А теперь Люси старая, совсем, совсем старая киска. Марине не хочется об этом думать, и она глубже утыкается носом в теплый мех и оттуда, из глубины кошачьего живота, говорит:
— Ладно, рассказывайте, чего там за дом.
— Смотри, — начинает Гоша, — пустой дом. Внутри давным-давно никого не было. Вокруг — пустырь. Зарос всякими сорняками — и больше ничего. Ни бумажек, ни битых бутылок — ничего. Вокруг — забор, поверху — колючая проволока. Что это значит?
— Что это — дом с привидениями? — спрашивает Марина.
— Я считаю, что да, — отвечает Лева.
И Гоша солидно кивает, да, он тоже так считает.
Люси наконец-то выворачивается из Марининых рук и поспешно, но не теряя собственного достоинства, залезает под кресло в дальнем углу комнаты.
— Значит, — говорит Марина, — вместо того чтобы выслеживать Вадика, вы следите за ДэДэ и разыскиваете дома с привидениями, так? Ладно, Лева, он уже свое получил, а ты, Гоша, вместе со мной клялся с пятнашками посчитаться — было дело?
— Было, — соглашается Гоша. — Но что я-то? Мне только скажите, где Вадик, — я ему хрюсло сразу начищу и все. Даже без всякого об-гру справлюсь.
— Он ныкается сейчас, — говорит Марина, — из-за забора почти не показывается. Я думаю, он знает, что мы на него зуб точим.
— Рыльце в пушку, — говорит Гоша.
— Постой, постой, — говорит Лева, — что значит «рыльце в пушку»? Он что, что-то необычное сделал? Да пятнашки всю жизнь только так себя и вели — чего ж теперь ему ныкаться? Почему, когда Шурку обидели, они не ныкались, а сейчас — затаились?
— Нас испугались, — говорит Гоша.
— Я понял, — кивает Лева, — они испугались тебя с Мариной. Но откуда они узнали, что надо вас бояться? Вы что, сообщили им об этом?
— Нет, — говорит Марина, — им я ничего не сообщала. Я только девчонкам в классе сказала, что всё, у меня с пятнашками война, и если кто хочет — милости просим присоединяться.
— Объявила мобилизацию, — усмехается Гоша.
— Девчонкам, говоришь, сказала? — переспрашивает Лева. — А Оля при этом была?
— По-моему, да, — кивает Марина, — но она же трусиха, она драться не пойдет, толку-то с нее!
— Нам-то с нее толку нет, — объясняет Лева, — а Вадику — еще как есть! Вспомните: кто рассказал всему классу, что Нику в «пятнашке» дразнили Кикой?
— Ну Оля, — отвечает Гоша, — а что?
— Ты хочешь сказать… — начинает Марина.
— Да, Оля дружит с пятнашками. Они ей рассказывают про Нику, а она им — про наши планы.
— Ух ты! — говорит Гоша.
— Вот черт, — говорит Марина, — знать бы раньше…
— Предательница, — говорит Гоша и спрашивает: — Может, ей хрюсло начистить? Только это, Марин, тебе придется. Я с девочками не дерусь… ну, с такими, как Оля, — запнувшись, добавляет он.
Марина поджимает под себя ноги и берет в рот каштановую прядку. Лицо у нее становится сосредоточенное и задумчивое.
— Да, теперь все понятно, — говорит Лева, — и про родителей Ники тоже Оле пятнашки рассказали. Она думает — это я проболтался, но теперь-то все ясно. Объясню ей завтра, все у нас нормально будет. Ну, Оля-гадина, держись у меня!
— А у нее правда родители мертвые? — спрашивает Гоша. — Или Оля врет?
— Правда, — говорит Лева. — Ника мне сама говорила. Погибли в аварии.
— Да-а-а, — тянет Гоша, — представляешь себе: были родные мама и папа, а стали — мертвые. Ну, я знаю, что рано или поздно все умрут, но почему-то про своих я уверен: они после смерти все равно будут за нас.
— Я про своих тоже, — говорит Лева, — мои-то уж наверняка. Всю жизнь в школе работают, не вещисты, не смертники… они и после смерти должны как этот… Ард Алурин.
— Я думаю, — говорит Гоша, — хороших мертвых вообще должно быть много, гораздо больше, чем нам в школе говорят. Вот иногда у нас в кино мертвые фильмы показывают: там же всегда есть те, кто за нас, за живых. Ну или просто хорошие люди. Я думаю, плохими мертвыми становятся только плохие люди.
— Нет, — возражает Лева, — это не так. Разве дочка Алурина была плохая? Да сколько я историй читал, в которых хорошие люди становились зомби или там упырями? Да и вообще — если бы все хорошие живые превращались в хороших мертвых, то зачем мертвым их убивать? А они потому и убивают, что это — что-то вроде перевербовки.
