Мимо меня пробегает толстая тетка.
– Идет буря с градом, – кричит она. – Ищи свою родню, детка. Поскорее ищи, если хочешь целой и невредимой добраться до дома, с божьей помощью.
– Нет у меня родни, – отвечаю я. – И дома тоже нет.
Но она не слушает меня, она уже убежала. В щеки врезаются кристаллики льда. Я дрожу. Только поцелуй Нико согревает меня своим теплом – мой первый в жизни поцелуй, он горит на губах, и ледяные кристаллики, касаясь губ, тают.
Я иду через поле. Почти все разъехались, только несколько отставших спешат к своим машинам. Холодный ветер как будто напевает какую-то песенку, и сначала мне кажется, что он повторяет мое имя. Потом я соображаю, что слова этой песни могут понять только лед да ветер, больше никто. Но мне вспоминается другая песня. Песня, которую иногда пела мама, если за окнами нашего домика дул ветер, а в окно стучались ветки дерева: «Ветер дует с севера, снег валом валит. Дрозд где заночует, головку где склонит?»
Однажды, когда я была маленькой, мне стало ужасно жалко бедного дрозда – я представила, как он дрожит под ветром, клюет мерзлую землю, пока я нежусь в теплой постельке. Тогда мама сказала мне надеть халат, мы вышли с ней на заднее крыльцо – сад стоял черный и замерзший – и покрошили хлеба для дрозда.
Моя куртка – отличная, теплая куртка. Я возвращаюсь в палатку, которая колышется под ветром. Внутри повсюду разбросаны опрокинутые стулья. Женская шляпа высится как розовый торт. Прожектора еще горят, один из них освещает то место в зале, где я присела перед Максин. То место на сцене, где стоял дедушка, когда пытался вызвать Святого Духа, подсвечено зеленым. Какой уж тут Дух, в такую-то холодину. Палатка ходит ходуном, как лодка в шторм.
Я отыскиваю свою куртку за сценой, она лежит, свернутая, среди катушек с проводами. Когда я вдеваю руки в рукава, я чувствую сбоку что-то тяжелое. Дедушка положил в карман питье. Он так делает, знает, что во время работы порой пересыхает во рту. Банка кока-колы холодная как лед, но я все равно открываю ее. Ледяные пузырьки, упругие и блестящие, подпрыгивают у меня на языке, я чувствую во рту вкус коричневых бриллиантов.
Я сижу на краешке сцены, потягиваю колу из банки, палатка хлопает и трясется. Я думаю: больше никогда я не увижу дедушку. Он решил сдаться полиции. Когда он сделал это, на лице у него было написано облегчение. Металлические наручники защелкнулись у него на запястьях, но он этого и хотел – почувствовать, как металл впивается в кожу и в кость. Сначала я подумала, что он поднял руку, чтобы благословить меня или пожелать удачи. Но теперь я понимаю, что он прощался со мной. Мне больше не нужно сообщать ему, что я не буду с ним работать.
«Прощай, Кармел», и, поняв, что он ушел, я даже почувствовала радость на мгновение – теперь моя жизнь может измениться.
Ветер затих. Палатка перестала сотрясаться. Я пытаюсь открыть створки палатки, они стали твердые и звенят, как стекло. Я понимаю, что палаточная ткань заледенела.
Снаружи все белым-бело, и я не сразу узнаю это место. Палатки похожи на корабли, которые застыли в замерзшем море. Я думаю: я вошла в одну дверь, а вышла в другую и оказалась в прекрасной стране, хоть и понимаю, что это неправда. Ноги не слушаются, выписывают круги на льду, я хватаюсь за шест, чтобы не упасть, и моя рука чуть не примерзает к нему.
Я дрожу и кутаюсь в свою куртку и тут замечаю, что белое платье по-прежнему на мне, оборки торчат из-под красной куртки. Но какая разница – все равно вокруг ни души. Я чувствую себя, как Снежная Королева. Постоянно поскальзываясь, я бреду по дорожке. В конце ее на фоне неба выделяется крест, и мне становится страшно. Я медленно подхожу к нему, изо рта вырываются клубы пара от моего дыхания. Крест покрылся льдом, с концов свисают сосульки.
Я задумываюсь – что мне делать теперь, когда дедушка оставил меня и, похоже, навсегда. Хочется плакать, но слезы замерзают в глазах, не успев пролиться. Мне нужно выбраться отсюда, иначе я замерзну, как дрозд зимой. Интересно, когда найдут мое оледеневшее тело? Мне и страшно, и весело, потому что я никак не могу решить, что обрушилось на меня: одиночество или свобода.
