На мгновение Барбер решил, что говорит с сумасшедшим. Но нет, Смит выглядел бодрячком, у которого ни разу в жизни не возникало не малейшего сомнения относительно своего психического здоровья.
— Когда мне заплатят? — спросил Бар.
— После доставки.
— Берти… — Барбер укоризненно покачал головой.
Смит рассмеялся.
— Ума тебе не занимать. Хорошо. Двенадцать с половиной тысяч мы положим на твой депозитный счет в швейцарском банке до того, как ты вылетишь в Египет.
— Ты мне так доверяешь?
Улыбка сползла с лица Смита.
— Мы тебе так доверяем, — улыбка вернулась. — А как только ящик прибудет к получателю, мы переведем на тот же счет вторую половину твоего вознаграждения. Отличная сделка. Твердая валюта. Никакого подоходного налога. Ты станешь богачом. Полубогачом, — он рассмеялся придуманному слову.
— Всего за один полет. За мелкую услугу египтянину, который без ума от юга Франции и которого, естественно, беспокоит неустойчивая политическая ситуация в родной стране.
— Когда я встречусь с египтянином? — спросил Бар.
— Когда выйдешь на летное поле, чтобы отправиться в первый полет. Он там будет. Можешь не волноваться. Обязательно будет. Ты колеблешься?
— Я думаю.
— Учти, к Соединенным Штатам это не имеет ни малейшего отношения, — Смит благочестиво потупился. — Я бы никогда не решился предлагать такое человеку, воевавшему за свою страну. Как и к англичанам, к которым ты наверняка питаешь теплые чувства. Но к египтянам? — он пожал плечами, наклонился, поднял конверт из плотной бумаги, раскрыл. — Здесь все карты, если ты захочешь их изучить. Маршрут указан, но разумеется, возможны изменения, потому что лететь-то тебе.
Барбер взял толстую пачку карт. Вытащил первую попавшуюся. Подлеты к Мальте, расположение посадочных полос. Барбер думал о двадцати пяти тысячах долларов и карта подрагивала у него в руке.
— Это до смешного просто, — Смит пристально наблюдал за Барбером. — Сущий пустяк.
Барбер опустил карту.
— Если все так просто, за что мне платят двадцать пять тысяч?
Смит рассмеялся.
— Признаю, определенный риск есть. Вероятность возникновения каких-то проблем мизерная, но кто знает? Так что давай считать, что мы платим тебе за риск, — он пожал плечами. — В конце концов, после войны риск для тебя не в диковинку.
— Когда нужен ответ?
— Этим вечером. Если ты откажешься, нам придется менять планы. Мой египетский друг нервничает.
— Кто это мы? — спросил Бар.
— Естественно, у меня есть коллеги.
— Кто они?
Смит развел руками.
— К моему огромному сожалению, назвать их я не могу.
— Я позвоню сегодня вечером.
— Хорошо, — Смит встал, застегнул пальто, аккуратно надел мягкую итальянскую шляпу, чуть сдвинув набок. — Во второй половине дня я буду на ипподроме. Может, составишь мне компанию?
— Где?
— В Отейле. Там сегодня скачки с препятствиями.
— Ты что-то слышал?
— Пожалуй. Есть там одна кобылка, которая будет прыгать первый раз. Я говорил с жокеем и тот уверил меня, что на тренировках кобыла показала себя с лучшей стороны, но более точную информацию я получу в три часа дня.
— Я приеду.
— Хорошо, — оживился Смит. — Хотя не в моих интересах авансом способствовать резкому улучшению твоего благосостояния, — он рассмеялся. — Хотя, чего не сделаешь ради дружбы… Карты оставить?
— Да.
— Тогда, до трех часов.
Барбер открыл дверь, они обменялись рукопожатием, Смит вышел в коридор, разодетый, надушенный, случайный гость дешевого отеля.
