В школьном дворе все было как-то чертовски аккуратно. «Хороший у них директор» – подумал Андрей и вспомнил свою школу и двор. Там было где разгуляться. Заросли сирени и какие-то кустарники, заброшенное футбольное поле, руины теплицы и масса потайных мест. Там курили, сидели с девчонками… А тут негде было найти участок незаасфальтированной или неухоженной земли. «Бедные дети, – и еще подумалось Андрею: – Как же им тут худо, должно быть. Наверное, метут эту территорию как проклятые. Ужас какой!» Он прошел школьный двор насквозь, постоял на спортивной площадке с железными турниками, посмотрел по сторонам. Но земля была посыпана гравием и хорошо утоптана. Он зашагал дальше. Он шел на свет огней телебашни и вспоминал, что эти огни всегда вызывали у него тоску и скуку. Но он шел, потому что там, в той стороне, был кинотеатр, небольшой городской парк и еще какие-то пространства. В том кинотеатре он давно не был и не знал, как к нему пройти через дворы. Но он помнил, что надо двигаться в направлении телебашни. Сверток тяжелел, лопата стала выскальзывать из-под руки. Тогда он взял лопату двумя руками и прижал ею свою ношу к груди. Так показалось намного удобнее, но ненадолго.
Было прохладно, неуютно, но самое главное было, как бы это сказать… все было не так. Не так, как днем. Он чувствовал, что теперь на улице ему не нужно было находиться.
Проходя мимо трансформаторной будки, он услышал гудение и звон мощнейшей электрической энергии. Он увидел неплохое место за этой будкой: кустарник и забор. Но возле такого серьезного объекта, как этот клубок гудящего электричества, копать ему как-то не захотелось. К тому же именно возле этого трансформатора было совсем темно. Лампа ближайшего фонаря, видимо, сгорела. «Да-а-а, отсюда электричество идет ко всем фонарям, а тут темно. Вот так все в жизни…» – подумал и усмехнулся он. Проходя мимо детского сада, он попытался вглядеться в темноту, которая была за оградой. Над дорогой светил фонарь, а там, за оградой, густела темнота. Там угадывались детские домики, деревянные горки, грибок песочницы.
– Че смотришь, мужик? – раздался голос из темноты. – Не нас ищешь? – и несколько невидимых парней и одна или две девушки громко засмеялись из темноты.
Оказывается, на веранде детского сада сидела компания, а Андрей их и не видел. Сам же он был освещен фонарем.
– Ты че, отец, клад закапывать пришел? Так давай его нам сразу,– крикнул другой, невидимый парень. И снова смех.
– Ну куда ты, родной? – прозвучал совсем грубый голос. – Поделись с нами, куда бежишь? – и смех. Андрей уже быстро уходил прочь. Он не боялся преследования, он слышал, что ребята совсем юные и скорее всего просто красуются перед своими девицами. «Да и, может быть, ребята неплохие, просто полуночничают на улице, пока зима не настала», – рассуждал он. Сколько он сам просидел по таким вот детским садикам и скверам. А еще Андрей отчетливо представил, как он теперь выглядит. Ночью, с лопатой и большим чем-то, завернутым в пестрое покрывало.
– Бред какой-то, – вырвалось у него.
«Как же так? Должно же быть что-то, какая-то служба или сервис, который этим занимается, – рассуждал он уже не вслух. – Куда-то же девают собак, кошек, которые умерли. Наверняка есть какой-то телефон или информация… Просто я не знаю.»
Он вспомнил всякие телевизионные репортажи о собачьих парикмахерских, собачьих и кошачьих гостиницах и даже дантистах. Вспомнил про то, что где-то в Англии собакам даже, если верить телевидению, вставляют зубы. «Что-то подобное должно быть и у нас. А как же?! Собак-то полно! И больших собак!» Но он ни разу не слышал про собачьи кладбища. У него тут же мелькнула мысль, мол, почему этот бизнес никто не освоил. Но почти сразу Андрей подумал, что такое кладбище наверняка есть или должно быть, но он про это тоже ничего не знает. Не был он ни серьезным любителем футбола, ни собачником настоящим тоже не был. «Но куда-то же девают мертвых собак, куда-то они все деваются?!» – думал и думал он.
Андрей шел через двор длинного высокого дома, здесь было светлее от все еще редких горящих окон и огней у подъездов. Возле детской площадки стояли два мужика и курили, у их ног лежали две собаки: овчарка и дог. Наверное, мужики с ними гуляли и остановились покурить и поболтать. Было уже далеко за полночь, но наступало воскресенье, и можно было так стоять и курить. Овчарка, завидев Андрея вскочила, натянула поводок и залаяла. Своим рывком она чуть не опрокинула хозяина.
– Фу, Астра, фу! – крикнул мужик, хозяин собаки. – Извините, не бойтесь, – крикнул он Андрею.
