– Городской телефон у вас живет своей жизнью, – смеется она.
Я меряю шагами гостиную. У меня предчувствие, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Я напоминаю себе, что такие предчувствия у меня уже бывали не раз и все они не оправдались. Дом согласен со мной, он молчит. Хандрит под жидким холодным солнцем.
– Как ты можешь оставаться в этом доме? – спросила как-то подруга.
– А как я могу уехать? Она же придет сюда, куда еще? Однажды я открою дверь, а на пороге стоит она, – ответила я.
На следующее утро я просыпаюсь на диване с кисловатым вкусом виски во рту, чего давно уже не случалось. Я давно себе этого не позволяла. Подлокотник врезался в шею, она так затекла, что голову не повернуть. Я чувствую себя разбитой и опустошенной. Опять пустые надежды, как всегда. Как я дошла до этого состояния? Постепенно, за долгие годы, шаг за шагом. Знаки и зацепки, которые выныривают, как головы тюленей из воды, чтобы снова исчезнуть, оставив меня всматриваться в пустой горизонт. Первые годы: опознания – Шотландия, Бельгия, Южная Америка. Полиция пыталась отсеять самые нелепые варианты, но все равно они попадались, порой часто. А иногда неделями вообще ничего. «Красное пальто» – то, что люди запоминали лучше всего, и из девочек в красном пальто, выловленных на разных континентах, можно было бы составить целую армию. Примета превратилась в помеху, которую полиция пыталась обойти, ибо кто знает, куда могло подеваться красное пальто. Но еще долго после своего исчезновения Кармел оставалась для журналистов «девочкой в красном пальто».
Конечно, каждый раз я сходила с ума от волнения и надежды. Но каждый раз опознание заканчивалось ничем – еще одна девочка, чужой ребенок. А иной раз и опознавать-то было некого: призрак мелькнул и более не появлялся, как изображение Девы Марии в облаках. Пол основал местный фонд, чтобы оплачивать частного детектива. «О, мы напали на горячий след, – говорили нам детективы, – она замечена в автобусе в Люксембурге, Швеции, Брисбене». Часто приходят письма: «Милая, я знаю, где твоя девочка. Я экстрасенс с двадцатилетним стажем, и я отчетливо вижу ее. Она до сих пор носит красное пальто».
Я получила столько ложных сигналов, что у меня выработался против них иммунитет. Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Кофе пробуждает меня и взбадривает. Звонит Грэм, и я сообщаю ему новость.
– Ты хочешь, чтобы я приехал? – спрашивает он. – У меня сейчас «окно».
К своему собственному удивлению, я отвечаю согласием.
Я принимаю душ, переодеваюсь и жду с полчаса у окна. В конечном итоге они подъезжают одновременно. Я чувствую прилив симпатии к Марии, когда смотрю, как она идет по дорожке, ветер раздувает ее плащ. Ее волосы очень коротко подстрижены, и мне становится ясно, что она отказалась от забот о своей женственности, а вместе с тем и от аккуратного боба, отбросила все это как лишнее, когда оно стало отвлекать от дела. Грэм наклоняет к ней голову и что-то говорит ей, улыбаясь, и меня охватывает внезапная нежность к нему, от которой я задыхаюсь.
– Бет, как приятно видеть тебя, – начинает она.
Вблизи, конечно, заметно, что она постарела.
И еще одно изменение. В ней отчетливо проступила серьезность. Занятно отмечать после того, как долго не видел человека, что его характер и ежедневные мысли отпечатались в его скелете, проникли в мышцы.
Она сидит на краю дивана.
– Как твои дела, Бет? Выглядишь хорошо.
– Моя работа поддерживает меня все это время. Не знаю, что бы я делала без нее.
– Хорошо. Итак, это предварительный результат, но я не хочу ходить вокруг да около, потому что понимаю, как это важно для вас. С другой стороны, шансы невелики, поэтому не хочу, чтобы вы питали напрасные надежды.
Я улыбаюсь. Формальности не изменились. Я дожила до того, что стала относиться к ним снисходительно. Мария использует стандартные процедуры, когда затрудняется подыскать свои слова, теперь я это понимаю.
– Конечно.
Она достает папку из портфеля, пластиковую папку на молнии. В ней – фотография, увеличенная до формата A4. Грэм опирается на подлокотник моего кресла одной рукой, а другую кладет мне на плечо.
– Посмотрите и скажите, что вы думаете.
Передо мной лицо девочки. Ее голова обращена к камере вполоборота, виден только один глаз. Копна волос, кудряшки крупными спиралями падают ей на лицо. Снимок довольно расплывчатый, сделан с расстояния.
Жуткая боль пронзает мне живот, внезапно, неожиданно. Я даже вскрикиваю.