Барбер закрыл за ним дверь, взял карты, разложил на кровати, поверх одеяла и смятых простыней. Давно уже ему не приходилось заглядывать в карты. Северный Египет. Средиземное море. Мальта. Сицилия и итальянское побережье. Генуэзский залив. Приморские Альпы. Он смотрел на карты. Какое широкое Средиземное море. Не хотелось ему лететь на одномоторном самолете над открытой водой. После войны он вообще старался летать по минимуму. Ничего себе не объяснял, но, когда приходилось куда-либо ехать, отдавал предпочтение автомобилю, поезду или пароходу.
Двадцать пять тысяч долларов.
Сложил карты, сунул в конверт. В любом случае, карты — не подмога.
Лег на кровать, заложив руки за голову. Открытая вода, напомнил он себе. Пять полетов. В принципе, не самый худший вариант. А вот как насчет египтян? Он побывал в Каире во время войны. Помнил, что ночью полицейские патрулировали улицы в паре, с карабинами наизготовку. А египетские тюрьмы…
Он заерзал на кровати.
Как знать, сколько людей задействованы в операции. А предателя достаточно одного. На что-то обидевшегося слугу или соучастника, слишком жадного или робкого партнера… Барбер закрыл глаза и буквально увидел толстых, коренастых, смуглых, одетых в форму мужчин, шагающих к новому, сверкающему, маленькому самолету с карабинами в руках.
А если при посадке лопнет шина или погнется шасси? Кто знает, что осталось от посадочной полосы, брошенной в пустыне в 1943 году?
Двадцать пять тысяч долларов.
Он будет думать, что уже заработал их. Ящик — на сидении рядом, побережье Египта осталось позади, внизу — синее море, двигатель работает, как часы, и тут в небе появляются две быстро увеличивающиеся точки… На чем сейчас летают египтяне? Наверное, на «спитфайерах», оставшихся после войны. Они стремительно приближаются, все-таки скорость в два раза больше, дают сигнал развернуться… Он закурил. Двести пятьдесят фунтов. Допустим, сам ящик, все-таки металл, весит фунтов сто пятьдесят. А сколько весит пятифунтовый банкнот? Тысяча штук на фунт? Пять тысяч фунтов, помноженные на сто, в сумме составят полмиллиона. При курсе два и восемь. Почти полтора миллиона долларов.
Во рту в Барбера пересохло, он поднялся, выпил два стакана воды. Потом заставил себя сесть на стул, сжал руки в кулаки, чтобы изгнать из них дрожь. Если что-то случится, если он не сможет выполнить задание… Если деньги пропадут, а он останется жив. Смит не похож на убийцу, но кто знает, как нынче выглядят убийцы. И кто знает, с кем он повязан? Мои коллеги, как назвал их Смит, которые станут и его коллегами. Богатый египтянин, несколько человек на старой взлетно-посадочной полосе в пустыне, люди, которые зажгут сигнальные огни неподалеку от Канн… Сколько у него будет коллег, тайком пересекающих границы, нелегально перевозящих из страны в страну оружие и золото, переживших войну, тюрьмы, депортации? Он увидит их мельком, то ли под ярким африканским солнцем, то ли в укрытой мраком ложбине меж французских холмов, он не сможет оценить их надежность и порядочность, но от них будет зависеть его жизнь, предательство любого может обернуться для него тюрьмой или полицейской пулей…
Он вскочил, быстро оделся, вышел в коридор, заперев за собой дверь. Не мог он больше сидеть в холодном, неприбранном номере и смотреть на карты.
Несколько часов бесцельно слонялся по улицам, глядя на витрины и думая о том, что бы он мог купить, имея деньги. Один раз поймал на себе взгляд полисмена. Повернулся, посмотрел на него, маленького, со злым лицом, узенькой полоской усов. Вспомнил истории о том, что они проделывали с задержанными в камерах местных префер. Американский паспорт не спасет, если тебя задержат с пятьюстами тысячами английских фунтов.