— Ты, Лева, конечно, умный, — с неожиданной злостью говорит Гоша, — а ты скажи: если мертвые все сплошь такие плохие — то почему мертвые вещи такие хорошие? Одежда клевая. Магнитофоны или там телевизоры — лучше наших. Машины, говорят, вообще офигенные. И еще эти, компутеры…
— А это разные вещи, — отвечает Лева, — это не надо путать. Это и есть вещизм, путать вещи и, как это мама называет, этику. То есть хорошие вещи могут делать плохие люди. И наоборот.
Все это время Марина почти не слушает ребят. Вдруг она повторяет за Гошей:
— Плохие люди могут делать хорошие вещи. Это точно, — потом выплевывает прядку и улыбается. — Пойдемте пить чай, дядя Коля достал папе коробку мертвых конфет. Вку-у-усные!
Марина поднимается и идет на кухню. Ей нравится изображать хозяйку, она вообще любит свою квартиру — опрятную, ухоженную, уютную.
9
Когда Нике было восемь лет, родители поехали с ней в зимний дом отдыха. Целую неделю они прожили втроем, в маленьком домике, затерянном среди огромного снежного парка. Нике запомнился дом с колоннами — старый, построенный еще до Проведения Границ, со множеством коридоров и комнат. В большом зале была столовая, четыре раза в день сюда приходили отдыхающие — завтрак, обед, полдник, ужин. Утром на каждом столе лежало меню — и можно было выбрать себе еду на завтра. Еще в доме с колоннами была игровая комната, куда родители несколько раз отдавали Нику на пару часов. Какие там были игрушки, Ника сейчас не может вспомнить — но тогда они ей очень нравились, она даже сама просилась. Ну и дура была! Лучше бы лишних пару часов провела с мамой и папой!
Больше всего Нике запомнились покрытые снегом деревья, мелькающие с обеих сторон дорожки. Она сидит на санках, папа тянет их за собой, словно лошадь на картинке, бежит все быстрее, быстрее, Ника смеется, снег летит в лицо, деревья мелькают, санки едут так быстро, папина спина так близко, что кажется — Ника вот-вот и догонит папу, но нет — папа все время на шаг впереди, недосягаемый, быстрый, живой. Санки летят, папа бежит все быстрее, и кажется — это будет длиться вечно.
Поэтому теперь Ника не любит зиму. Скрип снега каждый раз напоминает ей о старом доме отдыха. Сколько лет назад это было? Четыре? Пять?
Ника крепче сжимает ручку портфеля и входит на школьный двор — и в тот же момент пущенный кем-то снежок попадает ей прямо в лицо. Не обращай внимания, говорит она себе и продолжает идти. Еще два снежка попадают в нее, прежде чем она скрывается за школьной дверью.
В раздевалке ее поджидает Оля.
— Я правильно помню, — медовым голосом начинает она, — ты говорила, что твои родители вовсе не перебежчики?
— Да, — отвечает Ника. Она всегда отвечает на вопросы правду, без разницы — для чего ее спрашивают. Наверное, ответив «да», Ника подставилась — и теперь она ждет следующего хода.
Оля никогда не разыгрывает слишком длинных комбинаций. Все ее оскорбления примитивны и просты — но почти каждый раз слезы закипают у Ники в глазах, закипают, но не проливаются.
— Если не перебежчики, то, значит, невозвращенцы, — гордо заявляет Оля, и свита хихикает за ее спиной.
«Ну, это просто глупость, — с неожиданным облегчением думает Ника. — Невозвращенцы — это живые, которые посещают Заграничье по делам, а потом остаются там, не возвращаются назад. Ее родители никогда в Заграничье не были — до тех пор, пока не погибли».
— Ты бы, Оля, не говорила слов, значение которых не понимаешь, — вдруг слышит Ника голос Марины, — и вообще, что пристала к Нике? Шла бы ты… своими делами заниматься!
Ника оборачивается: Марина, улыбаясь, стоит рядом с ней. Высокая, стройная, каштановые волосы сбегают на плечи, на плече — красивая мертвая сумка. Всем своим видом Марина показывает: это моя подруга, не трогайте ее! Оля, пожав плечами, удаляется.
— Надоела она тебе? — спрашивает Марина.
— Ну, в прошлой школе были и похуже, — отвечает Ника.
Сегодня было пять уроков. Рыба бубнила что-то про щелочные металлы, то и дело сбиваясь на стратегические свойства серебра и обличение девушек, которые носят сережки и прочие украшения. На литературе Павел Владимирович, задумчиво глядя в окно, рассказывал, как по-разному можно описать зиму, и какой бывает зима у разных писателей. На уроке мертвого языка проходили времена глаголов. На географии Марину опять вызвали к доске и опять влепили тройку.
