Герр Буман плотоядно усмехнулся. Он уже чуял лакомый запах рагу с пряностями. И даже различил тонкий аромат мадеры и почмокал губами: «Ням!.. Ням!..»
— Итак, располагайтесь в моем скромном кабинете, как дома, — закончил Фенестранж, приятно улыбаясь.
Скромном? То, что Фенестранж называл кабинетом, меньше всего походило на кабинет. Гости французского фольклориста не могли сдержать восхищенных возгласов.
— Да это же волшебный зал из старинных сказок!
— Точная копия, — засмеялся Фенестранж.
В очаге, позади кованой железной решетки, потрескивал огонь, от большой медной лампы исходили волны нежно-золотистого света.
На столе стоял только один прибор, но хозяин быстро извлек из большого дубового буфета фарфор, хрусталь и серебро. Вскоре стол был накрыт на четыре персоны.
— Раз, два, три, как в старой сказке о волшебном столике, — хихикнул Фенестранж. — А что если поставить прибор и для вашего шофера, который мне кажется человеком хорошим и благовоспитанным? Тем более, что из прислуги у меня только старуха-повариха, пугливая и дикая, как лань. Она терпеть не может чужих в своей кухне… к тому же довольно запущенной.
Месье Тюиль опять почувствовал себя демократом и заявил, что он, конечно, согласен.
— Начнем с глотка вина в честь вашего столь радостного для меня приезда! Ах, дорогие мои собратья, я ожидал от этого съезда многого, но был весьма разочарован, ибо не смог вступить в контакт ни с одним из фольклористов.
Глаза герра Буманна сверкали от радости.
— Рейнское… Если я не ошибаюсь, это — несравненное «Liebfrauenmilch»!
— Вы оказываете мне честь. Не будь так темно, я бы вам показал виноградник, с которого я получаю это вино.
— Как, вино Юрпуа? — вскричал месье Тюиль, не веря своим ушам.
— А почему бы и нет? Лет двести назад на берегах Оржа виноградарство процветало, и даже мадам Саблиер отдавала должное винам этого края. Но все проходит, все умирает, даже вино…
— И даже Людоед! — фыркнул Буманн. — Даже Людоед! — согласился месье Фенестранж.
— Давным-давно и в нашей холодной Англии мидландцы делали доброе бодрящее вино. О нем говорили много хорошего, — вмешался в разговор мистер Петридж.
— Я получил лозу из замка Шантосе, — заявил Фенестранж.
— Ну и ну! — вскричал герр Буманн. — Ведь замок Шантосе был одним из владений ужасного Жиля де Рэ, не так ли?
— Именно так, поэтому я и назвал вино, которое вы только что отведали, «Вино Людоеда»!
— Тогда выпьем за здоровье Людоеда! — радостно вскричали гости.
Петрус Снепп осушил бокал и позволил наполнить его снова. Он не участвовал в разговоре, да и вряд ли мог сказать что-либо интересное. Он слушал, как на улице бушевала буря, и думал о развилке дорог, речонке и омуте.
Тюиль, Буманн и Петридж смаковали вино, как знатоки. Одновременно они рассматривали комнату, не скрывая своего восхищения. Им казалось, что они очутились внутри радуги и их глаза должны были свыкнуться с феерией красок и форм прежде, чем различить пестрые груды медвежат из золотистого плюша, оловянных солдатиков в сверкающих мундирах, очаровательных кукол, крохотных лошадей, коров, телят, игрушечные поезда и доспехи.
Петрус Снепп заметил все это еще тогда, когда вошел в комнату, и сразу подумал: «Прямо игрушечный базар для детишек». Но вслух он этого не произнес.
Фенестранж расхохотался.
— Приманка для жертв Людоеда!
Герр Буманн, пытаясь заглушить урчание в животе, осушил свой бокал. Запах жаркого наполнял комнату… Неужели хозяин добавил к пряностям чеснок? Эти чертовы французы готовы сунуть чеснок и в букет роз.
— Смотрите, восхищайтесь, а я на минутку вас оставлю, мне надо на кухню. Но не обессудьте, у меня приготовлено только одно блюдо: рагу из ягненка… правда, осмелюсь доложить… нежности несравненной!
