— Мои инструменты приготовлены? — резко просил Гудсер.
– Да, сэр.
– Хирургическая пила?
– Да.
– Хорошо.
Даунинг положил бесчувственное тело Коллинза на операционный стол посреди лазарета.
— Спасибо, мистер Даунинг, — сказал Гудсер. — Будьте любезны, возьмите одного-двух матросов и помогите остальным больным перебраться в пустующие каюты, на любые свободные койки.
— Есть, доктор.
— Ллойд, отыщите мистера Уолла и скажите коку и его помощникам, что нам требуется столько горячей воды, сколько они в силах разогреть на плите для нас. Но сначала выкрутите до упора фитили в масляных лампах. Потом возвращайтесь сюда. Мне понадобятся ваши руки и фонарь.
Весь следующий час доктор Гарри Д. С. Гудсер был так занят, что, если бы лазарет загорелся, он не заметил бы пожара, а лишь обрадовался бы дополнительному источнику света.
Он раздел Коллинза по пояс — на холоде от открытых ран пошел пар — и вылил на них первую кастрюлю горячей воды, чтобы промыть по возможности лучше — не для дезинфекции, а с целью посмотреть, насколько они глубоки. Решив, что сами раны от когтей не представляют непосредственной угрозы для жизни, врач занялся плечами, шеей и лицом второго лоцмана.
Правая рука была оторвана ровно — словно отсечена ножом огромной гильотины. Привыкший иметь дело с безобразными увечьями и ужасными рваными ранами, полученными в результате различных несчастных случаев на корабле, Гудсер рассматривал плечо Коллинза с чувством сродни восхищению, если не благоговейному трепету.
Коллинз едва не умер от потери крови, но охвативший его огонь отчасти прижег открытую рану на плече. Это спасло ему жизнь. Пока.
Гудсер видел лопаточную кость — блестящую белую шишечку, — но от плечевой кости не осталось ни самого малого обломка, который надлежало бы удалить. С помощью Ллойда, державшего фонарь в трясущейся руке и время от времени прижимавшего палец туда, куда указывал врач, — чаще всего к артерии, из которой била кровь, — Гудсер туго перетянул разорванные вены и артерии. С операциями такого рода он всегда справлялся успешно — его пальцы работали почти независимо от его воли.
Удивительное дело, но в ране почти или вовсе не было обрывков ткани или прочих инородных тел. Таким образом вероятность смертельного сепсиса значительно снижалась, хотя и не исключалась полностью. Гудсер промыл рану горячей водой из второй и последней кастрюли, принесенной Даунингом, потом отрезал лохмотья кожи и мяса и наложил швы где возможно. По счастью, несколько кожных лоскутов оказались достаточно длинными, чтобы врач смог завернуть их на рану и пришить широкими стежками.
Коллинз застонал и пошевелился.
Теперь Гудсер работал так быстро, как только мог, торопясь закончить самую тяжелую часть операции, пока мужчина окончательно не пришел в сознание.
Содранная правая половина лица висела у плеча Коллинза, точно спущенная карнавальная маска. Гудсер невольно вспомнил многочисленные аутопсии, в ходе которых он срезал кожу и мышцы лица и откидывал на макушку черепа, словно мокрую тряпку.
Он велел Ллойду натянуть длинный лоскут лицевой кожи повыше и потуже — ассистент отошел на пару шагов, чтобы извергнуть содержимое желудка на пол, но сразу же вернулся, вытирая липкие пальцы о шерстяной жилет, — и Гудсер быстро пришил сорванную часть лица к толстому лоскуту кожи и мяса сразу под линией редеющих волос.
Спасти второму лоцману глаз он не мог. Он попытался поставить глазное яблоко на место, но мешали осколки раздробленной подглазничной кости. Гудсер извлек осколки, но само глазное яблоко было слишком сильно повреждено.
Он взял ножницы из трясущейся руки Ллойда, перерезал глазной нерв и бросил глаз в ведро, уже наполненное кровавыми лохмотьями кожи и клочьями мяса.