Мария мгновенно подскакивает ко мне:
– Бет, что с вами? Мне очень жаль, что я расстроила вас…
Она присаживается на корточки, смотрит на меня, ее лицо полно сочувствия.
– Это она, – шепчу я.
– Пока ничего нельзя утверждать наверняка. Мы построили компьютерную модель по фотографии, которую вы передали нам. Имеется соответствие, но, если честно, Бет, полной уверенности нет. Волосы с одной стороны, воротник с другой – они мешают нам замерить челюсть…
Я сжимаю фотографию с такой силой, что она мнется, и Мария осторожно вынимает ее из моих пальцев.
– Где вы это нашли? – Я тянусь к руке Грэма, и его сильные тонкие пальцы переплетаются с моими.
Мария снова садится на диван. Я вижу, что она обеспокоена тем, что поспешила и зашла слишком далеко.
– Это группа бродяг из Америки. Полиция их как-то сфотографировала, но с тех пор прошло уже несколько лет. Фотография хранилась в полицейской базе данных, а моя подруга там работала одно время. Потом уволилась, но ей забыли закрыть доступ к базе, и она время от времени заходит туда. Просто так, посмотреть. Я думаю, любопытство – это наша профессиональная черта. Когда она наткнулась на эту фотографию, позвонила мне.
– Боже мой, дайте я еще раз взгляну.
Она дает мне снимок, но на этот раз неохотно. Это заметно по тому, как она протягивает его. Фото черно-белое, поэтому цвет волос не определить. Зато благодаря контрасту лучше видно строение лица, его костяк. Я касаюсь пальцем снимка. Теперь я уже не так уверена. Или ее образ начинает стираться из моей памяти? Эта мысль ужасает.
– Она красивая.
– Да, Бет, очень.
– А что еще известно? Что еще вам удалось узнать? – лихорадочно требую я. Мне нужно продемонстрировать Марии полное самообладание, чтобы она смело продолжила разговор, не опасаясь, что я лишусь рассудка.
– Не так много. Я говорила с полицейским, который сделал этот снимок. Это было в одном из южных штатов, они разбили там лагерь нелегально. Он думает, что это были или цыгане, или мексиканцы без виз. Это было пару лет тому назад, поэтому он кое-что успел подзабыть. Но он запомнил эту девочку, потому что она отличалась от остальных. На следующий день они уехали, и, я думаю, он вздохнул с облегчением, потому что проблема решилась сама собой.
– А зачем он их фотографировал?
– Я думаю, это была… такая тактическая хитрость.
– Он хотел припугнуть их? – Мне уже хочется взять эту девочку под свою защиту.
– Да, чтобы они уехали.
Вечером все опять оживает. Я подхожу к окну, но ничего не вижу. Огни в доме, огни снаружи – в окне отражается мое собственное лицо.
– Все хорошо, моя родная, – горячо говорю я. – Я знаю, что ты там.
50
Платье лежит на сцене. Наверное, дедушка разложил его, когда я выходила в туалет. Смешно смотреть на пустое платье. На нем пятна от света, голубые на белом. На шее и груди серебристое нейлоновое кружево, оно поблескивает. На минуту мне кажется, что это я лежу на сцене, плоская и пустая, а настоящая я исчезла.
Думаю, что мне придется его надеть, другого выхода нет. Сил, которые заставляют меня это сделать, очень много. Это Монро и дедушка. Это пустующие стулья. Это все библии, которые приготовлены для продажи, и каждый верующий на этом поле. Но если я сделаю то, чего они требуют, боюсь, что я исчезну, а платье займет мое место.
Я выхожу на улицу, чтобы проветриться. Больше всего на свете я хочу разорвать это платье в клочья, но последуют такие неприятности, что лучше не думать. Я понимаю, что до сих пор боюсь Монро, и вспоминаю, как мама советовала мне: если боишься человека, представь его в глупой ситуации – например как он в пижаме чистит зубы, и страх пройдет. Когда я была маленькая, я представляла себе в таких случаях, что у человека лицо измазано какашками, ничего глупее я не могла придумать. Но Монро с лицом, испачканным какашками, выглядит еще страшнее, поэтому я побыстрее стираю этот образ, засовываю руки в карманы красной куртки и иду по дорожке, пиная камушки.
Тут слышится чудесный голос, мне не сразу удается разглядеть, кто это, поэтому кажется, что это архангел Гавриил спустился с небес и обращается ко мне лично.
– Кармел!
Рядом никого.
– Кармел, а, Кармел! Это ведь ты?
Я оглядываюсь – это Нико. Я уверена, что это он. Он стал выше ростом и превратился в настоящего красавца. Он стоит возле входа в одну из палаток, такой высокий и красивый, он гораздо лучше архангела Гавриила.
Мои заботы мне кажутся смешными, когда я вижу его. Я столько лет ждала этого момента.
Нико подходит ко мне, и он такой высокий, что мне приходится задирать голову, чтоб видеть его лицо.
