— А почему леди Сотофа сама не убьет Лойсо Пондохву? — поинтересовался я. — Мне кажется, у нее больше шансов, чем у кого бы то ни было. Или я ее переоцениваю?
— Да нет, пожалуй, не переоцениваешь. Мне тоже всегда было интересно почему. У самой Сотофы имеется великое множество ответов на этот простой вопрос, она в них иногда путается, а когда я ловлю ее на вранье, смеется и велит мне отправляться к темным магистрам или еще куда подальше, — что тут будешь делать? Но мне кажется, я понимаю, в чем тут загвоздка. Будь у меня Тень со столь переменчивым сердцем, я бы сам постарался никогда не встречаться с Лойсо.
— Почему?
Теперь я совершенно не понимал его логики.
— Потому что Лойсо Пондохва, дырку над ним в небе, самое обаятельное существо в этом Мире. Никто не может устоять. А Тень, которая уже однажды сбежала от хозяина… Нет, Сотофа правильно делает, что не рискует. Хороша бы она была!
— А вообще это возможно — убить Лойсо Пондохву? — спросил я. — Хотя бы теоретически? Я всегда был уверен, что он бессмертен. Не знаю, кстати, с чего я это взял. Но когда речь идет о колдуне вроде Лойсо, бессмертие как бы само собой разумеется. Нет?
— В чем я совершенно уверен, так в это в том, что твоя левая рука превратит его при удобном случае в горсть пепла, как всякое другое живое существо, — если, конечно, ты не забудешь надеть свои Перчатки. Да и у меня самого в запасе имеется пара-тройка прекрасных способов превращения бессмертного в мертвеца. Проблема в том, что Лойсо это знает. И меня к себе не подпускает. И не подпустит никогда, он не дурак.
Я был удивлен.
— Не думал, что проблема выглядит именно таким образом. Мне казалось, Лойсо невозможно убить, а его просто трудно поймать — правильно?
— Скажем так, его почти невозможно убить и почти невозможно поймать, — безмятежно сказал Чиффа. — Но «почти» — воистину волшебное слово, я его очень люблю. Небольшой шанс у тебя есть. Вопрос в том, захочешь ли ты им воспользоваться. Вообще-то, конечно, рановато отправлять тебя на такую охоту. Я бы предпочел сделать это, скажем, лет через сто. Но Лойсо надо убить сейчас. Пока он жив, война не закончится, а для всех нас это вопрос больше чем жизни и смерти. Ничего не поделаешь, именно так обстоят дела.
Я хорошенько обдумал все услышанное, все взвесил и твердо сказал:
— Я не верю.
— Чему именно? Что Лойсо возможно убить? Или что он — единственная реальная причина затянувшейся войны? Но…
— Нет, я не верю, что вы не можете к нему подобраться. Помните, вы напоили меня своей кровью, чтобы я мог поспать и мертвые магистры меня не узнали? Собственно, они по сей день не узнают меня — с тех пор, как я побывал в Хумгате. Вы тоже можете отправиться в Хумгат или просто напиться чужой крови — к примеру, моей. Впрочем, я почти не сомневаюсь, что есть великое множество других способов, о которых я пока не знаю.
— Кстати, не такое уж великое. Раз, два и обчелся. Впрочем, неважно. Я понимаю твое недоверие. Я и сам, собственно, до последнего времени думал, что сумею обмануть Лойсо. Но я потратил почти год на бесплодные попытки, и ничего не вышло. Он всегда меня узнает, как бы я ни хитрил. А потом оставляет на пороге моего дома — дальше-то ему не пробраться — любовные послания, вроде этого.
Он вынул из кармана аккуратно сложенный лист плотной зеленой бумаги и протянул его мне. К моему удивлению, там были не слова, а рисунок. Кривая длинноносая рожица с косыми глазами и высунутым языком. Будь на моем месте кто-то другой, ему пришлось бы прилагать усилия, чтобы не рассмеяться: рисунок был отличной, узнаваемой и очень злой карикатурой на Кеттарийского Охотника. Поскольку оригинал сидел напротив, это было особенно очевидно.
— Хорошая шутка — для студента-первокурсника, — ухмыльнулся Чиффа. — И это самый ужасающий колдун нашего времени! Дитя неразумное. Впрочем, это, конечно, куда более тонкое издевательство, чем может показаться на первый взгляд. Лойсо меня раскусил. Знает, что самая моя большая слабость — дети. Я имею в виду, люди, которые всю жизнь остаются детьми — в сердце и не только. Понятно почему: всякий стремится к тому, чего ему самому не хватает, а я, сколько себя помню, всегда был слишком взрослым. Даже лежа в колыбели, раздумывал, что все вокруг живут неразумно и все делают неправильно, только я один знаю, как надо. Сейчас смешно вспоминать, но это ничего не меняет… И вот Лойсо подбрасывает мне все эти трогательные свидетельства своего мальчишества. Дескать, посмотри, дурень, на кого охотишься. Ребенка решил умучить? Остроумный ход, кто бы спорил. Но со мной такие фокусы, хвала магистрам, не работают.
