– Джон, — сказал Крозье, когда они оказались вне пределов слышимости для офицеров, но по-прежнему оставались достаточно далеко от замыкающих шествие морских пехотинцев, чтобы не быть услышанными, — есть какие-нибудь новости о леди Безмолвной?
– Нет, капитан. Я самолично проверял канатный ящик меньше часа назад, но она уже вышла через свою маленькую заднюю дверь.
Когда десятого декабря Ирвинг доложил Крозье о тайных вылазках эскимосской гостьи с корабля, а также о том, что видел женщину рядом с чудовищным существом (хотя Ирвинг не стал рассказывать обо всех невероятных подробностях разыгравшейся сцены, упомянув лишь о странной «музыке»), первым побуждением капитана было завалить узкий ледяной тоннель, надежно заделать отверстие в корпусе и вышвырнуть девку на лед раз и навсегда.
Однако он не сделал ничего подобного. Вместо этого Крозье приказал лейтенанту Ирвингу поручить трем матросам по возможности держать леди Безмолвную под наблюдением, а самому попытаться еще раз проследить за ней, когда она предпримет очередную вылазку. До сих пор они еще ни разу не видели, чтобы она снова покидала корабль через свою заднюю дверь, хотя Ирвинг часами сидел в укрытии среди нагромождений ледяных глыб за бушпритом, подстерегая женщину. Складывалось такое впечатление, будто она видела лейтенанта во время своего колдовского свидания с чудовищем — хотела, чтобы он видел и слышал ее там, — и сочла, что этого достаточно. Похоже, в последние дни она довольствовалась матросским пайком и использовала канатный ящик только для сна.
Крозье не изгнал аборигенку по самой простой причине: люди начинали медленно умирать голодной смертью. Из-за порчи значительной части консервированных продуктов, поставленных мошенником Голднером, у них не хватит продовольствия, чтобы продержаться до лета, а тем более до следующего года. Если леди Безмолвная действительно добывает свежее мясо на льду среди зимы — ловит петлей тюленей, а возможно, даже моржей, — члены обеих команд обязательно должны научиться у нее этому, чтобы получить хоть самые ничтожные шансы выжить. Среди сотни с лишним оставшихся в живых людей не было ни одного опытного охотника или специалиста по подледному лову рыбы. Крозье скептически отнесся к смущенному и весьма неуверенному рассказу лейтенанта Ирвинга, якобы видевшего, как зверь приносит в дар женщине мясо. Капитан в жизни не поверил бы, что Безмолвная обучила громадного белого медведя — если существо таковым являлось, — охотиться и приносить ей рыбу или тюленей, как благопристойный английский пойнтер приносит своему хозяину фазана.
Но она выбрала именно сегодняшний день, чтобы снова исчезнуть с корабля.
— Ладно, — сказал Крозье, чувствуя, как морозный воздух, даже просачиваясь сквозь толстый шарф, болезненно обжигает легкие, — когда вы вернетесь обратно со сменной вахтой, проверьте канатный ящик еще раз, и если ее там не окажется… Что это, Господи Иисусе?
Миновав последнюю торосную гряду, они вышли на открытый ровный участок замерзшего моря в четверти мили от «Эребуса». При виде представшей взору картины у Крозье отвалилась челюсть под шерстяным шарфом и высоко поднятыми воротниками.
Капитан предполагал, что Второй Большой Венецианский карнавал будет проводиться на ровном морском льду в непосредственной близости от корабля, как происходило в 1824-м, когда Хоппнер и Парри устраивали маскарад на узкой полосе льда между «Хеклой» и «Фьюри». Но в то время как «Эребус», темный и с виду пустынный, стоял с задранным вверх носом на своем грязном ледяном пьедестале, великое оживление царило в четверти мили от него, рядом с громадным айсбергом.
— Силы небесные, — проговорил лейтенант Ирвинг.
В то время как «Эребус» казался темным остовом покинутого корабля, новая масса такелажа и парусов — настоящий город из разноцветной парусины, озаренный ярко горящими факелами, — выросла на широком ровном участке замерзшего моря, среди леса сераков и прямо под громадным сверкающим айсбергом. Крозье мог лишь стоять и ошеломленно хлопать глазами.
Люди потрудились на славу. Некоторым пришлось подняться на сам айсберг, чтобы глубоко вбить огромные ледовые якоря в ледяную стену на высоте шестидесяти футов, закрепить тали и натянуть такое количество снастей бегучего такелажа из кладовых, какого хватило бы для того, чтобы полностью вооружить трехмачтовый военный корабль.