Впервые в жизни, думал Барбер, шагая в толпе пешеходов, я серьезно рассматриваю возможность преступить закон. Если его что-то и удивляло, так это собственное спокойствие. Хотелось бы понять, почему. Наверное, влияние фильмов и газет, решил он. С преступлением свыкаешься, когда оно становится более человечным, более доступным. Об этом как-то не думаешь, а потом, раз, и оно входит в твою жизнь и ты понимаешь. Что подсознательно уже смирился с тем, что сама идея преступления — неотъемлемая часть повседневности. И полицейские, думал Барбер, должно быть, об этом знают, глядя на мир со стороны закона. Они смотрят на проходящих мимо пешеходов, с обычными, ничем не примечательными лицами, видят, что этим людям рукой подать до воровства и убийства, и осознание этого сводит их с ума. Естественно, им хочется арестовать всех и каждого.
* * * Когда Барбер наблюдал за разминкой лошадей перед шестым забегом, его легонько похлопали по плечу.
— Привет, Берти, — он не повернул головы.
— Извини, что опоздал, Смит облокотился о поручень ограждения рядом с Барбером. — Ты уже подумал, что я не приду?
— Что слышно от жокея? — спросил Бар.
Смит подозрительно огляделся, потом его губы изогнулись в улыбке.
— Жокей уверен в победе. Сам поставил на себя.
— Который?
— Номер пять.
Барбер нашел номера пять. Гнедая кобылка с грациозной шеей и благородной головой. Грива и хвост заплетены, шерсть вычищена до блеска. Она переступала с ноги на ногу, но определенно не нервничала. На уродливом лице жокея, мужчины лет под сорок, выделялся длинный французский нос. Передних зубов не было. На уши он натянул темно-бордовую жокейку. Его белая рубашка пестрела звездами того же цвета.
Плохо, что таким уродам достаются красавицы-лошади, думал Барбер, глядя на жокея.
— Хорошо, Берти, веди меня к кассе.
Барбер поставил десять тысяч. Ставки принимали из расчета семь к одному. Смит раскошелился на двадцать пять. Бок о бок они поднялись на верхний ряд трибун. Лошадей как раз выводили к стартовой черте. Зрителей было немного, на верхнем ряду — лишь несколько человек.
— Ну что, Ллойд? — спросил Смит. — Заглянул в карты?
— Заглянул.
— И что скажешь?
— Карты очень хорошие.
Смит коротко глянул на него. Потом решил рассмеяться.
— Ты хочешь, чтобы я вытягивал из тебя каждое слово? Ты знаешь, о чем я. Что ты решил?
— Я… — Барбер смотрел на лошадей. Глубоко вдохнул. — Я скажу после забега.
— Ллойд! — донеслось снизу и Барбер повернулся на голос. По лестнице к ним спешил Джимми Ричардсон. Он всегда был довольно-таки полным и круглолицым, от французской пищи еще никому не удавалось похудеть, так что подъем давался ему с трудом. — Привет, — он тяжело дышал. — Увидел тебя и решил, а вдруг ты что-нибудь знаешь насчет этого заезда. Я понятия не имею, на кого ставить, а день выдался отвратительный. В скачках с препятствиями я ничего не понимаю.
— Привет, Джимми, — ответил Бар. — Мистер Ричардсон. Мистер Смит.
— Рад с вами познакомиться, — Ричардсон пожал Смиту руку. — Ллойд, правда, ты что-нибудь знаешь? Морин убьет меня, если узнает, сколько я сегодня просадил.
Барбер взглянул на Смита, который с отеческой улыбкой наблюдал за Ричардсоном.
— Вроде бы Берти кое-что известно.
— Берти, — повернулся к Смиту Ричардсон, — пожалуйста…
Улыбка Смита стала шире.
— У номера пять неплохие шансы. Но вам надо поторопиться. Забег вот-вот начнется.
