Там, наверху, по сторонам проезжей дороги, идет сенокос. В огороженных участках полей нагружаются и медленно поворачивают к выходу неуклюжие возы с сеном. Загорелые ребята в блузах, вправленных в брюки, в широкополых шляпах лениво работают вилами и тянут между делом несвязную, монотонную, как жужжание шмелей в знойный день, беседу. А едва только солнце начинает клониться к закату, по дороге грохочут нескладные, старинного типа велосипеды, на которых, пригнувшись и энергично действуя педалями, катят по домам те же загорелые ребята, сельские рабочие Корнуолла.
В других местах, где нет сенокоса, происходит стрижка овец - страда пастушеской Англии. Среди нескольких зданий, примыкающих к какой-нибудь ферме, центром оживления и деятельности является неглубокий погреб, открытый со стороны проезжей дороги. В тени и прохладе трое-четверо молодцов, оседлав по мохнатой овце, стригут ее чистую, волнистую шерсть. Из-под искусных длинных ножниц падают на землю пышные складки нераспадающейся мантии и выступает темная, голая, покрытая полосами и пятнами спина овцы.
Но в той глубокой котловине, где лежит рыбачье селенье, люди не сеют, не жнут и не собирают пышных волокон овечьей шерсти. В кривых уличках и на базаре веет нестерпимым запахом сырой рыбы. Сутулые рыбаки в своих "кожах" (клеенчатых штанах), промокшие и просоленные до костей, потрошат свой улов, ловко отделяя и отбрасывая в сторону головы и внутренности крупной рыбы. Тощие собаки с длинными и узкими мордами, какие-то воистину "орыбившиеся" четвероногие, кротко ждут своей доли добычи. Менее спокойно ведут себя другого рода попрошайки - морские птицы. Чайка доверчиво разгуливает подле группы рыбаков. Но вот она снимается с места, будто внезапно чем-то разобиженная, и с визгом и плачем уносится вдаль - по направлению к морю.
2
Для того чтобы основательно осмотреть деревушку и даже коротко познакомиться с ней, довольно одного часа. Размеры ее весьма ограниченные. К тому же деревня привыкла "сама себя показывать" приезжим людям.
В синей вязаной куртке, покуривая короткую трубочку, греется на солнце один из патриархов деревни, Том Джолиф. Стоит только единому туристу посетить селенье, как старый Том вылезает из своей конуры и считает долгом патриотизма продемонстрировать пред новым лицом "тип старого Полперро". Его чистое, в юмористических морщинках, лицо с бритой верхней губой и снегом окладистой бороды, можно увидеть на бесчисленных открытках, продающихся в любой лавчонке Полперро, и на десятках холстов, ежегодно выставляемых в Королевской Академии в Лондоне.
Нищий инвалид, ласково жмурящийся на пороге своей лачуги, - не единственный представитель Полперро древних лет. На берегу широкого бассейна, занимающего целую площадь в центре деревушки и называемого рыбным базаром, в ряду каменных, давно не штукатуренных домиков выдается деревянная пристроечка - закрытый с трех сторон балкончик с крутой лестницей. Там неизменно сидит другой из "патриархов" деревни, слишком богатый и независимый для того, чтобы служить любопытным образчиком старого Полперро. С высоты второго этажа он снисходительно поглядывает на публику на тротуаре или читает газету. Жена его, сморщенная старушка в платке поверх белого чепца и широком переднике, тесно стянутом у пояса, сидит на ступеньке своей лестницы и чинит вязаную рубаху,
С действительными рыбаками селенья, не инвалидами, трудно познакомиться в один день. Иные из них на море, иные отдыхают после ночной ловли по своим домам. Зато художники, живущие в Полперро месяцами, успевают быстро примелькаться новому лицу. Одна и та же девица-художница в густо измазанном красками переднике, но без малейшей краски в лице, просиживает с утра до ночи у поворота в какой-нибудь тесный переулочек, где прячется мелководная речка с перекинутым в отдалении ветхим мостиком.