Паутина из сотен обледенелых тросов спускалась с айсберга и тянулась к «Эребусу», поддерживая залитые светом разноцветные парусиновые стены (порой представлявшие собой полотнища парусов высотой в тридцать и более футов), которые снизу крепились с помощью колышков к морскому льду, серакам и ледяным глыбам, по сторонам — к вертикальным стойкам, а сверху держались на косо натянутых канатах.
Крозье подошел ближе, по-прежнему часто моргая. Из-за наросшего на ресницах льда веки у него в любой момент могли смерзнуться, но он все равно продолжал моргать.
Казалось, будто на льду установлено множество гигантских разноцветных шатров, только крыши у этих шатров отсутствовали. Вертикальные стены, освещенные изнутри и снаружи десятками факелов, тянулись зигзагом от открытого участка морского льда в лес сераков и вплоть до отвесной стены самого айсберга. Казалось, будто анфилады гигантских залов или разноцветных чертогов за ночь выросли на льду. Каждое следующее «помещение» располагалось под углом к предыдущему — натянутые полотнища парусов делали заметный поворот через каждые двадцать ярдов или около того.
Первый зал выходил на восток. Здесь парусина была покрашена в ярко-синий цвет — цвет ясного неба, которого они не видели уже так давно, что сейчас при виде него у капитана Крозье к горлу подкатил ком, — и в свете установленных снаружи факелов синие стены сверкали и пульсировали.
Крозье прошел мимо мистера Блэнки и его товарищей, остолбеневших от изумления с разинутыми ртами. Он услышал, как ледовый лоцман пробормотал: «Мать честная».
Крозье подошел ближе — собственно говоря, вступил в пространство, огороженное сияющими синими стенами.
Фигуры в диковинных ярких нарядах скакали и прыгали вокруг него — тряпичники с хвостами из разноцветных лохмотьев, волочащихся за ними; долговязые трубочисты в траурно-черных фраках и запачканных сажей цилиндрах, откалывающие коленца; легко пританцовывающие экзотические птицы с длинными золотыми клювами; арабские шейхи в красных тюрбанах, скользящие по темному льду; пираты в голубых масках мертвецов, занятые погоней за резво скачущим единорогом; генералы наполеоновской армии в белых масках театра кабуки, шествующие мимо торжественной процессией. Объемистая фигура, облаченная во все зеленое — лесной дух? — подбежала к Крозье и пропела фальцетом: «Для вас остался целый сундук костюмов, капитан. Присоединяйтесь к нам, коли желаете», — а потом видение исчезло, снова смешавшись с шумной толпой причудливо наряженных людей.
Крозье двинулся дальше, углубляясь в лабиринт разноцветных чертогов.
За синим залом находился пурпурный, длинный и резко поворачивающий направо. Крозье заметил, что устроители карнавала украсили каждое помещение коврами и гобеленами, поставили там и сям столы или бочки и покрасили все предметы обстановки в цвет сияющих парусиновых стен.
За пурпурным залом оказался зеленый — теперь поворачивающий налево, но под таким странным углом, что Крозье пришлось бы посмотреть на звезды, будь таковые видны в небе, чтобы сориентироваться по сторонам света. В этом длинном помещении веселилось больше ряженых, чем в любом из двух предыдущих: еще экзотические птицы, принцесса в лошадиной маске, существа с сегментарными телами и суставчатыми конечностями, похожие на гигантских насекомых.
Френсис Крозье не помнил, чтобы такие костюмы хранились в сундуках Парри на «Фьюри» и «Хекле», но Фицджеймс утверждал, что Франклин взял в плавание именно те тронутые тленом артефакты.
Стены, предметы обстановки и освещение в четвертом зале были оранжевыми. Свет факелов, проникавший сквозь тонкую оранжевую парусину, казался таким густым, что хоть пей. Полотнища оранжевой парусины, разрисованные наподобие гобеленов, устилали морской лед, а в центре покрытого оранжевой простыней стола стояла огромная чаша для пунша. По меньшей мере тридцать гротескных фигур толпилось вокруг чаши, некоторые приподнимали свои клювастые или клыкастые личины, чтобы им не мешали пить.
Крозье вдруг с великим изумлением осознал, что из пятого сегмента лабиринта доносится громкая музыка. Снова повернув направо, он вступил в белый зал. Покрытые простынями матросские сундуки и стулья из офицерской столовой стояли вдоль белых парусиновых стен, и фантастическая маска в дальнем конце помещения крутила ручку почти забытой музыкальной шкатулки из кают-компании «Террора», с чьих металлических дисков лились популярные танцевальные мелодии. Почему-то звуки музыки казались гораздо громче здесь, на льду.
