Пробуждение оказалось таким немыслимым, невообразимым счастьем, что я описать не возьмусь.
— Прости, что не дал выспаться, — вежливо сказал мой милосердный мучитель. — Я подумал, вдруг ты все-таки внезапно захотел сделать дыхательное упражнение и продолжить беседу? Если нет, я готов принести извинения и спеть тебе колыбельную.
Понять его превратно я не смог бы при всем желании. Конечно, это была угроза. Я все взвесил и сдался. Сделал медленный вдох, задержал воздух в легких, медленно выдохнул. Слушаться, делать, что велят, казалось мне унизительным, зато мое тело было совершенно счастливо.
Чиффа, к моему удивлению, вовсе не злорадствовал, а наблюдал за мной с неподдельным сочувствием.
— Ничего унизительного тут нет, — вдруг сказал он. — Подчиняться тому, кто тебя спасает, не стыдно. Ты в детстве небось никогда не болел, к знахарям тебя не водили, вот и не привык принимать помощь из чужих рук.
Я поглядел на него с искренним изумлением. Его попытки меня утешить совершенно не вписывались в мою картину мира, в точности как давешнее поглаживание по голове. Могущественные колдуны так себя не ведут, думал я, и вообще никто так себя не ведет, свихнулся он, что ли? Если так — тем лучше. Возможно, если я притворюсь покорным и несчастным, он вернет мне возможность действовать, и вот тогда начнется настоящее веселье. Вряд ли я с ним справлюсь, но попробовать все-таки надо.
Словом, я несколько приободрился.
— Ты давай дыши, — вздохнул Чиффа. — И постарайся расслабить мышцы, так пользы больше. А помечтать всегда успеешь.
Только тут до меня дошло, что эта кеттарийская скотина читает мои мысли. И раньше мог бы сообразить, честно говоря. Но поскольку мне волей-неволей пришлось продолжать упражнение, гнев мой был жалким подобием обычной в таких случаях ярости, да и тот почти сразу угас. Вместо того чтобы сердиться, я наконец задал себе вопрос, с которого, собственно, следовало начинать: а как такое вообще может быть? Почему этот человек читает мои мысли, которые всегда были надежно скрыты — даже от Великого Магистра и моего собственного отца, а ведь они, теоретически, имели достаточно времени и возможностей подобрать ключ к моим тайникам? Откуда он столько знает о моих делах, включая историю с мертвыми магистрами? И почему он имеет надо мной такую великую власть? Как он заставил меня добровольно заявиться на это грешное кладбище? Ясно ведь, что он сидел тут в засаде, а не случайно проходил мимо. Я много лет изучал магию, прочитал великое множество книг, выслушал еще больше рассказов, и совершенно очевидно, что он проделывает со мной какие-то совершенно невозможные вещи. Так не бывает.
— Вот теперь твои мысли потекли в более-менее правильном направлении, — безмятежно заметил Чиффа. — Единственная поправка: о магии ты пока знаешь чрезвычайно мало. И книги читал не совсем те, какие следовало бы. Но это дело поправимое, при условии, что тебе удастся остаться в живых. Непростая, честно говоря, задача. Киба Аццах и Йук Йуггари от своего не отступятся, это, надеюсь, даже тебе ясно. А обходиться без сна ты больше не можешь, да и не нужно без него обходиться. Постоянно бодрствовать — это все равно что глаз себе добровольно выколоть, руку отрезать, ногу отрубить: выжить кое-как после этого, может быть, и удастся, но никто не назовет такую жизнь полной. Сновидения — своего рода подкладка бытия. А без подкладки даже лоохи плохо сидит, быстро изнашивается да и не греет совсем, ты такое надеть побрезгуешь.
Я слушал его молча. Медленно вдыхал, медленно выдыхал. Сам не заметил, как вошел во вкус, мне больше не хотелось поскорей покончить с этой тягомотиной. Поразительно, если учесть, что в ту пору почти всякое монотонное действие, длящееся дольше дюжины секунд, наводило на меня неописуемую тоску.
— У тебя очень хорошо получается, — заметил Чиффа. — Твое тело словно бы специально для этого создано. И ты сам словно бы специально создан для чудес — и больше, пожалуй, ни для чего. В общем, понятно, как ты дошел до жизни такой. Тебе не хватало подлинной, живой магии, а как к ней подобраться, неведомо и спросить некого, вот ты и пошел вразнос. Родись ты на несколько столетий раньше, когда в Соединенном Королевстве еще умели правильно воспитывать ребят вроде тебя, все было бы совсем иначе. И еще неизвестно, кто из нас сейчас лежал бы пластом. Впрочем, скорее всего никто: уж я бы расстарался, чтобы с тобой подружиться.