Фенестранж поспешил к двери, и Петрус заметил, что у него короткие кривые ноги.
Трое фольклористов стали осматривать комнату, любуясь картинками и гравюрами в серебряных рамках.
— Смотрите, матушка Хаббард со своим псом! — воскликнул англичанин.
— Бременские музыканты, — восхищенно сказал немец, наткнувшись на забавную группку: осла, кота, пса и петуха.
— Полночь! Золушка теряет хрустальный башмачок, — вымолвил Тюиль, ткнув пальцем в рисунок.
Петрус Снепп подмигнул графину для крепких напитков, сделанному в виде хохочущего толстяка-голландца папаши Женьевра.
— Ты не так уж красив, — пробормотал шофер. — Рыжие волосы, зеленые глаза, толстое пузо, кривые ноги. Чтобы стать Людоедом, ему нужны только руки, как узловатые ветви дуба.
И, ухмыльнувшись, подумал, не наполнен ли фарфоровый живот папаши Женьевра кровью вместо доброй голландской можжевеловки.
Тюиль отвел глаза от какого-то гномика и взглянул на соседнюю игрушку. Это был толстяк, сидящий за столом. При повороте крохотной рукоятки открывалась громадная пасть. На столе появился аппетитный кусок мяса и тут же исчез в глотке обжоры. Петрус легонько крутанул рукоятку назад, чтобы рассмотреть пищу. Ею оказался крохотный младенец в рубашонке. На цоколе игрушки было написано: «Людоед. Патент 34130. Альсид Фенестранж».
А хозяин уже возвращался с большой салатницей, над которой поднимался ароматный пар.
— Рагу, вино и хлеб — вот и все, что я могу вам предложить, господа, — сказал Фенестранж извиняющимся голосом. — И сам вас обслужу, ибо моя кухарка не расположена покидать кухню. Мне кажется, что мяса хватит и на вторую тарелочку, если у кого будет аппетит. Поужинаем, как говорится, запросто.
Герр Буманн уже жевал и удовлетворенно ворчал между двумя глотками:
— Tadellos… schmeht fein!
Альбену Тюилю пришелся по вкусу соус и он макал в него большой ломоть хлеба. Англичанин ел с холодной решимостью человека, выполняющего свой долг по отношению к организму. Радушный хозяин просто ковырялся в тарелке.
Петрус Снепп был простым человеком. Из чернорабочего на заводах «Тюиль и K°» он выбился в механики, а потом стал личным шофером хозяина. Петрус привык к суровой жизни. Он любил грубую, ко сытную пищу: кусок мяса с кровью, капусту с салом, кровяную колбасу и картошку. А нежное, тающее во рту мясцо, хрящики, крошившиеся под зубами, незнакомые приправы, придававшие соусу странный вкус и запах — все это вызывало у него тошноту; поэтому он запивал каждую порцию пищи добрым глотком вина, благо на вино хозяин не скупился.
На улице свирепствовала стихия. Под яростными наскоками ветра резко хлопали ставни; дождь грозил потопом, а в трубе рыдали неясные странные голоса, но это был ветер, только ветер…
Петрус Снепп не подозревал, что повторял слова старой сказки о малышах, посаженных в печь злой колдуньей:
«Кто стучится в дверь? Ветер… только ветер!»
Месье Фенестранж ел мало, а потому поддерживал разговор. Он говорил больше других и, конечно, о Людоеде, это был его конек.
— Только во Франции и Фландрии есть настоящий Людоед-Крокмитен.
— В Германии есть Рюбецаль, пожиратель репы, — сказал герр Буманн. — Им пугают детей, но он не причиняет никакого зла…
— А у нас в Англии, — заявил Петридж, — живет Мистер Рэйн. Дядюшка Дождь. Этот призрак не трогает детей. Но любому взрослому, который ему не приглянется, он может свернуть шею…
— Уу! Уу! — завывал ветер.
Петрус Снепп прислушался.
В свое время он был на заводе ночным сторожем.