Как бы ни бранили старые рыбаки Полперро наших дней, приезжие туристы и художники ничуть не приручили и не испортили коренного населения деревни. Рыбаки живут своим миром. Отчаливают, подымают паруса, вытягивают на берег мокрые сети. На закате молодежь и пожилые рыбаки - двумя отдельными группами - располагаются на крутом берегу полукруглой бухты, где покачиваются, будто связанные между собой, рыбачьи суда с длинными и тонкими мачтами.
Строгие нравы господствуют в Полперро.
На лавочке у одного из домов селенья можно увидеть в ясное утро или на закате трех девиц, трех темноволосых и густо-румяных красавиц. Дом их - не груда камней с подслеповатыми окошками под самой крышей, а правильное двухэтажное здание с большими окнами. Посередине переднего фасада расположены широкие, гостеприимные ворота, За которыми открывается внутренний дворик, разубранный клумбами цветов.
Не один молодой рыбак, проходя, оглядывается на трех девиц и на пышный дворец их родителя, но и не подумает остановиться и заговорить с красавицами. А девицы не отрывают глаз от синих джерси, которые они старательно вяжут для отца, для братьев. Бог весть для кого...
3
"Три макрели".
Маленькая вывеска качается от морского ветра у входа в местный отель или трактир. Эта лачуга - прекрасная модель для этюдов "старого Полперро", но мало приспособлена для целей жилья, хотя бы временного. На вывеске нарисованы три рыбины, три макрели. Это и есть название отеля. Физиономия хозяина, мистера Спарго, на вывеске не нарисована и, в отступлении от изобразительного метода, обозначена только его фамилия.
Но вот и он сам, толстый, с большими челюстями акулы, с лицом в шрамах. Мистер Спарго - человек не рыбачьего Звания и вида; вероятнее всего, пират, избравший на старости лет надежную профессию кабатчика.
В баре у него сидят двое-трое рыбаков самого беспутного вида. Остальная публика - приезжая.
Рыбаки, сидящие в баре, встречают новоприбывшего гостя куда приветливее, чем хозяин трактира. Не успеет он перешагнуть порог, как старый рыбак с красным лицом и загорелой шеей моряка уже спешит заказать два стакана мутного, зеленоватого пива - для себя и для гостя. А тупот лицая девушка, прислуживающая в баре, в течение нескольких минут переводит взгляд с рыбака на гостя и обратно и затем недоуменно спрашивает:
- Кто из вас платит?
Платит, конечно, не рыбак. Но если гость оказывается человеком необщительным или недостаточно щедрым, оба стакана убираются на дальнюю полку.
Старый рыбак и в таком случае не унывает. Он один и поддерживает беседу в баре.
- - Нет, Полперро не то, что было, - говорит он, горестно вздыхая. Мы, старики, в наше время не торчали в деревне из года в год, мы уходили в Плимут, поступали на службу к его величеству - или к какой-нибудь компании. Я-то сам плавал и под нашим флагом, и под американским, и на торговых судах. Я знаю, каково служить. А ты, Чарли, на службу больше не собираешься?
Чарли, молодой рыбак, тяжело облокотившийся на стойку, нехотя отвечает:
- Успею.
- Ждешь, пока отец умрет? Он у тебя крепкий старик, сдастся не скоро.
У стройного, изворотливого в движениях Чарли - так же резко выраженный тип пирата, как и у Спарго. Только глаза его не бегают мошенническим образом, а смотрят нагло и в упор.
Я обращаюсь к нему за своим делом. Хочу отправиться с ним на ловлю ночью.
- Сколько возьмете с меня?
- На этот счет мы сговоримся, сэр. Фунт, полтора.
- Трех "боб" {Шиллингов (от англ. "bob").} будет достаточно. Не так ли?