Я поймал себя на том, что слушаю его с удовольствием. Меня уже очень давно никто не хвалил, и вдруг оказалось, что мне этого не хватает. Хоть и странно это — выслушивать комплименты от победившего тебя врага. Строго говоря, побежденному вообще полагается умереть, а не комплименты слушать.
— Ты, кстати, вот что, — вдруг сказал Чиффа. — Имей в виду, то, что я тебя поймал, — это не стыдно. Ты же не стыдишься, если промокнешь от дождя? Никому, даже тебе, в голову не придет ставить вопрос таким образом. А почему? Потому что ты не сражаешься с дождем, он тебе не враг, просто делать все мокрым естественно для него. Ну вот, со мной ровно та же история.
Я окончательно уверился, что из нас двоих этот кеттариец — куда худший безумец. Но продолжал молча вдыхать и выдыхать. Это занятие пришлось мне по вкусу, в отличие от разговоров.
— Не понимаешь, — констатировал он. — А я всего-то и хотел сказать, что не враг тебе. И вообще никому. Я ни с кем не сражаюсь. Именно поэтому я могу поймать и убить кого угодно. Тот, кто ничего не хочет, всегда сильней того, кто хочет всего, да побольше. Тебе это пока тоже не понятно, так что просто прими на веру и запомни на будущее — пригодится.
— Не пригодится. Никакого будущего нет, — произнес чей-то голос. Он звучал печально и одновременно очень спокойно. Я далеко не сразу понял, что сказал это сам. С такими интонациями я отродясь не разговаривал.
— Ого, заговорил! — оживился Чиффа. — По большому счету ты, конечно, прав, будущего нет, и прошлого тоже нет, есть только один-единственный миг — здесь, сейчас; миг этот со всех сторон окружен бездной, преодолеть которую можно, только пройдя по Мосту Времени. Эта прогулка очень похожа на твои нынешние кошмары, с одной существенной разницей — совершать ее надо мало того что по доброй воле, но еще и с бесконечным энтузиазмом. Поэтому перейти Мост Времени может только тот, чья готовность к радости сильнее готовности к страху, то есть почти никто. И пожалуй, хватит об этом — пока.
Он немного помолчал и неожиданно добавил:
— Но с точки зрения повседневной, практической ты говоришь ерунду. Это для тебя-то нет будущего? Ха! Ты будешь жить бесконечно долго, время от времени почти счастливо и всегда — чрезвычайно интересно. А в один прекрасный день, очень-очень нескоро, вдруг обнаружишь, что стал самым могущественным колдуном этого Мира. Но тебе будет плевать — вот что самое смешное. Ты и бровью не поведешь.
— Это пророчество?
Пропустить мимо ушей столь заманчивые обещания было решительно невозможно. Веры этому болтливому кеттарийцу, конечно, быть не могло. А все-таки.
— Что-то вроде, — ухмыльнулся он. — Так вполне может случиться — при условии, что тебе удастся удрать от твоих несговорчивых мертвецов. Имей в виду, я знаю как. Но не уверен, что ты станешь меня слушать.
— Может, и стану.
Поначалу я сам не поверил, что такое сказал. Если бы мог, вырвал бы собственный болтливый язык, чтобы не смел больше никогда заискивать перед врагами. Но тут же понял, что горячиться уже довольно поздно. Я и без того битых полчаса исполняю его волю, и это, кажется, действительно пошло мне на пользу. Спать, во всяком случае, почти не хочется, и соображать стало значительно легче. Выходит, этот пройдоха действительно может мне помочь. Понять бы еще, зачем ему-то это надо.
На всякий случай я добавил:
— Ты говоришь как друг, а действуешь при этом как враг. Если бы ты не заставлял меня валяться на земле, веры твоим словам было бы больше.
— Это я и сам понимаю, — миролюбиво согласился Чиффа. — Давно бы снял с тебя заклятие, только, видишь ли…
Он вздохнул, немного подумал и продолжил:
— Очень трудно мне с тобой говорить. Если я буду называть вещи своими именами, ты подумаешь, будто я хочу тебя унизить. А это не так. Ладно, скажу как есть. Я прекрасно понимаю, что, как только к тебе вернется способность действовать, ты попробуешь взять реванш. Так уж ты устроен. Проблема даже не в этом, а в том, что мне ты навредить не можешь. Зато себе — сколько угодно. В лучшем случае все закончится тем, что несколько секунд спустя ты снова будешь валяться на траве, и нам обоим придется начинать все сначала. Тебе — дышать и успокаиваться, а мне — языком молоть, переливать из пустого в порожнее. Все это немыслимо скучно, тебе не кажется? А в худшем случае мне придется тебя убить, и вот это будет совсем скверно для нас обоих. Что касается меня, я останусь с пустыми руками, мое время и силы окажутся потраченными понапрасну — досадная потеря! А ты попадешь прямехонько в объятия своих мертвых друзей, только проснуться уже будет совершенно невозможно, сам понимаешь.