— Номер пять. Все понял. Я туда и мигом обратно, — и скатился по ступеням. Развевающиеся полы расстегнутого пальто едва поспевали за ним.
— Доверчивая душа, не так ли, — хмыкнул Смит.
— Он был единственным ребенком в семье, — ответил Бар. — Таким и остался.
— Откуда ты его знаешь?
— Служил в моей эскадрилье.
— В твоей эскадрилье, — повторил Смит, глядя вслед спешащему к кассе Ричардсону. — Пилот?
— Да.
— Хороший?
Барбер пожал плечами.
— Лучшие погибли, худшие собрали весь урожай медалей.
— И что он делает в Париже?
— Работает в фармацевтической компании.
Звякнул колокол, лошади поскакали к первому препятствию.
— Боюсь, твой друг опоздал, — Смит поднес бинокль к глазам.
— Похоже на то, — Барбер тоже смотрел на лошадей.
Номер пять упала на четвертом препятствии. Пошла на него вместе с двумя другими лошадьми, а потом вдруг покатилась по земле. Остальные лошади пронеслись мимо. Четвертое препятствие находилось далеко от трибун, Барбер так и не понял, что собственно, произошло, но потом кобыла поднялась и затрусила по дорожке, а жокей так и застыл на земле, лицом вниз, с неестественно повернутой шеей.
— Плакали наши денежки, — спокойно изрек Смит, опустил бинокль, достал из кармана квитанции, разорвал и бросил.
— Дай, пожалуйста, — Барбер протянул руку за биноклем.
Смит перекинул ремешок через голову и Барбер навел бинокль на препятствие, за которым лежал жокей. Двое мужчин уже подбежали к нему, перевернули на спину.
Барбер подкорректировал резкость, фигуры мужчин, суетящихся над неподвижным телом в белой, с темно-бордовыми звездами рубашке, стали более четкими. В движениях мужчин чувствовались торопливость и отчаяние. Они подхватили жокея и потащили его прочь.
— Черт побери! — вернулся Ричардсон. — Окошко закрылось, когда я…
— Не огорчайтесь, мистер Ричардсон, — прервал его Смит. — Мы упали на четвертом прыжке.
Ричардсон заулыбался.
— Впервые за день мне повезло.
Внизу, под трибунами, кобыла убегала от конюха, пытавшегося схватиться за порванные поводья.
Барбер, не отрывая бинокля от глаз, все смотрел на мужчин, тащивших жокея. Внезапно они опустили его на траву и один прижался ухом к белой шелковой рубашке. Потом поднялся. Они понесли жокея дальше, но сбавив шаг, убедившись, что торопиться им совершенно некуда.
Барбер протянул бинокль Смиту.
— Я еду домой. На сегодня хватит.
Смит зыркнул на него, в бинокль посмотрел на мужчин, которые несли жокея, убрал бинокль в футляр.
— Раз в год кто-то да гибнет. Для скачек это обычное дело. Я подброшу тебя до города.
— Как, этот парень умер? — удивленно спросил Ричардсон.
— Староват он уже для этого дела. Следовало раньше уйти на покой.
— Святой Боже! — воскликнул Ричардсон, глядя на дорожку. — А я злился из-за того, что не успел поставить на него. Хороша наводка, — он скорчил детскую гримаску. — Наводка на мертвого жокея.
Барбер двинулся к лестнице.
— Я с вами, — решил Ричардсон. — Сегодня у меня неудачный день.
Втроем они спустились под трибуны. Люди стояли группками, волна шепота, по мере распространения трагических новостей, накрывала их одну за другой.
Барбер сел на заднее сидение, уступив Ричардсону место рядом с водителем. Ему хотелось побыть в одиночестве.
На этот раз Смит ехал медленно. Тишину лишь однажды нарушил Ричардсон.
— Какая ужасная смерть. В паршивом заезде ценой в жалкие триста тысяч франков.