- Да, мы сойдемся, - неожиданно соглашается Чарли и, наклоняясь к моему уху, шепчет: - Только не говорите о деньгах при отце. Мы с ним вдвоем едем.
- Холодно будет, сэр, ночью, - вставляет свое замечание пьяный рыбак. Бренди с собой захватите да ноги я газетную бумагу заверните, когда поедете.
- Странные вещи творятся в Полперро нынче, - продолжает он, неожиданно оставляя меня в покое и принимаясь опять за свою излюбленную тему. Подумайте, сэр, - "новые старые дома" строить начали.
- Как так "новые старые"?
- Это я старый дом строю, сэр, - замечает коренастый краббер (ловец краббов), мужчина добродушного вида с окладистой бородой. Он зашел к Спарго только на миг - промочить горло. - Видите ли, сэр. Дом строится у меня новый, но так, чтобы чуточку походил на старый. У меня приезжие господа останавливаться будут, а они это любят.
- Фасад грязноватый, - поясняет старый рыбак, - крылечко покосившееся слегка. На лестнице ступеньку-другую пропустить можно. Обходится дешевле, а приезжим господам нравится.
Рыбаки и крабберы сдержанно смеются.
Только у трезвой группы рыбаков, недавно заглянувшей в трактир, идут разговоры на деловые темы. Вполголоса они толкуют между собой о тучах на небосклоне, о перемене ветра и о мерланах, которые пройдут пред рассветом стаей...
4
В назначенный час я нашел Чарли на берегу. Только его огонек светился на пристани; другие рыбаки еще не собрались. Молодой рыбак был еще под влиянием дневного хмеля. При свете сонного огонька он долго и нетерпеливо распутывал "line", осмоленную и довольно толстую веревку, с которой охотятся на ротозеев-мерланов. Приготовил и удочку, предназначавшуюся для более шустрой и наблюдательной рыбки, макрелей. Эанятый делом, Чарли не сразу откликнулся на голос отца, который привел свою лодку к концу мола и оттуда звал сына.
В тумане лунной ночи мы осторожно пробираемся сквозь тесные ряды спящих лодок и, отталкиваясь от них, покидаем бухту.
Отъехав немного, Чарли и старик принялись подымать парус.
- Я в Плимут собираюсь на днях, - нарушил молчание Чарли. - Тут вы агента подговорили не брать меня на службу, а в Плимуте меня возьмут.
Старик ничего не ответил на неожиданное заявление сына и только обратился ко мне:
- Поберегитесь, сэр. Я перебрасываю парус.
- А если не возьмут, я в Фой пойду - в лодочники, - продолжал неугомонный Чарли. - Меня лодочник из Фоя звал - вчера в "Макрелях".
- Не болтай лишнего, малый. Да приготовь приманку, смотри - хватит ли ее у тебя? А то опять придется макрелей на приманку крошить... Вот здесь мы якорь кинем.
- Каким образом вы узнаете места? - спросил я у старика, видя, что он высматривает для остановки определенный пункт.
- А у нас есть старинные меты. Слева на берегу дерево, справа дом, да маяк в море. Таких мет у нас множество. Еще предками установлены.
И дом и дерево были почти неразличимы в сумраке. Только маяк светился где-то, как неясная, низкая звездочка. Но зоркий взгляд старика отыскал привычные меты.
Подняли тяжелый, заржавелый якорь и швырнули его в темную глубину. Зыбкое суденышко закачалось, но приросло к месту так же надежно, как большой корабль, ставший на якорь. Через несколько мгновений выбросили "лайн" и стали вытаскивать белых мерланов - сначала одного за другим, а потом реже.
Хмельному Чарли не везло. Рыба поминутно срывалась у него, и он ворчал. Старик удил молча, но зато чаще перебрасывал трепещущую рыбу в ведро, стоявшее на конце у Чарли. Порой рыба падала на дно лодки и, очнувшись, металась от кормы до середины.