Он сейчас озвучил мои собственные наихудшие подозрения. Я сам не раз думал, что, если уж мертвые колдуны сумели подкараулить меня на пороге между сном и бодрствованием, поймать меня между жизнью и смертью им будет еще проще. Смерть — это их территория, как ни крути. Я, конечно, всегда гнал эти соображения прочь, и они уходили — просто потому, что ни одна мысль в ту пору не задерживалась в моей голове надолго. Но сейчас, когда Чиффа сказал это вслух, я сразу понял, что он меня не обманывает и не запугивает. Просто предупреждает. По-дружески, сколь бы дико ни звучало это определение.
— Ладно, — сказал я. — Давай договоримся так. Сколько времени я уже здесь нахожусь?
— Ровно два часа и четыре минуты, — ответил он. — А зачем тебе?
— Все это время ты мог меня убить, но не сделал этого, — объяснил я. — Будет справедливо, если я ровно столько же времени не стану нападать на тебя. Строго говоря, такой поступок отчасти вернет мне самоуважение, потому что я буду бездействовать не из страха, а из соображений чести.
— У тебя, кроме всего, большие способности к дипломатии, — с неподдельным восхищением сказал Чиффа. — С самим собой мало кто умеет договориться, да еще в такой непростой ситуации, а у тебя, гляди-ка, получилось. Ладно, если так, не буду больше стеснять тебя в движениях.
Первым делом я поднялся на ноги и тщательно почистил одежду. Я с детства терпеть не мог грязь. Синяки, царапины и даже раны совершенно меня не смущали, но, испачкавшись, я пулей несся к нянькам, требовал немедленно вымыть меня и переодеть; малейшая заминка вызывала настоящую бурю, я выл, визжал и скандалил — главным образом для того, чтобы отвлечься от мыслей о грязи. С возрастом это не изменилось, разве что я научился обходиться без посторонней помощи, ну и выть, конечно, перестал.
Приведя в порядок одежду, я почувствовал себя много лучше. Стараясь сохранять вид независимый и, насколько позволяли обстоятельства, надменный, я уселся на древнее надгробье. «Кива Мрах, повелитель грибов» — вот что было там написано. Удивительно все же, сколь бессмысленные сведения способна подолгу хранить человеческая память.
— Прежде всего объясни, каков твой личный интерес в этом деле? — спросил я. — Пока я тебя не понимаю. А я не люблю не понимать.
— И этим ты выгодно отличаешься от большинства людей, — подхватил Чиффа. — Собственно, ты сам — и есть мой интерес. Ты сделан из прекрасного материала. Время и окружение не пошли тебе на пользу, но ты еще достаточно молод, чтобы это исправить. Тебя имеет смысл учить, потому что когда-нибудь, не сомневаюсь, мне будет чему поучиться у тебя. Это главное, а детали можно будет обсудить отдельно.
Такого поворота я не ожидал.
— Чему, интересно, ты собираешься меня учить?
— Всему, что умею, — безмятежно ответил он. — Например, как приманить в удобное тебе место любого, кого пожелаешь, — да хоть самого Короля. Придет как миленький, не сомневайся. Причем будет думать, что делает это по доброй воле, исполняя собственный каприз.
— Это как ты меня сюда заманил?
— Ну да. Есть еще великое множество вещей, рассказывать о которых бессмысленно, их надо делать. Но тебе понравится, не сомневайся.
Удивительное дело, но я и не сомневался. Чутье подсказывало мне, что он не врет и не хитрит. А я привык доверять в такого рода вопросах собственному инстинкту; в любом случае иных советчиков у меня не было.
Какое-то время мы оба молчали. Я почувствовал себя усталым и сбитым с толку и сам, не дожидаясь напоминаний, снова принялся ритмично дышать. Чиффа поглядел на меня с нескрываемым удивлением. Столь разумного поступка он от меня явно не ожидал.
— Постарайся расслабиться, — наконец сказал он. — Я понимаю, что обстановка не та, да и поза у тебя не самая удобная, но все-таки постарайся. Если ты будешь оставаться в напряжении, пользы от упражнения будет гораздо меньше.
Я попробовал последовать его совету. Не сказать, чтобы успешно, чего-чего, а расслабляться я никогда прежде не умел. Но дополнительный эффект тем не менее почувствовал. Уже потом, много позже, проанализировав и обобщив весь свой опыт, я обнаружил, что поначалу любая практика дается легко и приносит ошеломительные результаты, настоящие трудности начинаются потом. Требуются великие усилия, чтобы их преодолеть и достичь результатов, хоть немного сходных с первоначальными. Получается, что первые успехи даются нам словно бы взаймы, чтобы заинтересовать и раззадорить. Более внятных объяснений этого механизма у меня нет. И конечно, о нем лучше бы знать с самого начала, чтобы в дальнейшем избежать ненужных разочарований.