Все это было чрезвычайно интересно, но я счел необходимым вернуться к основной теме нашей беседы.
— Так, значит, вы уже год пытаетесь поймать Лойсо?
— Ну да.
Я подумал и понял, что это, пожалуй, звучит весьма правдоподобно. И многое объясняет. В частности, участившиеся исчезновения моего наставника. Прежде он никогда не оставлял меня без присмотра больше чем на пару дней, а в последнее время стал пропадать надолго. Причем всякий раз строго-настрого предупреждал меня, чтобы я ни в коем случае не вздумал посылать ему зов, дескать, это может стать настоящей катастрофой, если случится невовремя. К тому времени мы уже выяснили, что я, если нужно, могу пробиться с Безмолвной Речью к кому угодно, защитные барьеры для меня не препятствие. Чиффа говорил, что все дело в моей способности концентрироваться на задаче, оставаясь при этом абсолютно равнодушным к результату. Собственного мнения на сей счет у меня не было, но я полагал это свое умение чрезвычайно полезным и при всяком удобном случае старался его тренировать.
— Все еще хуже, я уже почти год пытаюсь хотя бы начать ловить Лойсо, — сказал Чиффа. — И дальше этого дело не идет. Это меня сердит. Я не привык играть по таким правилам. Обычно мне удается застать жертву врасплох или, напротив, разозлить настолько, чтобы желание покончить со мной при личной встрече стало сильней разумной осторожности. С Лойсо такие дешевые приемы не работают. Его, конечно, можно понять. У него есть великая цель — присутствовать при разрушении Мира. А еще лучше — самолично поспособствовать его скорейшему наступлению. Что он рассчитывает выгадать, я в точности не знаю. Но подозреваю, его переполняют примерно те же прекрасные фантазии, что и тебя, когда ты подбирался к орденским аквариумам, только масштабы совсем иные. При таком раскладе встреча со мной ему действительно ни к чему. Именно сейчас Лойсо очень не хочет — не только умереть, даже потерять на время форму для него катастрофа. Риск становится нежелательным, когда ставки так велики. Это, надеюсь, понятно.
Я пожал плечами. Какая разница, почему Лойсо Пондохва не желает назначать свидание Чиффе. Вполне достаточно того, что на сегодняшний день это — так. А нам надо, чтобы было иначе. Ничего не попишешь.
— А почему вы думаете, будто у меня есть шанс? — наконец спросил я.
— Только потому, что ты можешь застать его врасплох. Лойсо не принимает тебя всерьез, я уже не раз говорил, как это важно. Ты молодец, не забываешь время от времени развлекать горожан выходками Безумного Рыбника. Поскольку делаешь это без особого удовольствия и интереса, пошли слухи, что Безумный Рыбник понемногу теряет силу. Именно теперь, когда ты по-настоящему опасен, тебя никто не боится. Это настолько прекрасно, что слов нет! И конечно, никто не подозревает, что у тебя есть Перчатки Смерти. Зато все заинтересованные лица уверены, что они есть у меня. Уж прости, сэр Шурф, но мне пока достается вся твоя слава. Это несправедливо, зато очень полезно.
Я укоризненно покачал головой. Знает же, что мне нет никакого дела до так называемой славы. С этой точки зрения высокомерия у меня только прибавилось: люди представлялись мне слишком незначительными персонами, чтобы я стал интересоваться и тем более дорожить их мнением о себе. Единственное существо, чью симпатию я с некоторых пор искренне хотел заслужить, обитало неведомо где, называлось неведомо как и, скорее всего, вообще не имело понятия о том, что я есть. Потому что если бы у него тоже обнаружился старший товарищ, готовый объяснить, что у каждого имеется Тень, встреча с которой сулит немыслимые ощущения и невообразимые перемены, это было бы воистину удивительное совпадение. Я на такое не особо рассчитывал.
— Если ты разозлишь Лойсо как следует, он захочет тебя убить, — мечтательно сказал Чиффа. — На его месте кто угодно решил бы, что проще избавиться от назойливого мальчишки, чем терпеть его приставания. Тем более риска — никакого. Ну, то есть он будет уверен, что никакого. А у тебя Перчатки Смерти и прекрасная реакция. Просто великолепная реакция, сэр Шурф, я не преувеличиваю. Пока еще похуже, чем у меня самого, ну так я пятьдесят дюжин лет тренировался, а ты — тридцать с хвостиком.
— Ну, Лойсо небось тоже лет шестьсот учился, — заметил я. — Если не больше.