51
Возможно, все совсем не так. А вдруг можно быть свободной и при этом не быть одинокой. Я думаю про маму с папой. Про Мелоди. Про Нико. Про дедушку. Я не хочу умирать, чтобы быть свободной. Или я остаюсь здесь и превращаюсь в ледяную статую, или я отправляюсь в путь. Я выбираю второе.
Я отправляюсь в путь.
По обледеневшему шоссе автомобили едут очень медленно, лед ломается у них под колесами и разлетается в разные стороны. Я иду по траве, потому что тут нет обочины. Наступает вечер.
Я кутаюсь в куртку и гадаю, где же я. Скоро совсем стемнеет – я вспоминаю канаву, в которой мы ночевали с дедушкой. Но вдоль этой дороги не видно ни одной канавы. Да и не хочется мне провести там еще одну ночь. Однако еще больше не хочется, чтобы подъехал Монро в своем джипе и забрал меня. Тебе выпал шанс, думаю я. Используй его, не упусти.
Шоссе поворачивает, за поворотом в стороне виден дом. Можно подумать, что он возник тут еще до появления шоссе и всех прочих построек и поэтому стоит на отшибе сам по себе. В окне на первом этаже горит свет.
Я останавливаюсь перед входом. Окно чуть приоткрыто, оно находится почти на высоте моего роста. Слышен звон тарелок и шум воды. Стучу в окно.
– Кто там? – спрашивает женский голос.
– Пожалуйста, помогите мне. Прошу вас! – кричу я в щель.
В окне появляется фигура и смотрит на меня. Это женщина с седыми волосами и широким лицом. Вид у нее недовольный, даже рассерженный.
– Не могли бы вы помочь мне? – снова говорю я, хотя не уверена, что она меня слышит, голос у меня тоньше писка.
– Убирайся отсюда, – сердито отвечает женщина.
– Прошу вас, – произношу я громче. – Мне только позвонить. Мне нужно позвонить папе. Вы не скажете, как можно узнать номер…
– Убирайся. Пошла прочь с моего двора. Уходи, а то я вызову полицию.
Окно захлопывается.
Я ухожу прочь и снова оказываюсь на шоссе. Уже порядком стемнело, и машины проезжают мимо, кроша подтаявший лед.
Вдруг, вся в огнях, как рождественская елка, – закусочная. «Последний привал» – вывеска светится розовыми неоновыми лампочками, и буквы отражаются во влажном асфальте. Я так устала, мне необходим отдых.
Внутри везде красный пластик. Я единственный клиент, больше никого. Мужчина стоит за прилавком, смотрит. У него такой вид, как будто он только меня и ждал. За его спиной на стене висят большие часы.
Я подхожу к прилавку и нащупываю окоченевшими пальцами несколько долларов в нагрудном кармане.
– Пирог, пожалуйста.
– Вишневый или яблочный?
– Вишневый.
– Со сливками или с мороженым?
– Со сливками, пожалуйста.
Он отрезает кусок пирога, кладет сверху сливки, я беру тарелку, залезаю на высокий стул и начинаю есть. Каждый кусочек такой теплый, сладкий. Я гляжу вниз на белый кружевной подол своего платья, который болтается поверх джинсов, весь грязный и мокрый. Я касаюсь лица и чувствую синяк, который набила о подлокотник кресла Максин. Я хочу написать свое имя на салфетке и лезу в карман за ручкой, но ее там нет. Я всегда пишу свое имя: на пакетиках из-под соли в кафе, на стенах туалетов, на обороте меню, на пыльных дверцах грузовиков. Целая сеть из моих имен накрывает эту огромную страну.
Я поворачиваюсь боком, чтобы человек за прилавком не видел мое грязное лицо с синяком. В зале тихо, и тиканье часов на стене кажется очень громким.
Доев, я снова поворачиваюсь. Человек за прилавком стоит неподвижно, желтый свет лампы падает на его лицо. Он стоит и молча смотрит на меня.
52
ПЯТЬ ЛЕТ ДВЕСТИ ДЕВЯТЬ ДНЕЙВсе ли тайны разрешимы, или есть такие, которые не имеют разгадки? Например, что случается с нами после смерти. Или что случилось с моей девочкой. Есть ли ответ на этот вопрос? Или неведение будет продолжаться вечно?