— Он же тебя каждый урок спрашивает, — сказала Ника, — почему ты не подготовишься?
Сегодня было пять уроков. Рыба бубнила что-то про щелочные металлы, то и дело сбиваясь на стратегические свойства серебра и обличение девушек, которые носят сережки и прочие украшения. На литературе Павел Владимирович, задумчиво глядя в окно, рассказывал, как по-разному можно описать зиму, и какой бывает зима у разных писателей. На уроке мертвого языка проходили времена глаголов. На географии Марину опять вызвали к доске и опять влепили тройку.
— Он же тебя каждый урок спрашивает, — сказала Ника, — почему ты не подготовишься?
— Ну, если я подготовлюсь, — ответила Марина, — он же будет считать, что победил. Я лучше во второй четверти тройку получу.
Последний урок — математика. Зиночка задала самостоятельную работу — Лева, как всегда, сдает свой листок первым, следом за ним — Ника, потом — Марина.
— Ты знаешь, — шепчет она соседке, — у Зиночки — роман с географом.
— Не может быть, — ужасается Ника, — он же мерзкий.
— Я тоже так считаю, — кивает Марина, — но я точно знаю. Настоящий роман.
Весь день Ника недоумевает: что случилось? Почему Марина, еще вчера смотревшая мимо, разговаривает, шутит, защищает от Оли и ее прихвостней? Может, раньше Марина к Нике присматривалась, а теперь разобралась, решила дружить? Неужели и у Ники впервые за полтора года будет настоящая подруга?
Было бы здорово, конечно.
После уроков девочки вместе выходят во двор. До начала декабря еще несколько дней, а весь двор уже засыпан снегом, только узкая тропка вьется между сугробами. Ника опять невольно вспоминает дом отдыха, мамино раскрасневшееся лицо, дом с колоннами, заснеженные деревья.
— Ты была когда-нибудь в гаражах? — спрашивает Марина.
— Нет, — отвечает Ника, — а что это?
— Клевое место. Пойдем, покажу. Подожди только минутку, я должна маме позвонить.
«Минутка» превращается в четверть часа — сначала не могут найти монетку, потом у Марининой мамы занято, потом автомат обрывает соединение на полуслове. Когда Марина заканчивает разговор, в раздевалке уже никого нет, кроме Ники.
Вместо того чтобы тропинкой идти к воротам, девочки обходят школу, и Марина показывает Нике лаз в бетонном заборчике, где прошлой весной обвалилась одна секция. По колено увязая в снегу, Ника идет за ней следом.
Снег набивается в ботинки, мокро, но еще не холодно. Маринина спина впереди то удаляется, то снова приближается. Нике интересно, она не знает, куда они идут, но ей кажется — вот оно, нормальное приключение, как и должно быть в школе у любой нормальной девочки. Две подруги после уроков идут куда-то через сугробы.
Хорошо.
Наконец они выходят на ровную дорожку. Марина, притоптывая, стряхивает снег с сапожек. Ника пробует сделать так же — нет, снег плотно облепил ботинки, не стряхнешь.
— Гаражи, — говорит Марина, — это что-то вроде лабиринта. Там можно даже заблудиться с непривычки — так что держись за мной и не теряйся.
Ника кивает. Надо же — лабиринт. Как интересно!
Они подходят к гаражам — скопищу низкорослых железных домиков, кое-как построенных за последние десять лет на пустыре местными автовладельцами. Это было дикое, стихийное строительство — и потому, в отличие от нормальных гаражей, здесь не было ни порядка, ни структуры. Занесенная снегом дорожка петляет между покосившихся ржавых стен. Марина идет быстро, то и дело сворачивая то налево, то направо, и Ника думает, что в самом деле вряд ли сможет одна найти дорогу назад.
Наконец, протиснувшись в узкий лаз, девочки оказываются на небольшой утоптанной площадке, с четырех сторон окруженной довольно высокими гаражами.
— Мы называем это «внутренний дворик», — говорит Марина, — как в замке.
— Клево, — соглашается Ника и, запрокинув голову, смотрит вверх. Небо сегодня голубое-голубое, без единого облачка. Только белая мушка самолета медленно ползет в синеве, оставляя за собой расходящийся реактивный след.
Пока Ника стоит задрав голову, Марина быстро отступает куда-то вбок, бесшумно открывает низенькую дверь и скрывается за ней. Мгновение — и Ника одна во внутреннем дворике.
— Марина? — говорит она. — Ты где?
Голос звучит неуверенно: Ника догадывается, что ответа не будет.
— Марина! — еще раз зовет Ника.
«Конечно, — догадывается она, — это еще одна шутка. Еще одно издевательство. Усыпить бдительность, втереться в доверие — а потом завести в лабиринт и бросить здесь одну. То-то Марина с Олей сейчас смеются над ней!»