— Больше, больше. Он постарше меня, а в Высокую школу Холоми поступил чуть ли не младенцем. Но при встрече с тобой он будет расслаблен и небрежен. Он же не сражаться с равным придет, а так, заглянет на минуточку, чтобы уничтожить негодного мальчишку и бежать дальше по своим делам. Ты сам, при всем моем уважении, вряд ли стал действовать на пределе своих возможностей, если бы возникла необходимость убить, скажем, Толстую Флосси. Или ее близнецов. Я имею в виду, до того, как я тебе о них рассказал.
Чиффа, не сомневаюсь, нарочно вспомнил о Флосси, чтобы поднять мне настроение. Толстая Флосси была самой добродушной и одновременно бестолковой лавочницей на обоих берегах Хурона. Ее сыновья-близнецы, тощие белобрысые подростки с круглыми птичьими глазами, напротив, были редкостными пакостниками, однако бестолковостью пошли в мать, поэтому их неутомимые попытки как-то навредить посетителям лавки обычно заканчивались полным провалом, к полному удовольствию потенциальной жертвы. В лавку Толстой Флосси ходили не столько за покупками, сколько за развлечениями, как в цирк. Если у вас скверное настроение, много свободного времени и дешевое лоохи, о котором, в случае чего, не станете рыдать, визит к Флосси на предмет закупки продуктов для ужина — именно то, что требуется. Возможно, именно поэтому никому не приходило в голову их обижать. Я сам не трогал эту семейку, даже когда был абсолютно безумен, — очень уж жалкие существа. Чиффа, однако, по секрету поведал мне, что под личиной Толстой Флосси и ее шумных сыновей скрывается его старинный друг, один из самых могущественных колдунов этого Мира, достаточно мудрый, чтобы отказаться от какого бы то ни было участия в неразберихе, вошедшей в историю под названием Смутные времена, но слишком любопытный, чтобы покинуть столицу в разгар таких интересных событий. Поэтому он распустил орден Часов Попятного Времени, Великим Магистром которого являлся на протяжении нескольких тысячелетий, и занял, по его собственным словам, «самую удобную ложу поближе к сцене». Уж не знаю, каким образом этот колдун умудрялся существовать в трех телах одновременно, но, по словам Чиффы, для могущественных людей такие фокусы — скорее дополнительное удовольствие, чем тяжкий труд, а мне оставалось лишь верить ему на слово.
— Ты, с точки зрения Лойсо, ничем не будешь отличаться от любого из мальчишек Флосси, — сказал Чиффа. — И это — твой шанс. Наш общий шанс одним махом покончить с войной и вплотную заняться исцелением умирающего — я имею в виду этот Мир. Если вся эта свистопляска затянется еще на дюжину лет, я, пожалуй, сдамся и начну присматривать для себя уютный домик на окраине какой-нибудь иной вселенной. И для тебя подыщу где-нибудь по соседству, так и быть. На морском берегу, конечно же. Я в курсе, что ты без ума от моря.
— Спасибо, — вежливо сказал я. — Очень любезно с вашей стороны дать мне понять, что моя собственная участь не зависит от того, соглашусь ли я охотиться на Лойсо.
— Разумеется, не зависит. Когда я говорю человеку, что он должен сам сделать выбор, это означает, что я заранее согласен с любым возможным решением. Я не могу предложить тебе никаких особых наград, если ты рискнешь сразиться с Лойсо. Но и никакого наказания на случай отказа не предусмотрено. В наших с тобой отношениях в любом случае ничего не изменится. Шантаж — дело хорошее, но я стараюсь по возможности обходиться без него, когда имею дело со своими. К счастью, своих не так уж много, а то даже и не знаю, как бы я выкручивался, — Чиффа скорчил отвратительную гримасу, совсем как на давешней карикатуре, и дружески мне подмигнул.
Я, впрочем, прекрасно понимал его тактику. Чиффа неплохо меня изучил и, соответственно, знал, чем меня можно пронять. Если бы он поставил мне жесткие условия, посулил награду, пригрозил наказанием, мне было бы гораздо проще отказаться от его предложения. Трудно придумать наказание, которое хуже почти гарантированной скорой гибели. Можно, но трудно. О наградах и говорить глупо. А этот хитрец оставил меня наедине с моим чувством долга и моими же представлениями о чести. Они были серьезными противниками, ничем не хуже Лойсо Пондохвы. Я хочу сказать, что у меня почти не было шансов с ними справиться. Но я решил попробовать.
— Мне нужно подумать, — сказал я. — Пожалуй, останусь тут, на пляже. Заплыву подальше, лягу на дно и постараюсь понять, как мне следует поступить. Всегда предпочитал принимать важные решения в ванной, а море — это гораздо лучше.