В долгие часы одиночества он привык к вою ветра за окном, часто напоминавшему пьяные голоса, мольбы о помощи и стоны умирающих…
Ветер набрасывался на ставни, словно свора разъяренных собак; потом вдруг засвистел в трубе…
Но разве Петрус Снепп не расслышал детских криков, доносившихся откуда-то из глубины дома? Впрочем, это был ветер, только ветер.
Тюиль пообещал прислать хозяину лучший экземпляр своего эссе «Смутные полтора месяца в Гентской области». Правда, оно написано на фламандском, но он обязательно приложит французский перевод. Эта книга должна заинтересовать месье Фенестранжа, потому что в ней описано некое подобие Людоеда, которого гентцы прозвали «Месье Луи» или «Арраби».
— Рыжие волосы, зеленые глаза, черные зубы, брюхо бочонком, руки, как узловатые ветви дуба, кривые ноги.
— Совершенно зерно! — вскричал Фенестранж с воодушевлением. — Вылитый Людоед!
Петруса Снеппа поразила неожиданная мысль.
«Рыжие волосы!.. Совсем как у мистера Петриджа».
«Зеленые глаза!.. Совсем как у месье Тюиля в минуты гнева».
«Брюхо бочонком!.. Совсем как у герра Буманна».
«Черные зубы».. Петрус с улыбкой вспомнил, что его собственные зубы давным-давно почернели от махорки.
А где же узловатые ветви дуба?..
На развилке дорог стоял деревянный указатель: «Проезд закрыт». Он был сработан на совесть и, сопротивляясь натиску ветра, только потрескивал, словно орех в щипцах. Рядом с указателем высился древний каменный дуб. Черви и лишайника подточили его корни, омела и плющ высосали из него соки. Он превратился в растительное чудище, стволу было не по силам держать крону. Камыш на берегу Оржа гнулся под яростью ветра. Дуб стоял насмерть, он прожил слишком много столетий, но особо резкий порыв ветра вывернул его с корнем и корявые ветви в щепы разнесли указатель.
«Черные зубы».. Петрус с улыбкой вспомнил, что его собственные зубы давным-давно почернели от махорки.
А где же узловатые ветви дуба?..
На развилке дорог стоял деревянный указатель: «Проезд закрыт». Он был сработан на совесть и, сопротивляясь натиску ветра, только потрескивал, словно орех в щипцах. Рядом с указателем высился древний каменный дуб. Черви и лишайника подточили его корни, омела и плющ высосали из него соки. Он превратился в растительное чудище, стволу было не по силам держать крону. Камыш на берегу Оржа гнулся под яростью ветра. Дуб стоял насмерть, он прожил слишком много столетий, но особо резкий порыв ветра вывернул его с корнем и корявые ветви в щепы разнесли указатель.
***
Петрус этого не знал; его захватила странная мысль.
«Рыжие волосы… зеленые глаза… Если все сложить вместе, то окажется, что Людоед преспокойно сидит за этим самым столом. Не хватает только рук…»
Мысль показалась Петрусу занимательной и он тихонько засмеялся, но никто не заметил этого. Может быть, его удовольствие было бы омрачено, знай он, что произошло на берегу реки. Но его радость длилась недолго: ветер снова взялся за свое и заплакал жалобными детскими голосами.
Дом был большой, зловещее эхо гулко раскатывалось по длинным и пустым коридорам.
И все же…
А вдруг и вправду в глубине этого одинокого жилища спрятаны детишки — плачут, стонут, тщетно зовут на помощь?.. Петрус старался отделаться от этой мысли; должно быть он просто опьянел от вина… вина Людоеда!..
В застольной беседе Фенестранж пересказал свой доклад о Людоеде, который гости изредка прерывали односложными замечаниями.
Он кончил теми же словами:
— Людоед умер…
Все согласились — современная молодежь уже давно перестала верить в существование чудовища.
Было поздно. Кукушка выглянула из своего окошка над циферблатом и прокуковала двенадцать раз…
— Полночь! Час Людоеда! — провозгласил месье Тюиль.
— И час сна, — добавил мистер Петридж, который был человеком здравого смысла.