— Держите фонарь ближе, — приказал Гудсер. — Прекратите трястись.
Удивительно, но часть века уцелела. Гудсер оттянул веко книзу и проворно пришил к лоскуту кожи под глазницей — на сей раз мелкими, частыми стежками, ибо данному шву предстояло служить многие годы.
Если Коллинз выживет.
Сделав все, что в настоящий момент представлялось возможным сделать с изуродованным лицом второго лоцмана, Гудсер занялся ожогами и ранами от когтей. Ожоги оказались поверхностными. Раны от когтей были достаточно глубокими, чтобы в них местами проглядывали белые кости грудной клетки — зрелище, неизменно шокирующее.
Велев Ллойду левой рукой накладывать мазь на ожоги, а правой держать фонарь поближе, Гудсер промыл раны, стянул края разорванных мышц и наложил швы где мог. Если огонь успел своевременно остановить кровотечение, вполне возможно, в теле второго лоцмана осталось достаточно крови, чтобы он сумел выжить.
В лазарет вносили других пострадавших, но только с ожогами — порой серьезными, но не представлявшими угрозы для жизни, — и теперь, когда Гудсер оказал Коллинзу первую помощь, он повесил фонарь на медный крюк над столом и велел Ллойду заняться остальными: промывать ожоги водой, накладывать мазь и повязки.
Он уже заканчивал с Коллинзом — давал очнувшемуся и пронзительно кричавшему мужчине опиум, чтобы тот заснул, — когда заметил капитана Фицджеймса, стоявшего рядом.
Капитан был весь в крови и копоти, как и врач.
— Он будет жить? — спросил Фицджеймс.
Гудсер положил скальпель на стол и развел руками, словно желая сказать: «Одному Богу известно». Фицджеймс кивнул.
— Пожар потушен, — сказал капитан. — Я подумал, вы должны знать.
Гудсер кивнул. За последний час он ни разу не вспомнил о пожаре.
– Ллойд, мистер Даунинг, — сказал он. — Будьте добры, перенесите мистера Коллинза вон на ту койку, что стоит ближе всех к передней перегородке. Там самое теплое место.
– Мы потеряли весь инвентарь из кладовой плотника, — продолжал Фицджеймс, — а также значительную часть продуктов, хранившихся в упаковочных клетях в носовой части, и запасов муки в мучной кладовой. По моим оценкам, треть остававшихся у нас консервов и провианта в бочках погибла в огне. И мы уверены, что трюм сильно пострадал от пожара, хотя туда еще не спускались.
– Как начался пожар?
– По всей видимости, Коллинз или один из его людей уронил фонарь, когда зверь внезапно выпрыгнул из люка, — сказал капитан.
— А что случилось с этим… существом? — спросил Гудсер. Внезапно он почувствовал такую слабость, что схватился за край залитого кровью операционного стола, чтобы не упасть.
— Надо полагать, оно ушло с корабля тем же путем, каким пришло, — сказал Фицджеймс. — Спустилось обратно через носовой люк и скрылось через какой-то пролом в корпусе. Если только не затаилось в трюме. Я поставил вооруженных людей возле всех люков. На средней палубе так холодно и дымно, что нам придется сменять часовых каждый час… Коллинз лучше других разглядел зверя. Вот почему я пришел… хотел узнать, можно ли поговорить с ним. Все остальные видели лишь неясную фигуру за стеной огня — глаза, клыки, когти, белую массу или черный силуэт. Лейтенант Левеконт приказал морским пехотинцам открыть по нему стрельбу, но никто не видел, ранен ли он. Вся палуба за кладовой плотника залита кровью, но мы не знаем, есть ли там кровь зверя. Я могу поговорить с Коллинзом?
Гудсер помотал головой:
— Я только что дал второму лоцману опиат. Он будет спать много часов подряд. Я понятия не имею, проснется ли он вообще. У него мало шансов выжить.