— Как скажешь, — невозмутимо кивнул Чиффа. — Мне посидеть на берегу или прийти завтра?
— Завтра. Мне надо побыть одному.
— Понимаю. Тогда до встречи.
Чиффа встал из-за стола и тут же исчез, ушел Темным Путем по каким-то своим делам. А я остался один, как и хотел. Расплатился с трактирщиком и пошел вдоль берега, стараясь шагать по почти неразличимой в темноте границе между мокрым и сухим песком. Мне почему-то казалось, это очень важно сейчас — аккуратно ступать по вертлявой черте, как по канату. Я и теперь время от времени так хожу, благо границ великое множество — между мостовой и тротуаром, между травой и дорогой, между темнотой и освещенным участком, да мало ли между чем и чем. Смысла в этом не много, просто мне так нравится.
Несколько часов отдыха и размышлений на дне моря пошли мне на пользу. Обдумав все, я окончательно убедился, что вполне могу не выполнять просьбу Чиффы. Во-первых, он сам так сказал — этого довольно, когда речь идет о человеке, который имеет достаточно силы и внутренней правоты, чтобы потребовать от тебя чего угодно. Во-вторых, мне ясно дали понять, что конец этого Мира не станет концом лично для меня. Чиффа недвусмысленно обещал, что в любом случае поможет мне эвакуироваться. Очень хорошо. Жизнь в какой-то иной реальности — лучшее, о чем я сейчас вообще могу мечтать. В-третьих, отказаться от предложения убить Лойсо Пондохву не стыдно. Я же не стыжусь того факта, что не пытаюсь изо дня в день покончить с собой. И не считаю это проявлением трусости. Чиффа, похоже, придерживается такого же мнения; к тому же, при всем моем к нему уважении, собственное мнение о себе для меня много важнее.
Я почувствовал облегчение. Откажусь, а там пусть все идет, как идет. Зная Чиффу, я не сомневался, что у него есть в запасе еще несколько хитроумных идей. Не может такого быть, что я — его последняя надежда. В конце концов, в этом Мире полным-полно куда более могущественных и умелых колдунов, чем я. Взять хотя бы этого загадочного господина, который прикидывается толстой мамашей и двумя ее сыновьями одновременно. Да и леди Сотофа вряд ли действительно так уж боится, что ее краденая вторая Тень сбежит к Лойсо, мало ли что Чиффа мне говорил, небось сам на ходу придумал это невразумительное объяснение. И еще с полдюжины немыслимых приятелей у моего наставника наверняка найдется, не сомневаюсь. Не может такого быть, что никто из них не вмешается, если наши дела пойдут совсем уж скверно. Не может такого быть.
Приняв решение, я встал и пошел по дну по направлению к берегу. Это была прекрасная прогулка. Кроме обычного удовольствия, которое мне всегда доставляет хождение под водой, я испытывал изрядное облегчение. Очень приятно, оказывается, позволить себе не умирать. Воистину изысканное наслаждение. Хотя, казалось бы, что может быть проще и естественней.
И только выбравшись на берег, я вдруг понял, что какая-то часть моего существа чрезвычайно недовольна принятым решением. Голос ее был тих, но внятен, он не оставлял места сомнениям. «Упускаешь шанс, идиот. Величайший в своей жизни шанс совершить невозможное» — вот что она говорила.
Хуже всего, что это был мой собственный голос и мое собственное желание. А все разумные аргументы против, которые я столь тщательно подбирал, принадлежали моей маске, совершенному сосуду, прекрасно подходящему для хранения хаоса, который по сей день оставался моей сокровенной сутью. И всегда ею останется.
Я не стал обманывать себя. Даже не пытался. Факты выглядели так: я хочу убить Лойсо Пондохву — на любых условиях, вернее, почти на любых. При этом у меня нет к нему никаких личных претензий; собственно, я уже забыл, что это такое — личные претензии. Я хочу убить его только потому, что это невозможно, а если время от времени не совершать невозможное, непонятно, зачем вообще было рождаться на свет. Вот и все.
Это было очень неожиданное открытие. Я хочу сказать, что как-то незаметно забыл, каков я на самом деле. Давно перестал понимать, где заканчиваюсь я сам и начинается моя маска, очень уж хорошо она на мне сидела, была впору, не мешала ни дышать, ни смотреть по сторонам, и вообще не мешала — до сегодняшнего дня. Но теперь все вдруг прояснилось. Я таков, каков есть, в этом смысле ничего не изменилось, просто я обрел способность держать себя на цепи — хорошее, полезное дело, но это не значит, что цепь следует затягивать слишком туго, умирать заживо нет дураков, во всяком случае, я точно не из их числа. Поэтому придется, пожалуй, сделать то, чего я на самом деле хочу, — попробовать убить Лойсо, а там будь что будет.