Я отработала ночную смену. Сижу дома, за окном зимний рассвет. Я еще не сняла белую хлопчатобумажную униформу и белые сабо.
Я сижу на диване и прислушиваюсь к звукам на верхнем этаже. Это старый дом, поэтому у него богатый репертуар своих собственных звуков. Но такого мне слышать еще не доводилось – как будто кто-то бегает по доскам. Я стараюсь сохранять спокойствие – дом имеет право на личную жизнь.
Громкий стук в дверь.
Я открываю, на пороге стоят мужчина и женщина. Оба отвернулись и смотрят на оранжевый шар, который вырастает из-за горизонта. Но даже когда они поворачивают ко мне лица, я не узнаю их, я с ними незнакома, понимаю только, что они из полиции.
Женщина представляет себя и спутника:
– Инспектор Йен Карлинг. Энни Уоллес…
Они пришли без звонка: у них есть новости. Я не знаю пока, хорошие или плохие. Если без предупреждения, значит, что-то срочное. Меня тошнит ни с того ни с сего, кружится голова. В ушах начинает звенеть.
Женщина представляет себя и спутника:
– Инспектор Йен Карлинг. Энни Уоллес…
Они пришли без звонка: у них есть новости. Я не знаю пока, хорошие или плохие. Если без предупреждения, значит, что-то срочное. Меня тошнит ни с того ни с сего, кружится голова. В ушах начинает звенеть.
– Можно войти? Нам нужно поговорить…
У них есть новости. Есть новости.
Потом – я даже не предполагала, что такое бывает в реальной жизни, – ноги становятся буквально ватными, и я валюсь ничком.
Мужчина ловко подхватывает меня, умудряясь не уронить при этом папку, которую держит в руке. Я смотрю на его свежевыбритый подбородок и вижу черные корни волосков, от которых ему так и не удалось избавиться. Он поддерживает меня и усаживает на диван. Наливает мне стакан воды, и когда я пью, мои зубы стучат о стекло.
– Можно присесть? – спрашивает Энни.
Я киваю, зубы все еще стучат по стеклу. Они садятся с официальным видом. Мужчина крепкий, высокий, с темными волосами и бледным лицом. Женщина – Энни – очень тонкая, в черном пальто, светлые волосы собраны в аккуратный хвост.
– Вам лучше? – спрашивает она.
– Да, – бормочу я. – Мне нужно отлучиться в ванную.
Я ковыляю по лестнице наверх. Нарочно тяну время. В ванной я склоняюсь над раковиной и выпускаю едкую тошноту на белый фаянс. Потом открываю воду, чтобы помыть раковину и смочить холодной водой рот. У меня возникает острое желание выпрыгнуть из окна и ничего никогда не знать.
Они ждут на первом этаже, в тех же позах. Женщина начинает говорить:
– Бет, мы понимаем, что было бы лучше, если бы пришел кто-то из знакомых вам сотрудников. Но Мария в отпуске, а мы не можем ждать. Я кратко изложу суть дела – найдена девочка, которая…
– Она… она жива? – выдыхаю я.
– Да, конечно. – Она садится рядом со мной на диван и кладет свою руку на мою. На пальце блестит помолвочное кольцо. – Да, Бет. Она жива, и мы полагаем…
– Так она жива? – снова спрашиваю я.
– Да, жива, но…
Я не могу соображать. Тупо смотрю на пуговицу на ее пальто.
Мужчина, откашлявшись, вступает в разговор:
– Девочка найдена. У нас есть все основания полагать, что это ваша дочь.
– Боже мой, боже мой, боже мой…
– Мы не уверены до конца, Бет. Но мы обязаны вам сообщить. Девочка найдена в США, она жива и здорова. У нас есть все основания полагать, что это ваша дочь, Кармел.
– Где она?
– В Штатах. В тот же день был арестован мужчина…
– В Штатах! Она здорова? Она в порядке?
– Да, здорова. Хотя она была одна…
– Значит, она здорова, а мужчина…
– Он арестован по другому обвинению. Он признался в другом преступлении…
– Где она?
– В Штатах, я же сказал…
– Нет, я имею в виду – где конкретно?
– Ее готовят к отправке домой…
– А мужчина признался, что похитил ее?..
– Нет, он признался в другом преступлении. Которое совершил раньше. Но очевидно, что…
– Значит, она вылетает домой…
Энни кивает и улыбается мне. Ее глаза полны слез. Я фокусирую взгляд на ее пуговице и задерживаю дыхание.