Фицджеймс снова кивнул. Капитан выглядел таким же измученным, каким чувствовал себя врач.
– А что насчет Данна и Брауна? — спросил Гудсер. — Они пошли к носовому люку вместе с Коллинзом. Вы нашли их?
– Да, — мрачно сказал Фицджеймс. — Они живы. Они убежали по коридору справа от мучной кладовой, когда начался пожар и чудовище набросилось на бедного Коллинза. — Капитан вздохнул. — Дым внизу рассеивается, мне нужно спуститься с несколькими людьми в трюм, чтобы вынести оттуда тела инженера Грегори и кочегара Томми Плейтера.
– О господи, — сказал Гудсер.
Он сообщил Фицджеймсу про руку, которую видел на пороге угольного бункера.
– Я не заметил, — сказал капитан. — Я так спешил добраться до носового люка, что не смотрел под ноги — только вперед.
– Мне тоже следовало бы смотреть вперед, — уныло сказал врач. — Я врезался в пиллерс или стойку.
Фицджеймс улыбнулся.
– Я вижу. Врач, исцели себя сам. У вас глубокая ссадина поперек лба и лиловая шишка размером с кулак Магнуса Мэнсона.
– Правда? — Гудсер осторожно дотронулся до лба. Пальцы после прикосновения остались липкими, хотя он нащупал толстую корку запекшейся крови на огромной шишке. — Я зашью ссадину перед зеркалом или попрошу Ллойда сделать это позже, — устало сказал он. — Я готов идти, капитан.
– Куда, мистер Гудсер?
– Куда, мистер Гудсер?
– В трюм, — сказал врач, подавляя приступ тошноты, вызванный одной этой мыслью. — Посмотреть, кто там лежит в угольном бункере. Возможно, он еще жив.
Фицджеймс посмотрел ему в глаза.
— Наш плотник, мистер Уикс, и его помощник Уотсон пропали, доктор Гудсер. Они работали в угольном бункере по правому борту, заделывали пролом в корпусе. Но они наверняка мертвы.
Гудсер мысленно отметил обращение «доктор». Фицджеймс крайне редко называл так корабельных врачей, даже Стенли и Педди, главных врачей. Они — и Гудсер — всегда оставались просто «мистерами» для аристократа Фицджеймса.
Но не на сей раз.
– Мы должны спуститься в трюм и проверить, — сказал Гудсер. — Я должен спуститься в трюм и проверить. Возможно, один или другой еще живы.
– Возможно, наш зверь тоже жив и поджидает нас там, — негромко проговорил Фицджеймс. — Никто не видел и не слышал, чтобы он покидал корабль.
Гудсер устало кивнул.
– Можно мне взять с собой мистера Даунинга? — спросил он. — Возможно, мне потребуется, чтобы кто-нибудь держал фонарь.
– Я пойду с вами, доктор Гудсер, — сказал капитан Фицджеймс. Он поднял фонарь, принесенный Даунингом. — Прошу вас, сэр.
32. Крозье
— Лейтенант Литтл, — сказал Крозье, — пожалуйста, передайте команде приказ покинуть корабль.
— Есть, капитан.
Литтл повернулся в сторону переполненного кубрика и прокричал приказ. Прочие офицеры и оставшийся в живых второй помощник отсутствовали, и потому вслед за Литтлом приказ проорал боцман Джон Лейн. Томас Джонсон — второй боцманмат и человек, поровший Хикки и двух других мужчин в январе, — прокричал приказ в открытый люк, прежде чем закрыть и задраить его.
