбрав один, по виду – самый новый, он добавил его к своему снаряжению. Немного подумав, открыл шкаф, достал оттуда старенькое ТОЗовское ружье, и пачку патронов. Повертел коробку в руках. Крупная дробь. Сойдет. Для чего сойдет? А бог его знает. Взяв ружье в руки, он, удивительное дело, почувствовал себя спокойнее, хотя раньше к оружию относился ровно. Даже живя в тайге, не был любителем охоты, предпочитая рыбалку, только иногда ставил силки, чтобы разнообразить рацион свежей зайчатиной. С ружьем Захар обращаться умел, пришлось научиться. Когда живешь в глуши, неизвестно, чего ожидать. Самому Захару, с его-то судимостью, никто бы оружие, даже охотничье, не продал бы. Ружье ему презентовал предшественник, когда передавал дела. По его словам, в городе, куда он перебирался, ружье ему ни к чему, одна морока, так что, пусть, мол, остается. Лишь улыбнулся вялым отнекиваниям Захара, сказав «пусть будет», и вручил ему инструкцию по пользованию. Сейчас подарок пригодился.
ТОЗ-34 – это, конечно, не компактное ТОЗ-106, ласково именуемое в народе «смерть председателю», но имеет перед ним одно неоспоримое преимущество: у «тридцать четверки» два ствола. Да плюс ко всему, «вертикалка» была еще и красивой. Резной приклад и цевье так и притягивали к себе взгляд. Анна с испугом наблюдала за мужниными приготовлениями.
– Захар, ты уверен, что ехать нужно? – в голосе слышались едва сдерживаемые рыдания.
– Нужно. Необходимо. Мы должны знать, в конце концов, что произошло, а сидя здесь, я этого не выясню.
Женщина стояла, прислонившись плечом к дверному косяку и зябко обхватив себя за плечи, влажными глазами смотрела на мужа.
– Ты только… Ты только поосторожнее там, пожалуйста! – она всхлипнула.
Захар подошел к жене и ласково обнял ее.
– Конечно, маленькая. Конечно…
* * *– Уф-ф. Ну и тяжелый, ты, братец!
Он отпустил ногу трупа и устало привалился к дереву. Достав из-за пазухи фляжку, еще разок приложился к ней. Глоток алкоголя подействовал ободряюще.
– Спирт. Уже и забыл, когда пил в последний раз. Уважил ты меня, братец, уважил.
Не находя ничего странного в разговоре с успевшим окоченеть телом, он присел на корточки и стал сворачивать новую самокрутку.
– Откуда ж вы повылазили-то, братцы? И чего сидели там так долго? Боялись? А кого? Зайцев шестилапых, что ли? Да нестрашные они. И на вкус ничего.
Хмыкнув, он приложился к фляжке еще разок.
– Хотя, да. Есть, наверное, кого бояться. Я, правда, не видел их ни разу, но слышал. Слышал, да… К жилью, правда, особо не суются, но воют-то, воют-то как! Волками были, наверное. Ну, тогда, до Срани… Следы видел тоже, да… Здоровенные такие… Но пока не лезут. Главное – слышь, ты – главное, как стемнеет, далеко в лес не высовываться. А так нормально. Нормально, да…
* * *…Он стоял на опушке и смотрел на город. Нет, его не бомбили. Что тут бомбить-то, в их захолустье? Не, вроде в тайге где-то были какие-то особые части, люди говорили, но кто про них помнит-то уже? Снабженцы, разве что. Во всяком случае, город на вид был целым. Лишь кое-где еще дымились отдельные дома, указывая на то, что не все ладно. И не было людей. Совсем. Городок, скорее всего, покинули. Здесь-то, в отличие от его глуши, связь с цивилизацией имелась. Может, успели предупредить. Только почему тогда брошенные машины то тут, то там стоят?