Группа ряженых выходила из шестого зала, и Крозье, прошагав мимо музыкальной шкатулки, круто повернул направо и вошел в фиолетовый покой.
Взглядом опытного моряка капитан по достоинству оценил конструкцию из тросов, поднимавшихся от вертикальных стоек к подвешенному в воздухе брусу (к нему сходились многочисленные тросы из всех шести помещений), и толстых канатов, тянувшихся от центрального бруса к анкерам, вбитым высоко в стену айсберга. Мачтовые матросы с «Эребуса» и «Террора», придумавшие и возведшие этот парусиновый лабиринт, явно также отчасти утолили здесь свою тоску по привычному делу, которым не имели возможности заниматься в продолжение многих месяцев, пока томились бездействием на затертых льдами кораблях со снятыми стеньгами, реями и такелажем. Но в фиолетовом зале было мало ряженых — освещение в нем производило удивительно тягостное впечатление. Вся обстановка здесь состояла из десятка пустых упаковочных клетей посреди помещения, задрапированных фиолетовыми простынями. Несколько птиц, пиратов и тряпичников ненадолго задержались тут, чтобы осушить свои хрустальные бокалы, принесенные из белого зала, огляделись по сторонам, а потом быстро вернулись в предыдущие покои.
В последнем зале, казалось, вообще не было света.
Крозье вышел из фиолетового зала и, резко повернув направо, очутился в помещении, где царила кромешная тьма.
Нет, не совсем так, осознал он. За черными парусиновыми стенами здесь тоже горели факелы, но свет едва пробивался сквозь них, почти не рассеивая мрака. Крозье пришлось остановиться, чтобы глаза привыкли к темноте, а когда это произошло, он испуганно попятился.
Лед под ногами исчез. Казалось, он ступает прямо по черной воде арктического моря.
Капитану понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Матросы густо посыпали лед сажей, взятой из котельной и угольных бункеров, — старый прием, которым пользуются моряки, чтобы ускорить таяние морского льда поздней весной или капризным летом, — но сейчас, посреди полярной зимы с морозами до минус ста градусов,[12] таяния льда не происходило. От сажи и угля лед под ногами просто стал невидимым во мраке последнего ужасного зала.
Когда глаза Крозье окончательно привыкли к темноте, он увидел, что в длинном черном помещении находится лишь один предмет обстановки, но стиснул зубы от гнева, когда рассмотрел, что это за предмет такой.
Эбеновые напольные часы капитана сэра Джона Франклина стояли в дальнем конце черного зала, вплотную придвинутые к ледяной стене айсберга, в которую упирался парусиновый лабиринт. Крозье слышал размеренное тяжелое тиканье.
А над тикающими часами из льда выступала, словно в попытке вырваться на свободу, мохнатая белая голова чудовища с желтыми клыками.
Нет, снова поправил он себя, не чудовища. К ледяной стене каким-то образом прикрепили голову крупного белого медведя. Пасть зверя была широко раскрыта. В черных глазах отражался скудный свет факелов, пробивавшийся сквозь черные парусиновые стены. Одни только зубы и шерсть медведя смутно белели во мраке черного зала. Из разверстой пасти вываливался ярко-красный язык. Под мохнатой головой мерно тикали эбеновые часы.
Охваченный безотчетной яростью, Крозье стремительно вышел из черного помещения, прошагал через фиолетовое, остановился в белом зале и грозным голосом крикнул офицера — любого офицера.
Сатир в длинной маске из папье-маше и с приапическим конусом, торчащим из-под красного ремня, подбежал к нему на черных копытах, подвязанных к грубым башмакам.
– Да, сэр?
– Снимите эту чертову маску!
— Есть, капитан, — откликнулся сатир, поднимая на лоб маску и оборачиваясь Томасом Р. Фарром, грот-марсовым старшиной «Террора».
Стоявшая поблизости китаянка с огромными грудями стянула маску вниз, явив взорам круглую толстую физиономию кока, мистера Диггла. Рядом с Дигглом стояла гигантская крыса, которая приспустила свою мерзкую личину достаточно низко, чтобы показать лицо лейтенанта Джеймса Уолтера Фейрхольма с «Эребуса».
— Что, черт побери, все это значит? — проревел Крозье. При звуках его голоса разнообразные фантастические существа съежились и попятились к белым стенам.
— Что именно, капитан? — спросил лейтенант Фейрхольм.
– Вот это! — рявкнул Крозье, широким взмахом обеих рук указывая на белые стены, снасти такелажа над головой, факелы… на все сразу.
– Ничего не значит, капитан, — ответил мистер Фарр. — Это просто… карнавал.