На нижних палубах никого не осталось, разумеется. Крозье и лейтенант Литтл прошли по каждой палубе от кормы до носа, заглядывая во все помещения — от холодной котельной и пустых угольных бункеров до забитого тросами переднего канатного ящика в трюме. На средней палубе они проверили винную и оружейную кладовые и убедились, что оттуда вынесены все мушкеты, дробовики, боеприпасы и порох — лишь ряды абордажных сабель холодно поблескивали там в свете фонарей. Они удостоверились, что все запасы зимнего обмундирования за последние полтора месяца вынесены из баталерки, а потом заглянули в пустую кладовую капитана и равно пустую мучную кладовую. На жилой палубе Литтл и Крозье заглянули во все каюты, обратив внимание, в каком идеальном порядке офицеры оставили свои постели, полки и оставшиеся личные вещи; потом обошли кубрик, увидев подвесные койки, в последний раз свернутые и убранные на полки, и матросские сундучки, заметно полегчавшие, но по-прежнему стоявшие на своих местах, словно в ожидании ужина; потом проследовали в кормовой отсек и обнаружили заметно опустевшие стеллажи в кают-компании, где люди выбрали книги на свой вкус, чтобы взять с собой на лед десятки томов. Под конец, остановившись рядом с огромной плитой, впервые за почти три года холодной, лейтенант Литтл и капитан Крозье снова прокричали приказ покинуть корабль в открытый носовой люк, чтобы окончательно убедиться, что внизу никого не осталось. Они всех пересчитают по головам на верхней палубе, но таков был порядок.
Потом они поднялись на верхнюю палубу, не задраив носовой люк.
Приказ покинуть корабль не стал неожиданностью для людей, теперь собравшихся на палубе. Все они были предупреждены заранее. Сегодня утром на «Терроре» оставалось всего человек двадцать пять; остальные уже находились в лагере, расположенном в двух милях к югу от Виктори-Пойнт, или перевозили на санях корабельное имущество в лагерь, или охотились, или производили разведку в окрестностях лагеря. Примерно столько же людей с «Эребуса» ждали внизу на льду, стоя рядом с санями и грудами снаряжения там, где с первого апреля были установлены палатки для хранения продовольственных и прочих припасов «Эребуса», покинутого командой.
Крозье наблюдал, как мужчины вереницей спускаются вниз по ледяному откосу, навсегда покидая корабль. Наконец на покатой палубе остались только он и Литтл. Пятьдесят с лишним человек внизу смотрели на них из-под низко натянутых на лоб «уэльских париков», щурясь от яркого утреннего света.
— Идите первым, Эдвард, — тихо сказал Крозье. — Я за вами.
Лейтенант козырнул, поднял тяжелый тюк с личными вещами и спустился сначала по трапу, потом по ледяному откосу, чтобы присоединиться к толпе внизу.
Крозье огляделся вокруг. Холодное апрельское солнце озаряло бескрайнее царство льда, высоких торосных гряд, бесчисленных сераков и метелей. Натянув козырек фуражки пониже на лоб, капитан посмотрел на восток, прищурив глаза, и попытался запомнить чувства, которые испытывал в данный момент.
Оставление корабля являлось самым позорным событием в жизни любого капитана. Это было признанием полного провала. Это было — почти всегда — концом долгой службы в военно-морском флоте. Для большинства капитанов, в том числе и многих знакомых Френсиса Крозье, это стало ударом, от которого они не оправятся до конца своих дней.
Крозье не испытывал такого рода отчаяния. В данный момент для него гораздо больше значения имело голубое пламя решимости, маленькое, но жаркое, по-прежнему горевшее в груди: я буду жить.
Он хотел, чтобы люди выжили, — по крайней мере, как можно больше людей. Если оставалась хоть самая слабая надежда, что кто-нибудь с «Эребуса» или «Террора» уцелеет и вернется в Англию, Френсис Родон Мойра Крозье собирался жить этой надеждой и не оглядываться в прошлое.
Он должен покинуть корабль. И повести людей прочь по замерзшему морю.
Осознав, что примерно пятьдесят пар глаз выжидательно смотрят на него, Крозье в последний раз похлопал рукой по планширю, спустился по трапу, приставленному к правому борту несколько недель назад, когда корабль стал круче крениться на левый борт, а потом сошел вниз по утоптанному ледяному скату.