Но вернемся к моей истории.
— Объясни еще раз, — сказал я, когда дела мои более-менее поправились. — Я все-таки не понимаю, каков твой настоящий интерес? Ну, выучишь ты меня всему, что умеешь, и что дальше? Чего ты от меня потребуешь взамен?
— Только твою жизнь, — он пожал плечами и демонстративно, как мне показалось, зевнул, словно я заставлял его пересказывать азбучные истины. — Постарайся, пожалуйста, не понять меня превратно. Я не попрошу тебя лечь и умереть, когда придет время. Так просто ты не отделаешься. Мне от тебя нужно гораздо больше. В частности, чтобы ты жил, как тебе подобает, а не бродягой беспутным, как сейчас.
— Но это выгодно мне, а не тебе, — заметил я.
— Выгодно? — Чиффа почти удивился. — Прости, я тебя не понял. Как-то не сообразил, что может быть и такая постановка вопроса. Ладно, давай поговорим о выгоде. Если я скажу, что тебе придется взять на себя часть моей работы, это будет удовлетворительный ответ?
— Не думаю. Если хотя бы половина того, что о тебе рассказывают, правда, ты и сам неплохо справляешься.
— Пока справляюсь. Но дел с каждым годом становится все больше, это тоже надо учитывать.
— То есть я должен буду на тебя работать? Нет, так не пойдет. Прислугой я не стану.
— О грешные магистры! — вздохнул Чиффа. — Невозможный ты все-таки человек. Никто не собирается делать из тебя прислугу. Это было бы просто глупо, поскольку ты совершенно не подходишь для такой роли. Работать будешь сам на себя и больше ни на кого. Считай, что мы просто договоримся и поделим заказы. Такая постановка вопроса не кажется тебе оскорбительной?
Я подумал и решил, что, пожалуй, не кажется. У Кеттарийского Охотника была прекрасная репутация. Его боялись, ему завидовали, с ним никто не хотел связываться. Работать с ним уж всяко почетней, чем быть младшим магистром какого-нибудь ордена. Или даже старшим. Да и моя собственная нынешняя участь, как бы я ни пыжился, была куда менее привлекательной.
— Только не вздумай никому рассказывать, что я твой ученик, — наконец решил я. — Я не для того из ордена уходил. В мои годы у кого-то учиться — стыдно.
— Что действительно стыдно, так это не учиться, и годы тут совершенно ни при чем, — туманно сказал Чиффа. — Впрочем, могу дать тебе честное слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах не назову тебя учеником. Могу даже время от времени прилюдно называть тебя своим учителем, если это сделает тебя счастливым.
— Нет, это не нужно, — отказался я. — Такая ложь унизительна для нас обоих.
— Договорились. Поскольку скоро рассвет и трава понемногу становится мокрой, предлагаю продолжить беседу у меня дома. Окажи мне честь, сэр Рыбник, будь моим гостем.
— Гостем? — уточнил я. — Не пленником?
— Моим пленником ты уже был, — отмахнулся он. — И нам обоим это не слишком понравилось, так незачем повторять.
— Ты надо мной смеешься?
— Скорее над собой. И над ситуацией в целом. А в тебе нет ничего смешного, к моему величайшему сожалению.
Почему «к сожалению», я так и не понял, но его признание мне понравилось. Быть смешным я совсем не хотел.
— А где твой дом? — спросил я. Просто так спросил, чтобы не молчать. Какая мне разница, что он ответит, если скоро сам все увижу.
— О, вот это хороший вопрос! — обрадовался Чиффа. — Мой дом очень далеко. Бесконечно далеко отсюда. Тем не менее вход всегда где-нибудь рядом, надо только внимательно глядеть по сторонам. Пойдем поищем его вместе. И не смотри на меня так, я просто стараюсь быть честным. Не моя вина, что твои скудные познания в магии не позволяют понять, о чем я толкую. Сейчас сам увидишь — ну, вставай же, пошли!
Соблазн убить этого заносчивого кеттарийского шута был велик неописуемо. Но я подумал, что, во-первых, оговоренные два часа и четыре минуты еще не вышли, а я дал обещание не нападать, пока не истечет время, теперь это — вопрос чести. К тому же Кеттариец так и не научил меня прятаться от мертвецов. Еще недавно эти разумные соображения были бы отметены бурей, в которую я то и дело превращался, но размеренное дыхание сделало свое дело. Вместо того чтобы позволить блаженному бешенству захватить меня целиком, я молча поднялся и последовал за Чиффой.