И опять Фенестранж рассыпался в извинениях. Он, мол, живет отшельником, никого не принимает и не имеет комнат для гостей. Автомобиль так кстати… нужно ехать прямо по шоссе и не забыть про развилку, иначе они свернут к реке и свалятся в омут. Но на развилке стоит указатель. В Дурдане они, несмотря на поздний час, легко найдут комнаты в гостинице «Руан», что на главной площади, против церкви.
Наконец, крепко пожав друг другу руки и пообещав встретиться снова, они расстались. Петрус Снепп отсалютовал по-военному, приложив руку к фуражке с золотым галуном. Потом бросился к машине и завел мотор.
А из коридора по-прежнему неслись жалобы… Ну и шутник был этот ветер! От этого проклятого вина Людоеда только разыгрывалось воображение…
Людоед… опять, Людоед… Имя прозвучало даже в прощальном возгласе Фенестранжа.
— Только не бойтесь Людоеда!
— No… Nein… Non… Neen!
— Ведь Людоед умер!!!
***
Петрус Снепп не увидел указателя, разбитого дубом, зато мельком заметил две громадные ветви, которые взметнулись в небо, словно руки, протянутые за добычей.
— Руки, как ветви дуба!.. — пробормотал шофер. — Теперь все сходится… Неужели?..
Но было уже поздно.
Машина скользнула по откосу и нырнула в Орж. Прямо в омут.
На поверхность выплыл только Петрус Снепп.
Он долго барахтался и, наконец, выкарабкался на берег. В руке у него было зажато что-то твердое и холодное. Он глянул: это был разводной ключ — все, что осталось от великолепного «панар-левассора».
***
Когда он толкнул решетчатую калитку перед домом Фенестранжа, сквозь щели в ставнях еще сочился свет.
Несколько секунд он раздумывал, не трогаясь с места…
— Он понял, что я распробовал… Да, да, понял, что я понял! Нас следовало погубить так, чтобы никто ничего не заподозрил. Он показал нам опасную дорогу… дорогу смерти!
Месье Фенестранж открыл ему.
— Авария? — ужаснулся он.
Петрус Снепп пристально разглядывал его.
Почему именно в это мгновение он вспомнил о крысе, лежавшей в лужице крови?
Он подумал: «А умер ли Людоед?» — и с силой ударил Фенестранжа разводным ключом.
Человек лежал в небольшой красной лужице, неподвижный и мертвый… как крыса.
В то же мгновение стоны возобновились и Петрус побежал по коридору, крича:
— Детки, выходите… Я иду… Вы спасены… Людоеда больше нет… Людоед умер!
Он пробежал через весь дом и попал в комнатушку, где стояла убогая койка и несколько перекошенных стульев. Потом стал заглядывать во все комнаты подряд, но всюду видел лишь паутину и пыль.
Кухня походила на темную пещеру с железной печкой. Неряхи-кухарки там не оказалось.
Но стол был красен от свежей крови, и Петрус Снепп закричал от ужаса и гнева.
На веревке сушились три козьих шкурки, но Петрус и не глянул на них, потому что побежал дальше, вопя изо всех сил:
— Не плачьте! Я иду… Людоед умер!
Погреба были пусты, там стояло только несколько бутылок вина. А крики стали еще громче и жалобней.
Петрус уселся на старый ящик и медленно раскурил трубку.
Он увидел отдушину. Сквозь нее, подражая детским мольбам и стонам, врывался ветер.
Шоферу стало ясно, что он ел вовсе не человечину, а мясо молодого козленка; месье Фенестранж был всего лишь бедняком-ученым, помешанным на Людоеде, и комната с гравюрами и игрушками, напоминавшими о его увлечении, была единственной радостью, единственной роскошью, которую он мог себе позволить.
Людоед. Он откликнулся на зов людей, вызвавших его из прошлого и вернувших ему жизнь. И в эту ночь он погубил многих, хотя его никто и не видел. Ведь он был призраком, наваждением…
Петрусу Снеппу было трудно думать. У него болела голова и его лихорадило.
Людоед умер?
Именно он, Петрус Снепп, простой шофер, положил конец вековой загадке и открыл ужасающую истину:
— Людоед не умер! Он жив! Он бессмертен! И не умрет, пока на земле будут жить люди!