Закинув за плечи свой собственный вещевой мешок и встав в строй рядом с мужчинами, запряженными в сани, Крозье в последний раз посмотрел на корабль и сказал:
— Он чертовски хорош, правда, Гарри?
— Что верно, то верно, капитан, — согласился фор-марсовый старшина Гарри Пеглар.
Верный своему слову, он со своими марсовыми матросами сумел за последние две недели установить все стеньги, реи и такелаж, несмотря на метели, морозы, грозы и крепкие ветра. Лед ослепительно сверкал повсюду на вновь установленных снастях теперь неустойчивого, перевешивающего в верхней части корабля. Крозье казалось, будто судно усыпано драгоценными камнями.
После того как в последний день марта команда покинула «Эребус», Крозье и Фицджеймс решили, что, хотя «Террор» необходимо покинуть в ближайшее время, если они хотят попытаться пешком или на шлюпках добраться до безопасного места до наступления зимы, корабль следует полностью оснастить для плавания. Если они задержатся в лагере на Кинг-Уильяме до середины лета и лед вдруг чудесным образом вскроется, тогда они смогут — теоретически — вернуться на шлюпках обратно на «Террор» и попытаться вырваться из ледового плена.
Теоретически.
– Мистер Томас! — крикнул Крозье Роберту Томасу, второму помощнику, стоявшему первым в упряжи первых из пяти саней. — Трогайтесь, когда будете готовы!
– Есть, капитан! — откликнулся Томас и налег на ремни упряжи. Несмотря на усилия семерых мужчин, сани не шелохнулись. Полозья вмерзли в лед.
– А ну поднатужься, Боб! — рассмеялся Эдвин Лоуренс, один из матросов, стоявших с ним в упряжи. Сани затрещали, мужчины застонали, кожаные ремни заскрипели, лед хрустнул — и тяжело груженные сани поползли вперед.
Лейтенант Литтл скомандовал трогаться вторым саням, где первым в упряжи стоял Магнус Мэнсон. Благодаря невероятной силище здоровенного Мэнсона вторые сани — хотя и нагруженные тяжелее первых — сразу сдвинулись с места, тихо скрипя деревянными полозьями по льду.
Так и пустились в поход сорок шесть мужчин: тридцать пять тянувших сани на первом отрезке пути; пятеро шедших с мушкетами и дробовиками в ожидании своей очереди встать в упряжь; четыре помощника капитана с обоих кораблей и два старших офицера — лейтенант Литтл и капитан Крозье, — которые шагали рядом, изредка подталкивая сани и еще реже сами впрягаясь в них.
Капитан вспомнил, как несколько дней назад, когда второй лейтенант Ходжсон и третий лейтенант Ирвинг собирались в очередной поход с санями и шлюпками к лагерю (оба офицера тогда получили приказ отправиться с людьми из лагеря на охоту и разведку на несколько дней), Ирвинг удивил своего командира просьбой оставить одного из двух мужчин, входивших в его отряд, на «Терроре». В первый момент Крозье удивился, поскольку всегда считал младшего лейтенанта Джона Ирвинга толковым офицером, способным справляться с матросами и обеспечивать выполнение любых приказов, но потом услышал имена означенных мужчин и сразу все понял. Лейтенант Литтл определил и Магнуса Мэнсона, и Корнелиуса Хикки в санный и разведывательный отряды Ирвинга, и Ирвинг почтительно попросил — не объясняя причин, — перевести одного из мужчин в другой отряд. Крозье немедленно удовлетворил просьбу: перевел Мэнсона в санный отряд, покидавший корабль последним, а тщедушного помощника конопатчика отправил с отрядом Ирвинга. Крозье тоже не доверял Хикки, особенно после беспорядков, имевших место несколько недель назад и едва не вылившихся в мятеж, и он знал, что маленький человечек гораздо опаснее, когда рядом с ним находится здоровенный идиот Мэнсон.