– Привет, – говорит он. – Мы не виделись с самого детства.
Во время разговора я размахиваю руками, как будто плыву, потому что боюсь потерять равновесие и упасть.
– Нико. Ты теперь говоришь, как настоящий американец.
– Ты тоже.
– Правда?
Странно, что человек обычно не понимает, как его речь воспринимается со стороны.
Я вспоминаю его сестру, но не уверена, что о ней следует спрашивать сейчас. И все же спрашиваю:
– Как твоя сестра, она… здесь?
– Нет, но она жива. – Он улыбается, и я покрываюсь мурашками, мурашками счастья.
Он хочет перевести разговор на другую тему и раздумывает, что бы сказать, потом говорит:
– Посмотри на себя – у тебя все пуговицы застегнуты неправильно.
И он медленно расстегивает блестящие желтые пуговицы на моей куртке и застегивает их, как положено. Пока он делает это, я дрожу и надеюсь, что он этого не замечает.
– Кармел? – До нас долетает дедушкин голос из палатки. Как мне хочется, чтобы он убрался куда-нибудь.
– Что, старикан с теткой по-прежнему таскают тебя за собой?
– Дороти ушла от нас.
– Кармел… – В дедушкином голосе появляется недовольство.
– Ну, пока. – Нико пальцем щелкает по моей пуговице, она тихонько тренькает. – Найду тебя потом.
– Кармел…
Я смотрю, как Нико уходит, руки в карманах. Мне хочется вернуть его или побежать за ним, но я стою и просто смотрю. И мне так грустно видеть, как он уходит, так печально, словно он и впрямь архангел и только он один мог бы спасти меня.
– Кармел, ты нужна нам…
Нико ушел далеко, стал совсем маленьким, и мое внимание переключается на небо. Какой странный свет. Неужели его вижу только я? На минуту все поле окутывает тишина. Даже палатку, где продают будильники для напоминания о времени молитвы, футболки с надписью «СПАСЕННЫЙ» на груди, распятия, которые подвешивают в автомобиле, маленькие белые библии, которые кладут в гроб с младенцами. И даже большую палатку у входа, в которой каждый час проводятся часовые молебны. Затем налетает порыв ветра. Потом слышится голос. Непонятно чей. Кажется, будто говорят по радио.
– Доктора сняли бинты с Чэндлера и не поверили своим глазам. На месте ожогов третьей степени, которые еще два дня назад покрывали все его тело, виднелась абсолютно здоровая кожа. Все были потрясены…
Это Монро репетирует свою речь, догадываюсь я. Ветер крутит и подбрасывает его голос, как полиэтиленовый пакет.
Вот оно, платье, опять. Лежит, ждет.
– Где ты ходишь, девочка? Уже скоро люди придут. – Дедушка снял свое пальто и закатал рукава рубашки, как рабочий.
– Ты сегодня какой-то встревоженный, Додошка.
На лбу у него гармошкой собрались морщины, лицо блестит от пота и кажется зеленоватым, потому что место, где он стоит, освещает зеленый прожектор. У меня невольно вырывается смешок.
– Что смешного, Кармел? – резко спрашивает он.
Я жалею, что не удержалась. Теперь придется объяснять.
– Так, вспомнилось кое-что.
– Что именно?
Я не знаю, что отвечать. Он не любит, когда я говорю о прошлой жизни. Он прямо не запрещает, но я и так знаю, и жизнь до Дороти и дедушки понемногу расплывается в памяти, хотя мне по-прежнему хочется говорить о ней.
– Мама как-то водила меня на пантомиму…
– То есть?
– Ну, это вроде театра. Там были принц с принцессой. И две смешные женщины, их, по-моему, изображали мужчины. – Я пытаюсь вспомнить. – Но мне больше всего понравился джинн. Он появлялся неведомо откуда, его окружало облако дыма и зеленого света. И одежда у него была зеленая. Вот только я забыла, добрый он был или злой…
Дедушка прерывает меня:
– Ясно, бесовское кривляние, и ничего больше.
Я так и знала, что ему не понравится.
– Пора переодеваться, Кармел.
Он выходит, но мне кажется, что его лицо по-прежнему дрожит в зеленом свете прожектора. Я подхожу к платью, и из его складок на меня выглядывает его лицо. Я хватаю платье и как следует встряхиваю. Это всего-навсего дурацкое старое платье, говорю я себе, к тому же я из него выросла.
Струи холодного воздуха врываются через открытые полы палатки. Я расстегиваю куртку, но кроме нее не собираюсь ничего снимать. Не та погода. А еще я не хочу, чтобы платье касалось моей кожи – а с ним и те жаркие месяцы, все те люди, которые тянули ко мне свои руки. Я не хочу, чтобы даже Дороти снова касалась меня. Поэтому я натягиваю платье поверх джинсов и футболки, на ней написано «Цыплята Фрэнка», нам ее дали бесплатно, когда мы заказали две порции куриных крылышек.