Дог, точнее, догиня, тоже встала и зарычала.
– Дуня, сидеть, – скомандовал другой мужик. – Я кому сказал, сидеть!
Дуня села, а Астра замолчала. Андрей знал, точнее, узнал догиню Дуню. Граф однозначно на нее реагировал и домогался ее на собачьей площадке. Только Граф не знал ни «лежать», ни «сидеть», ни «фу». Он прекрасно знал слово «гулять», и каждый раз страшно радовался, слыша это слово. Его радость была столь бурной и искренней, как будто он никогда в жизни не гулял. Андрей даже думал, что не может быть, чтобы Граф так радовался только возможности пописать или покакать, даже если он этого нестерпимо хотел. «Он надеется на что-то, каждый раз надеется», – всегда думал Андрей.
Андрей не поздоровался с мужиками и не спросил совета, что ему делать. Он поспешил пройти мимо, неся свою мертвую собаку в охапке и чувствуя, как она становится все тяжелее и тяжелее.
Он шел и думал: «Ну и пусть Граф не знал этих команд, зато мы друг друга не мучили этой дрессурой. Он и так был умный и знал, что можно и чего нельзя».
Он вспомнил, как Граф попрошайничал за столом, клал голову Андрею на колено и при этом смотрел в глаза, заглядывая, казалось, прямо в душу. А гостей он пронзал такими взглядами и делал вид, что хозяева его сильно бьют и не кормят никогда. Он издавал звуки, похожие на голоса дельфинов. И конечно, не выдерживал никто, и все тайком от Андрея, а Андрей тайком от всех давал ему что-нибудь со стола. Так настоящие воспитанные собаки себя не ведут. Это было ясно. Но Андрей нес мертвую собаку и уговаривал себя, что хорошо делал, что не держал ее в строгости.
Он обогнул дом и вышел на проспект к перекрестку. Тут он сразу сообразил, где находится и куда надо идти. Нужно было пройти по улице через проспект, а дальше кинотеатр и парк. У перекрестка было светло и даже шумно. Андрей растерялся. На противоположной стороне стояло несколько такси и еще каких-то автомобилей. Там светился павильон. Светофоры мигали. Ярко нависал над проспектом рекламный плакат: из красивой стиральной машины выскакивали очень веселые и чистые пингвины. С громким шелестом проезжали машины.
Андрей держал сверток, прижимая его лопатой к груди. Край пестрого покрывала выбился из-под завязок и свисал. Он задумался о том, как он выглядит, лицо его вспотело. Он постоял так и не решился переходить проспект по переходу. У светофора остановились две машины: грузовик и какая-то спортивная, с шумным двигателем. Он не решился идти перед ними в свете их фар и фонарей с большим свертком и лопатой. Андрей повернулся и пошел прочь от перекрестка. Он прошел метров триста туда, где было темнее, и перебежал проспект, когда не было ни одной машины даже вдалеке. Потом он прошел темным двором магазина, где сильно пахло какими-то несвежими продуктами всеми вместе. Потом он шел еще каким-то двором. И наконец шагнул в неприбранный районный парк. Парк был огорожен ржавой оградой, и со стороны двора туда вела небольшая калитка. У калитки висела табличка «Выгул собак запрещен». Андрей горько усмехнулся. Он сюда с Графом никогда не ходил.
В парке было сыро и темно. Андрей шел по дорожке к аллее. Там тускло горела одинокая «кобра». Трава в парке, уже несвежая, еще высоко торчала вверх. Тополя шумели и покачивались, листьев на них осталась половина от лета. Остальные скользкой сырой пленкой покрывали аллеи и дорожки.
Он вышел на нечистый асфальт аллеи, в свет фонаря, и подошел к скамейке. На скамейку налипли листья, и еще на ней лежала раскисшая газета. Андрей положил свой сверток на эту скамейку, потянулся всем телом и выдохнул пар.
Он покачал головой и подумал о том, как он шел бы через проспект со своей ношей, и на что это было бы похоже. Человек ночью идет с мешком и лопатой по городу! Как это можно понять? Да и не просто человек. А он! Он, Андрей! Толстый, аккуратно одетый, серьезный человек. Взрослый!
А он всегда был толстым. Когда-то давно. Совсем давно это было мило, и на всех детских праздниках он был медведем. Все взрослые умилялись, бабушка была в восторге. А потом он понял, что то, что его друзья называли его «пузырь» или «жир», беззлобно и весело называли, это уже не мило. Он был сильным, и сильней многих сверстников, друзей и недругов, но он никогда не мог так же быстро и долго бегать, как они. А впоследствии никакая даже самая модная одежда не смотрелась на нем, как надо.