- Отец! - снова начал Чарли, забыв про ужение. - Если вы не отпустите меня, я убегу. Как-нибудь, когда буду один в лодке, я поеду через пролив к французским рыбакам.
- К французским рыбакам? - грозно переспросил старик. Сумасбродная идея Чарли нарушила наконец его душевное равновесие.
В эту самую минуту неудачливая полуаршинная рыбина с огромной головой и чудовищной пастью, сродни акулам, проглотила его крючок. Эту рыбу, называемую по-английски "dog-fish" (собака-рыба), рыбаки в пищу не употребляют, но и не выбрасывают в море живой, так как считают ее вредной хищницей, пожирающей множество мелкой рыбешки.
Старик схватил ее за хвост и с яростью ударил о борт лодки. Длинное, узкое туловище "собаки-рыбы" изогнулось и застыло в мучительном напряжении. Старик взглянул на нее, когда она снова вытянулась и стала в его руках прямой, как палка, - и хлопнул о борт.
Затем перебросил ее, всю окровавленную, но еще живую, сыну.
- Режь на приманку, когда вся выйдет. Все же лучше, чем крошить макрелей.
Понемногу стало светать, хотя солнце появилось еще не скоро. Наконец просветлели и нежно окрасились волны, и жадные чайки, кружившиеся до того над нашей лодкой, успокоились и закачались на волнах.
Только изредка одна из белых птиц подымалась над волной, сжимая лапки и летя в неизвестном направлении с голодным, печальным криком. Иногда ей удавалось схватить что-нибудь перед полетом - какой-нибудь кровавый остаток от dog-fish, выкинутый за борт, - и тогда в пронзительных криках птицы слышалось торжество.
Рыбаки удили до полудня.
В знойные часы на море было тихо и безветренно; тише, чем на рассвете. Чайки - все до единой - исчезли с нашего горизонта. Старик и Чарли прекратили ловлю и застыли, каждый на своем конце лодки, ожидая ветра или попросту отдыхая после девяти часов однообразного труда.
Чарли низко наклонил голову, отяжелевшую от вчерашнего хмеля, бессонницы и сумасбродных ночных дум. Быть может, ему все еще мерещились французские рыбаки, о которых он говорил ночью, или беспечные флотилии лодок с флагами и музыкой в веселом городке Фой.
Старик, сонно мигая покрасневшими веками, смотрел в сторону берега, и на лице его отражалась какая-то давняя, тяжкая забота.
ДВЕНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ
Славянская сказка
Знаешь ли ты, сколько месяцев в году?
Двенадцать.
А как их зовут?
Январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь.
Только окончится один месяц, сразу же начинается другой. И ни разу еще не бывало так, чтобы февраль пришел раньше, чем уйдет январь, а май обогнал бы апрель.
Месяцы идут один за другим и никогда не встречаются.
Но люди рассказывают, будто в горной стране Богемии была девочка, которая видела все двенадцать месяцев сразу.
Как же это случилось?
А вот как.
В одной маленькой деревушке жила злая и скупая женщина с дочкой и падчерицей. Дочку она любила, а падчерица ничем ей не могла угодить. Что ни сделает падчерица - все не так, как ни повернется - все не в ту сторону.
Дочка по целым дням на перине валялась да пряники ела, а падчерице с утра до ночи и присесть некогда было: то воды натаскай, то хворосту из лесу привези, то белье на речке выполощи, то грядки в огороде выполи.
Звала она и зимний холод, и летний зной, и весенний ветер, и осенний дождь. Потому-то, может, и довелось ей однажды увидеть все двенадцать месяцев разом.
Была зима. Шел январь месяц. Снегу намело столько, что от дверей его приходилось отгребать лопатами, а в лесу на горе деревья стояли по пояс в сугробах и даже качаться не могли, когда на них налетал ветер.
Люди сидели в домах и топили печки.