Барбер сидел у самой дверцы, с полузакрытыми глазами. Вновь и вновь перед его мысленным взоров возникали двое мужчин, второй раз поднимающих жокея. Которого выбрал Смит, на которого в этот день ставил, подумал Бар. Он совсем закрыл глаза и увидел карты, разложенные по кровати в его нр. Средиземное море. Бескрайняя открытая вода. Ему вспомнился запах гари. Самый худший из запахов. Запах ночных кошмаров во время войны. Запах раскаленного металла, тлеющей резины. Наводка Смита.
— Вот мы и прибыли, — ворвался в его раздумья голос Смита.
Барбер открыл глаза. «Ситроен» стоял на углу тупика, в котором находился вход в его отель. Он вылез из кабины.
— Подожди минутку, Берти. Я хочу тебе кое-что отдать.
Смит вопросительно посмотрел на него.
— Может, потом, Ллойд?
— Нет. Я сейчас, — Барбер нырнул в отель, поднялся в свой нр. Карты лежали на комоде, стопкой, все, кроме одной, Мальты, расстеленной на кровати. Он быстро сложил карту, сунул все в конверт из плотной бумаги, спустился к автомобилю. Смит стоял на тротуаре, курил, нервно хватаясь за шляпу, которую так и норовил скинуть поднявшийся ветер, гнавший опавшие листья по плитам.
— Держи, Берти, — Барбер протянул ему конверт с картами.
Смит его не взял.
— Ты уверен, что это правильно?
— Да, уверен.
Смит по-прежнему не притрагивался к конверту.
— Я не тороплюсь. Может, подумаешь еще денек?
— Спасибо, не надо.
Какие-то мгновения Смит молча смотрел на него. Только что зажглись флуоресцентные уличные фонари и в их резком синевато-белом свете гладкое лицо Смита, оказавшееся в тени, отбрасываемой полями дорогой шляпы, словно припудрилось, а красивые глаза в обрамлении роскошных ресниц, еще больше потемнели и стали жесткими.
— Только потому, что жокей свалился на прыжке… — начал Смит.
— Возьми, а не то я выброшу их в канаву.
Смит пожал плечами, взял конверт.
— Второго такого шанса у тебя не будет, — он ласково провел свободной рукой по конверту.
— Спокойной ночи, Джимми, — Барбер наклонился к окну, прощаясь в Ричардсоном, который в удивлении наблюдал за ними. — Передай Морин мои наилучшие пожелания.
— Послушай, Ллойд, — Ричардсон открыл дверцу. — Я подумал, может, нам пропустить по паре стаканчиков. Морин ждет меня только через час, так почему бы нам не помянуть…
— Извини, — оборвал его Барбер, которому больше всего на свете хотелось остаться одному, — у меня свидание. Как-нибудь в другой раз.
Смит повернулся, задумчиво посмотрел на Ричардсона.
— У вашего друга постоянно свидания. Он очень популярен. А вот мне хочется выпить, мистер Ричардсон. Я сочту за честь, если вы составите мне компанию.
Ну… — нерешительно начал Ричардсон. — Я живу неподалеку ратуши и…
— Мне это по пути, — тепло улыбнулся Смит.
Ричардсон захлопнул дверцу. Смит шагнул к мостовой, чтобы обойти автомобиль, остановился, посмотрел на Барбера.
— Насчет тебя я ошибся, Ллойд, не так ли? — голос сочился презрением.
— Да. Староват я уже для этого дела. Хочу вовремя уйти на покой.
Смит рассмеялся, двинулся дальше. При расставании они не пожали друг другу руки. Он сел за руль, захлопнул дверцу. Барбер наблюдал, как Смит резко отъехал от тротуара, заставив таксиста ударить по тормозам, чтобы избежать столкновения.
Большой черный автомобиль помчался по улице, залитой резким синевато-белым светом. Барбер вернулся в отель, поднялся в номер, лег на кровать, потому день, проведенный на бегах, всегда отнимал у него много сил.