Крозье всегда считал Фарра надежным, здравомыслящим человеком и прекрасным грот-марсовым старшиной.
— Мистер Фарр, вы участвовали в такелажных работах здесь? — резко осведомился он.
— Да, капитан.
– А вы, лейтенант Фейрхольм, вы знали о… о медвежьей голове… выставленной столь диким и несуразным образом в последнем помещении?
– Да, капитан, — ответил Фейрхольм. На длинном обветренном лице лейтенанта не отразилось ни малейшего страха перед гневом начальника экспедиции. — Я самолично застрелил медведя. Вчера вечером. Если точнее, двух медведей. Самку и почти взрослого детеныша. Мы собираемся пожарить мясо между одиннадцатью и полуночью — устроить своего рода пиршество, сэр.
Крозье буравил мужчин взглядом. Сердце у него бешено колотилось, в душе клокотал гнев, который — сейчас подогретый недавно выпитым виски и сознанием, что в грядущие дни придется обходиться без спиртного, — на суше частенько доводил его до рукоприкладства.
Но здесь он должен соблюдать осторожность.
— Мистер Диггл, — наконец обратился он к жирной китаянке с огромными грудями, — вы знаете, что печень белого медведя опасна для здоровья?
Двойной подбородок Диггла запрыгал, как и подушечные груди под ним.
— О да, капитан. В печени этого полярного зверя содержится какая-то гадость, которую оттуда не вытравить, сколько ни жарь. К сегодняшнему пиршеству я не собираюсь готовить ни печень, ни легкие, капитан, уверяю вас. Только свежее мясо — сотни фунтов свежего мяса, запеченного, прокопченного и прожаренного наилучшим образом, сэр.
Голос подал лейтенант Фейрхольм.
– Люди сочли за доброе предзнаменование тот факт, что мы натолкнулись на двух медведей на льду и сумели убить их, капитан. Все с нетерпением ждут полночного пиршества.
– Почему мне не доложили о медведях? — осведомился Крозье.
Офицер, грот-марсовый старшина и кок переглянулись. Стоявшие поблизости птицы и феи — тоже.
— Мы убили самку и детеныша вчера поздно вечером, капитан, — наконец сказал Фейрхольм. — Полагаю, сообщение между кораблями сегодня осуществлялось в одностороннем порядке: люди с «Террора» приходили, чтобы принять участие в подготовке к карнавалу, но посыльные с «Эребуса» не отправлялись. Прошу прощения, что не поставил вас в известность, сэр.
Крозье знал, что повинен в данном упущении Фицджеймс. И знал, что все мужчины вокруг знают это.
– Хорошо, — после долгой паузы промолвил он. — Продолжайте развлекаться. — Но когда люди начали снова надевать маски, он добавил: — И молите Бога, чтобы часы сэра Джона остались в целости и сохранности.
– Есть, капитан, — хором откликнулись все маски вокруг.
Бросив последний, почти опасливый взгляд назад, в сторону ужасного черного зала (повергшего Френсиса Крозье в такой тяжелый приступ депрессии, какой он редко испытывал за пятьдесят семь лет своей хронической меланхолии), он вышел из белого покоя в оранжевый, из оранжевого в зеленый, из зеленого в пурпурный, из пурпурного в синий, а из синего на открытый темный лед.
Только выйдя из разноцветного парусинового лабиринта, Крозье почувствовал, что в состоянии дышать ровно.
Фигуры в причудливых нарядах боязливо сторонились сердито насупленного капитана, когда он шагал к «Эребусу» и темной, тепло укутанной фигуре, стоявшей на верху ледяного откоса.
Капитан Фицджеймс стоял в одиночестве у фальшборта, на самом верху ската. Он курил трубку.
— Добрый вечер, капитан Крозье.
— Добрый вечер, капитан Фицджеймс. Вы заглядывали внутрь этого… этого…
Не найдя подходящего слова, Крозье махнул рукой в сторону шумного, озаренного светом факелов города из парусиновых стен и хитроумно натянутых снастей такелажа.
— Да, разумеется, — ответил Фицджеймс. — Я бы сказал, люди проявили поразительную изобретательность.
На это Крозье было нечего сказать.
— Теперь вопрос в том, — продолжал Фицджеймс, — пойдет ли весь этот многочасовой труд и вся эта изобретательность на пользу экспедиции… или же сослужит службу дьяволу.
Крозье попытался заглянуть в глаза молодому офицеру, спрятанные под козырьком фуражки, поверх обмотанной шерстяным шарфом. Он не понимал, шутит Фицджеймс или говорит серьезно.