В такую-то пору, под вечер, злая мачеха приоткрыла дверь, поглядела, как метет вьюга, а потом вернулась к теплой печке и сказала падчерице:
- Сходила бы ты в лес да набрала там подснежников. Завтра сестрица твоя именинница.
Посмотрела на мачеху девочка: шутит она или вправду посылает ее в лес? Страшно теперь в лесу! Да и какие среди зимы подснежники? Раньше марта месяца они и не появятся на свет, сколько их ни ищи. Только пропадешь в лесу, увязнешь в сугробах.
А сестра говорит ей:
- Если и пропадешь, так плакать о тебе никто не станет! Ступай да без цветов не возвращайся. Вот тебе корзинка.
Заплакала девочка, закуталась в рваный платок и вышла из дверей.
Ветер снегом ей глаза порошит, платок с нее рвет. Идет она, еле ноги из сугробов вытягивает.
Все темнее становится кругом. Небо черное, ни одной звездочкой на землю не глядит, а земля чуть посветлее. Это от снега.
Вот и лес. Тут уж совсем темно - рук своих не разглядишь. Села девочка на поваленное дерево и сидит. Все равно, думает, где замерзать.
И вдруг далеко меж деревьев сверкнул огонек - будто звезда среди ветвей запуталась.
Поднялась девочка и пошла на этот огонек. Тонет в сугробах, через бурелом перелезает. "Только бы, думает, огонек не погас!" А он не гаснет, он все ярче горит. Уж и теплым дымком запахло и слышно стало, как потрескивает в огне хворост.
Девочка прибавила шагу и вышла на полянку. Да так и замерла.
Светло на полянке, точно от солнца. Посреди полянки большой костер горит, чуть ли не до самого неба достает. А вокруг костра сидят люди - кто поближе к огню, кто подальше. Сидят и тихо беседуют.
Смотрит на них девочка и думает: кто же они такие? На охотников будто не похожи, на дровосеков еще того меньше: вон они какие нарядные - кто в серебре, кто в золоте, кто в зеленом бархате.
Стала она считать, насчитала двенадцать: трое старых, трое пожилых, трое молодых, а последние трое - совсем еще мальчики.
Молодые у самого огня сидят, а старики - поодаль.
И вдруг обернулся один старик - самый высокий, бородатый, бровастый - и поглядел в ту сторону, где стояла девочка.
Испугалась она, хотела убежать, да поздно. Спрашивает ее старик громко:
- Ты откуда пришла, чего тебе здесь нужно?
Девочка показала ему свою пустую корзинку и говорит:
- Нужно мне набрать в эту корзинку подснежников. Засмеялся старик:
- Это в январе-то подснежников? Вон чего выдумала!
- Не я выдумала, - отвечает девочка, - а прислала меня сюда за подснежниками моя мачеха и не велела мне с пустой корзинкой домой возвращаться.
Тут все двенадцать поглядели на нее и стали между собой переговариваться.
Стоит девочка, слушает, а слов не понимает - будто это не люди разговаривают, а деревья шумят.
Поговорили они, поговорили и замолчали.
А высокий старик опять обернулся и спрашивает:
- Что же ты делать будешь, если не найдешь подснежников? Ведь раньше марта месяца они и не выглянут.
- В лесу останусь, - говорит девочка. - Буду марта месяца ждать. Уж лучше мне в лесу замерзнуть, чем домой без подснежников вернуться.
Сказала это и заплакала.
И вдруг один из двенадцати, самый молодой, веселый, в шубке на одном плече, встал и подошел к старику:
- Братец Январь, уступи мне на час свое место! Погладил свою длинную бороду старик и говорит:
- Я бы уступил, да не бывать Марту прежде Февраля.
- Ладно уж, - проворчал другой старик, весь лохматый, с растрепанной бородой. - Уступи, я спорить не стану! Мы все хорошо ее знаем: то у проруби ее встретишь с ведрами, то в лесу с вязанкой дров. Всем месяцам она своя. Надо ей помочь.