Андрей делал несколько серьезных и менее серьезных попыток похудеть. Он это делал разными способами и в конце концов убедился в том, что, чтобы похудеть, нужно просто не есть. Не есть никак и совсем. А этого у Андрея не получалось. Все заканчивалось внутренними монологами типа: «Так, я съел сегодня только творог утром, жиденький суп днем и две помидорки вечером. Чепуха!». После этого монолога шло ночное быстрое обжорство у холодильника. Он махнул на все это рукой пару лет назад и больше не смотрел в сторону модных брюк и тонких свитеров. Но аккуратным Андрей был всегда и любил свои небольшие и, на его взгляд, красивые руки. Одевался он практично и любил светлое.
Не мог он такой идти через проспект с лопатой и мешком.
Когда-то отец отдал ему в старших классах свой почти новый портфель. Он не нашел слов, чтобы объяснить отцу, что с таким портфелем невозможно идти в школу, с таким взрослым портфелем. Причем не просто невозможно, а ему, Андрею, невозможно. Андрею это было столь очевидно, что он не смог найти слов, чтобы объяснить это отцу. И он пошел с отцовским портфелем в школу, с таким коричневым, серьезным, кожаным портфелем. И получил за это в школе страданий сполна. Но объяснить отцу он ничего не смог. Этот портфель мучил его до самого окончания школы.
Андрей огляделся по сторонам, подходящих мест в парке было достаточно. Он взял лопату, посмотрел на сверток, постарался задушить и отогнать свои смущения и неловкость, испытанные у перекрестка. Потом он восстановил в себе горе и ответственность, и пошел к дереву за скамейкой. Очень хотелось быть радикально незаметным. Но также решительно не хотелось уйти из света и копать в темноте. Он зашел за ближайшее от скамейки дерево и стал копать в стороне от черной тени. Хотя, стал копать, это неверно. Он стал пытаться копать. Лопата была не маленькая, не большая. То есть как заступом ею работать не получалось, а воткнуть её руками в землю оказалось не под силу. Андрей стал рубить траву и дерн, понимая, что это задача не на пятнадцать минут. Вдруг его осветил луч, который был ярким и подвижным.
– Гражданин! Что это мы тут делаем? – услышал он молодой и очень дерзкий голос.
Андрей вздрогнул и поднял глаза на свет. Ему светили фонариком прямо в лицо. Он смог разглядеть два силуэта в фуражках, и пара каких-то еще, сохранивших активность даже осенью насекомых пролетела через луч.
– Подойдите сюда! – услышал он другой голос, и одна фуражка качнулась. – Сюда идите, гражданин!
Андрей пошел к говорящим, и ему всю дорогу безжалостно светили в глаза.
– Здравствуйте – сказал он.
– Добрый вечер, – ответили ему.
Оба милиционера были молодые и небольшого роста. Когда Андрей подошел к ним, они очень выразительно посмотрели на лопату, а потом снова ему в глаза. Но фонарик свой погасили.
– Чем занимаемся? – спросил совсем бледный конопатый парень. В свете паркового фонаря его глаза были совсем бесцветные.
Пока Андрей шел к ним, он отчетливо понял, что у него с собой нет документов и денег, наверное, тоже нет. Еще он вспомнил, что водительские права и документы на машину тоже точно остались дома. От этого он весь мгновенно похолодел, но так же мгновенно вспомнил, что сейчас он не за рулем…
– Так чем занимаемся? – повторил конопатый.
– Клад ищем? – спросил другой, совсем худой милиционер, при этом он улыбнулся. Один передний зуб у него был заметно сколот. – Может, помочь?
– Да ну что вы, какой клад! Тут знаете… – начал было Андрей. Но в это время у худого громко зашипела и загавкала рация, которую тот держал в руке. Милиционер что-то невнятно ответил в нее, и рация стихла.
– Что-что? – переспросил конопатый.
– Я, вы знаете… – снова начал Андрей.
– А документы ваши можно посмотреть? – перебил его худой.
Андрей сбивчиво стал объяснять, что не захватил с собой документы, потому что живет совсем рядом. При этом он махнул рукой как бы в сторону своего дома, махнул для наглядности и убедительности. В тот же миг он понял, что махнул совершенно не туда, извинился и указал в другую сторону. Милиционеры спросили адрес. Андрей отчего-то назвал его сбивчиво и как-то не сразу. Он уже весь вспотел и стал бояться, не понимая, чего, собственно, он боится. Милиционеры переспросили адрес, узнали имя, отчество, фамилию, возраст, и худой проговорил все это в рацию, которая в ответ крякнула и зашипела.
– На рыбалку, что ли, собрались? – усмехнулся конопатый. – Так ведь в парке копать червей нехорошо. А это что у нас здесь? – сказал он, включил фонарик и направил его на сверток, лежащий на скамейке.