– Но почему… почему вы решили, что это она? Как вы узнали?
Полицейский открывает папку и начинает читать:
«Меня зовут Кармел Саммер Уэйкфорд. Я жила в Норфолке, это в Англии. Мою маму зовут Бет, моего папу зовут Пол. У него есть подруга по имени Люси. Возле нашего дома росло дерево. Умами была стеклянная кошка, которая сидела на столике возле ее кровати. На стене висела картинка со словами «В гостях хорошо, а дома лучше». Занавески на первом этаже нашего дома были оранжевые…»
53
ПЯТЬ ЛЕТ ДВЕСТИ ПЯТНАДЦАТЬ ДНЕЙМоя тайна должна разрешиться здесь. «Здесь» – это полицейский участок в двух часах езды от дома.
Прошлой ночью я видела во сне нас троих – Пола, себя и Кармел. И впервые за долгие годы она не уходила прочь. Ей снова было восемь лет, и она сидела на качелях между нами. Потом взрыв, ядерный по мощности. Наши фигуры побелели, а потом обуглились. Земля ушла из-под ног. Я и теперь чувствую дуновение этого сна – когда стою за стеклянной перегородкой в коридоре. Грэм, Люси и дети ждут нас дома. Мы решили, что так будет лучше.
За моей спиной сидит Пол. Он мечется между двумя противоположными настроениями, впадая то в ярость: «Дайте мне этого скота и оставьте на пять минут с глазу на глаз», то в плаксивость. Как ни странно, я кажусь спокойней, чем он.
Я очень тщательно продумала свой наряд. Лучшие золотые серьги. Лучшее синее платье. Туфли с ремешками. Я хочу, чтобы она увидела меня красивой.
Но я переживаю, узнает ли она меня. Я постарела, и очень. Волосы теперь подстрижены коротко, в них появилась седина.
Скоро. Уже совсем скоро. Пока ждем, пьем кофе из пластиковых стаканчиков с бутербродами. Я иду в туалет, смотрюсь в зеркало. Как сделать, чтобы я больше походила на себя? Вытягиваю волосы, чтобы казались длиннее, и немного подкрашиваю губы помадой.
Возвращаюсь к кофе и недоеденным сэндвичам. Ждать осталось совсем чуть-чуть. У меня в голове возникает странная картинка. Как будто все эти годы мы были как крошечные насекомые, а мир – как такое огромное животное, вроде коровы. И вот мы ползали по спине этой коровы и даже залезали на ее рога, чтобы оттуда разглядеть друг друга. Но мы были такие крошечные, а пропасть такая огромная, что мы ничего не видели и не могли перекинуть мост через нее, добраться друг до друга. И все это время на стене спальни висела карта, и Кармел была там – пряталась в ковшике жирного вопросительного знака.
Шаги по коридору, звуки за дверью в другом конце комнаты. Я облизываю пересохшие губы, смотрю через стекло. Мне хочется выскочить из этой стеклянной комнаты и побежать туда, откуда слышатся звуки, но я не могу сдвинуться с места.
Дверь открывается, и девочка – точнее, девушка – входит в комнату, рядом с ней полицейский.
У нее короткие кудрявые волосы. Прекрасные глаза. Очень тоненькая. На ней черные джинсы и красная куртка с медными пуговицами, в которой она похожа на маленького воина. Восьмилетняя девочка, образ которой хранился в моей памяти, исчезает. У меня такое чувство, словно я заглянула через телескоп времени в будущее.
Она смотрит на меня, я безотчетно поднимаю руку и машу ей, она делает то же самое. Ну как я могла подумать, что она не узнает меня, ну как?! – Мы с первого взгляда узнаем друг друга.
Примечания
1
В оригинале: I’ll take the В roads and you take the low…
Take the low road – фразеологический оборот, означающий в том числе «перестать сопротивляться обстоятельствам». – Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, прим. ред.
2
Зловещий гипнотизер, герой романа «Трильби» Джорджа Дюморье. – Прим. перев.
3
Додо – персонаж книги «Алиса в Стране чудес» Л. Кэрролла. Чудаковатый дронт, весьма мудрено изъясняющийся. В точности как «дедушка». – Прим. перев.
4
Mercy (англ.), произносится как Мёрси; здесь – в значении благодать.
5
Расщепление позвоночника, незаращение дужки позвонка (лат. Spina bifida) – порок развития позвоночника, часто сочетающийся с дефектами развития спинного мозга.