На этот раз Ника плачет. Ее никто не видит — и поэтому она может не сдерживать слез. Предательство Левы, Олины насмешки, теперь — предательство Марины. Что еще, что дальше?
Ника всхлипывает, вытирает слезы. Как бы поступила на ее месте Аннабель? Ну, по крайней мере не хныкала бы.
«Ничего, — говорит себе Ника, — как-нибудь выберусь. Есть надежный метод, как выбраться из лабиринта, — главное, все время поворачивать в одну и ту же сторону, скажем, направо. Долго, но зато наверняка. Не такие уж они большие, эти гаражи. Мы и шли-то всего минут десять — за полчаса точно выберусь».
Ника протискивается в узкий лаз — и в этот момент слышит топот ног. Кто-то бежит навстречу. Инстинктивно она пятится, опять продирается между заржавленных стен и возвращается во «внутренний двор».
Шум и голоса все слышней. Наверное, Оля с подружками. «Ничего страшного, — думает Ника, — по крайней мере будет понятно, как отсюда выбираться», — и в этот момент в лаз протискивается Вадик, за ним следом еще пятеро пятнашек, бывших Никиных одноклассников.
Веселые, раскрасневшиеся от бега, они, похохатывая, окружают Нику.
— Ну, Кика, вот мы и снова встретились! — говорит Вадик.
Ника понимает: сейчас случится что-то страшное. Изгаженная сменка, утопленный портфель, даже испорченная юбка — все кажется теперь детскими шалостями, подготовкой к чему-то унизительному, мучительному, мерзкому. Она отступает на шаг и сжимает кулаки.
Вадик приближается, посмеиваясь и перекатывая в руках снежок. Но вдруг улыбка исчезает, сменяется изумлением, потом — испугом. Внезапно со всех сторон раздаются крики — крики торжества, ярости, боли и страха. Кто-то прыгает Нике за спину, хватает за плечи и тащит прочь.
10
Подробностей своего плана Марина не рассказала никому. Гоша знал, что ему нужно собрать побольше верных ребят, привести на крыши гаражей, расставить по периметру внутреннего дворика и — на всякий случай — вдоль подходов к нему. Все должны были запастись метательными снарядами и ждать, пока Вадик и прочие пятнашки попадутся в ловушку.
— Как ты их туда загонишь? — спросил Гоша.
— Не волнуйся, — ответила Марина, — это уже мое дело. Ты, главное, тихонько все сделай, чтобы Оля не пронюхала.
Все утро Гоша собирал свою армию. Семеро мальчишек из их класса, пятеро — из «б» и четверо — из «а». В последний момент к ним присоединились двое шестиклассников, узнавших об операции от старших братьев.
К гаражам подходили с задней стороны, на крыши залезали, подсаживая друг друга. Лева догадался сложить всю сменную обувь в несколько мешков, а остальные наполнить ледышками и снежками — и так передавать боеприпасы на крышу. Через пятнадцать минут отряд был готов встретить неприятеля: семнадцать бойцов, и у каждого — боекомплект на десять-пятнадцать выстрелов.
Лежа на краю крыши, Гоша видит, как приближаются Марина и Ника. Марина широкими шагами идет впереди, Ника за ней едва поспевает. Вот они скрываются в лабиринте гаражей.
Стараясь не шуметь, Гоша по крышам пробирается к «внутреннему дворику», потом заглядывает внутрь: что за черт, Марины нигде нет! Ника растерянно стоит посреди вытоптанной площадки, испуганно озираясь по сторонам.
— Левка, — шепчет Гоша, — ты не знаешь, куда Марина делась?
— Нет, не знаю, — отвечает Лева, — ты же велел мне не высовываться. Я вот лежу и жду команды.
— Что за фигня, — бурчит Гоша, — куда она запропастилась?
Вадик и его пятнашки как раз подходят к гаражам. Бойцы выбирают снаряды для первого броска.
— Без сигнала не стрелять, — шепчет Гоша, чувствуя себя настоящим командиром, этаким Ардом Алуриным с его верными семнадцатью бойцами. Шепотом он отдает приказы: — Не высовываться! Ждать команды! Всем лежать тихо! Тихо, я говорю! Кто это там грохочет? Сказано же было — лежать!
В самом деле — по крышам прямо к ним несется еще один человек.
— Привет, вот и я, — говорит Марина.
— Как ты сюда попала? — спрашивает Гоша.
— Через заднюю дверь гаража, — объясняет девочка, — это гараж Николая Ивановича, папиного знакомого. Я взяла у него ключи, сказала: не хочу лыжи в школе оставлять, у него спрячу. Он зимой все равно машиной не пользуется — ну, я вчера заранее дверь открыла, а когда Ника отвернулась — пролезла туда, через переднюю дверь вышла… и вот я здесь!