– Вот она, вот она, моя девочка. Моя девочка. – Дедушка почти завывает из дальнего конца палатки. – Давай, дитя мое, поторапливайся. Дело только за тобой.
Он подходит и начинает застегивать мне пуговицы на спине. Тесное платье душит меня.
– Почему ты не сняла одежду?
– Холодно, Додошка. Разве ты не чувствуешь, как похолодало?
Он трясет головой и вытирает пот со лба, чтобы показать, что не понимает, о чем я говорю.
– Она перетянута этим платьем, как трофейный олень ремнями. Тебе, Деннис, давно пора сводить ее в магазин, – ворчит Монро, и дедушка хочет ему ответить, я точно вижу, что хочет, но пастор уже отвернулся и идет к проигрывателю. Он вставляет CD, и бодрая музыка заполняет палатку. Мы трое смотрим друг на друга, каждый из нас много чего хотел бы сказать другим, но не может, и мы облегченно вздыхаем, когда на пороге появляется семейная пара, которая катит перед собой девочку моих лет в инвалидной коляске.
На лицах дедушки и Монро расцветают фальшивые улыбки, а я сажусь на ступеньку сцены и молча сижу.
Люди идут и идут, и кажется, что поток никогда не кончится. Уже заняты все стулья, люди стоят и сзади, и в проходе, и возле сцены. Монро потирает руки. В палатке теперь не холодно, а жарко – кажется, что крыша расплавится.
Наконец, Монро выходит на сцену, покашливает, и зал затихает. Он молча прохаживается по сцене – настраивает себя. Когда он проходит мимо микрофона, слышно, как он дышит: хэээхааа, хэээхааа.
Настроившись на нужную волну, он встает к микрофону и брызжет слюной, весь на взводе:
– Я ощущаю присутствие Святого Духа в этом зале. Рядом с нами. Я опасаюсь, что крыша сдвинется с места, так велика его сила…
Из зала раздаются крики, но Монро меняет пластинку. Свое выступление он репетировал заранее, я видела.
– Жил-был маленький мальчик. Назовем его Чэндлер. Однажды, когда родителей не было рядом, он затеял очень плохую игру. Он решил поиграть со спичками. Дети в зале, никогда не поступайте так. Это очень плохая игра, и вы узнаете почему, когда дослушаете мой рассказ до конца. Чэндлер не знал того, что его пижама – а он был в пижаме, потому что готовился ко сну, – была сделана из легковоспламеняющегося материала…
Я просовываю пальцы под воротник, чешу шею изо всех сил. И вижу девочку, которую ввезли в зал первой, ту самую, на инвалидной коляске, она смотрит на меня из первого ряда. Улыбается мне чуть заметно. Ее худые коленки в черных колготках наполовину прикрыты красным платьем в белый горошек, она в нем похожа на Минни-Маус. На ней потрясающие туфли – золотые, с красными камушками, на высоких каблуках, и хотя ее ноги опираются на металлическую подставку кресла, я не думаю, что она совсем не способна ходить.
Я уже люблю ее. Я не могу объяснить почему, но я полюбила ее с первого взгляда, и она тоже смотрит на меня и улыбается, и я улыбаюсь в ответ, поднимаю руку и слегка машу ей, и она приветствует меня в ответ своей худенькой рукой.
Монро закончил свою историю про Чэндлера, который был весь охвачен пламенем с головы до ног, и даже пальцы на руках превратились в горящие свечи, как будто он досрочно праздновал свой десятый день рождения. Он уже перешел к другой теме:
– У всех у нас в кармане лежит мобильный телефон, и в списке контактов на букву «б» у всех должен значиться «Бог». Между нами и Богом существует прямая связь, и мы можем к нему обратиться в любую минуту, в любую секунду…
Его слова про телефон заставляют меня задуматься. У меня есть потайной карман, а в нем немного денег, о которых дедушка не знает, – одна старая дама незаметно сунула мне несколько долларов за то, что я лечила ее мужа. Я хочу накопить на свой собственный мобильный телефон. Конечно, пока денег мало, но, может, со временем мне удастся скопить, и тогда уж дедушка мне не помешает. Я соберусь с духом и позвоню папе. Вспомню ли я его номер? Я помню только самое начало, но ведь должен же быть какой-то способ узнать его. Может, он обрадуется, а может, и нет. Может, у них с Люси родилась другая девочка, но все равно можно же просто поболтать: привет, вот это сюрприз, как поживаешь?
Я смотрю на всех этих людей, которые сидят передо мной, и путь до той минуты, когда я смогу позвонить папе, кажется таким долгим и сложным, что я сомневаюсь, удастся ли мне его одолеть.