– Извините, я понимаю, что это выглядит странно, но тут такая ситуация… – начал говорить Андрей, но его снова перебила рация.
Худой послушал, казалось бы, совершенно нечленораздельные хрипы, ответил: «Добро!», и рация снова затихла.
– Что это у вас, гражданин? – очень строго спросил конопатый. – И потрудитесь объяснить, что вы тут делаете.
Андрей испугался совсем и стал сбивчиво, невразумительно и как-то очень издалека, объяснять, что случилось и как.
– Так у вас там что, собака, что ли?! – спросил худой. – Покажите!
Андрей, продолжая что-то говорить, начал развязывать веревку. Это у него плохо получалось, он суетился, извинялся, но наконец размотал и распутал все. Потом он развернул часть свертка, и показались задние лапы и кудрявый, темнорыжий бок Графа.
– Понятно, достаточно. Заворачивайте, – сказал конопатый. – И, значит, здесь вы хотели его зарыть. Я правильно вас понял?
– Похоронить, – коротко ответил Андрей.
– А-а-а! А вы понимаете, что это в общем-то парк? Общественное место! – своим дерзким голосом сказал худой. – А что будет, если сюда все понесут хоронить – слово «хоронить» он как-то особенно язвительно подчеркнул, – своих собачек, кошечек, хомячков? А?! Что здесь будет? Конечно-о! Давайте, тащите сюда своих черепах, аквариумы! А тут дети, между прочим, гуляют.
Андрей стал оправдываться, что-то объяснять, заматывая Графа по новой. Он соглашался, извинялся, кивал головой.
– По-хорошему, вас надо задержать и наказать, Андрей Михайлович, – продолжал худой. – Немедленно идите домой, чтобы мы вас ни здесь, ни где-либо еще не видели. Понятно?! Я спрашиваю, понятно?
Андрей сказал, что понял. Он сграбастал свою собаку в охапку и стоял так, перед двумя маленького роста милиционерами вспотевший.
– Лопатку свою захватите, нам вашего ничего не надо, – продолжал худой.
– И не надо тут перед нами изображать трагедию! Мы тут, – он сделал неопределенный жест, указующий как бы на весь город, – много всякого видели.
– Правда, идите домой, – сказал конопатый. – У меня тоже была собака в деревне, хорошая собака. Я знаю, что это такое, когда любимая собака умрет. Но это не значит, что нужно загаживать общественные места.
– А куда же, простите, мне с ним? – беззащитно сказал Андрей.
– Домой! Вы не слышали? – резко ответил худой. – И там подумайте.
– Знаете, – сказал конопатый, – там стоят большие мусорные баки, туда собирают листья и мусор со всего парка. Вот туда отнесите. Ничего страшного. Нормально. Ей уже все равно. Поверьте, это нормально.
– Ему, – тихо сказал Андрей.
– Что?
– Ему. У меня пес. Кобель.
– А-а-а! Теперь-то какая разница, – ответил конопатый.
Андрей и милиционеры распрощались и разошлись. Андрей шел в указанном направлении минуту.
– Тьфу! – плюнул он громко. – Тьфу, тьфу, тьфу, – плевал он и хотел материться. Было гадко, как-то стыдно и горько… А еще он почувствовал, что нестерпимо хочет пить. Нестерпимо!
В конце аллеи действительно стояли большие мусорные контейнеры. Их было три. Вокруг них валялось много мокрых бумаг, каких-то рваных пакетов и прочей дряни. В мусоре явно покопались исследователи мусора. Теперь их не было. В двух контейнерах был собственно мусор. А третий был заполнен ветками и листвой. Несмотря на прошедший дождь из этого контейнера шел дым. Где-то там, внутри, тлели подожженные кем-то листья.
Андрей подошел близко. Пахнуло едким дымом и вонью прокисшей всякой всячины. Он сделал шаг назад и остановился. Он стоял так, чувствуя, что уже устал, Граф сильно потяжелел и ощущался как что-то совсем чужое, не имеющее никакого отношения к энергичному и всегда веселому псу. Андрей постоял, подумал, куда положить свою собаку. В мусор не хотелось. Даже не то что не хотелось, рука не поднималась. Он не мог этого сделать! Дым от листьев был едкий и горький. Он представил, как будет тлеть и вонять шерсть его собаки, и тоже не захотел оставить Графа в контейнере с листвой. Но все же Андрей шагнул именно к нему, готовясь расстаться со своей ношей. Но вдруг сказал себе тихо-тихо: «А с какой стати?». А дальше подумал: «Почему я должен выполнять то, что сказали делать мне эти мальчишки? Я не хочу, мать их так!..».
Он развернулся и пошел прочь. Он шел через парк, мимо памятника космонавтам, уроженцам их города. Человек в обнимку с ракетой были чернее ночного парка, деревьев и низкого неба, куда они были так устремлены.