— В котором часу это было?
— После двенадцати,— ответил Василий.
— В котором часу это было? — повторил Демин, глядя в глаза Анатолию.
— Он же сказал…
— Я слышал. Но я спрашиваю не у него. Вы подзывали Селиванову к телефону, вам и вопрос.
— Минут пятнадцать второго,— негромко ответил Анатолий.
— Вы не спали? Почему?
— Засиделись…
— А Селиванова спала?
— Нет… Вышла сразу, будто ждала этого звонка.
Демин заметил, как у Василия шевельнулись, дрогнули желваки. Ему не нравилось, как разговаривали с его братом, не нравилось, что он сам оказался в стороне, как второстепенный, незначительный участник событий.
— О чем говорили? — спросил Демин.
— Я не слушал,— ответил Анатолий и покраснел.
— Ну, а все же?
— Говорит ведь человек — не слушал! — вмешался Василий.— Придумывать ему, что ли?! Мы тут такого напридумаем…
Демин помолчал, разглядывая Василия с каким-то недоумением.
— Вы упрекнули меня в том, что я не могу рассказать вам, как погибла Наташа,— заговорил Демин размеренно.— А теперь, когда я выясняю обстоятельства ее гибели, вы вдруг затеяли какие-то игры… Что, собственно, вам не нравится? Я вам не нравлюсь?
— Нет, почему же…— смутился Василий.
— А раз так, то будьте добры, пройдите к себе в комнату. И посидите там, пока я поговорю со свидетелем,— жестко сказал Демин.
— Это что же получается…
— Прошу поторопиться. Закон запрещает допрашивать свидетелей пачками. Свидетелей положено допрашивать по одному. Чтобы они не мешали друг другу, не сбивали друг друга с толку и не вмешивались в расследование. Иначе их показания потеряют смысл и юридическую достоверность. Статья сто пятьдесят восьмая уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации.
Василий, прищурившись, протяжно посмотрел на Демина, как бы желая показать, что тот сильно рискует, разговаривая с ним таким тоном. Потом усмехнулся, нарочито медленно подошел к форточке, положил на согнутый палец окурок и щелчком отправил его на улицу. Неторопливыми, дразнящими действиями он будто хотел подчеркнуть свое достоинство, независимость в поступках.
— Ладно,— сказал он, не то смягчаясь, не то озлобляясь.— Скажу только…
— Потом,— перебил его Демин.
— Я смотрю, с людьми вы разговариваете…
— По закону,— Демин плотно закрыл дверь за Василием и сел на табуретку напротив Анатолия.— Тяжело быть младшим братом?
— Бывает,— смутился Анатолий.— Васька ничего парень, с ним жить можно… Он боится, что мы из-за этой истории попадем в передрягу, да потом и не выберемся из нее.
— Авось не попадете,— успокоил его Демин.— Итак, мы остановились на том, что ты позвал Наташу к телефону. Сам остался у двери. Это ясно. О чем она говорила? С кем? Как? Каким тоном?
Анатолий помялся, искоса поглядывая на дверь, за которой только что скрылся Василий, и наконец заговорил, сжав в один сдвоенный кулак сцепленные пальцы.
— Чудной какой-то разговор был… Наташа больше молчала. Иногда, правда, будто успокаивала кого-то… Ничего, мол, не волнуйтесь, я слушаю, я у телефона… Видно было, что ей неприятен этот разговор и она побыстрее хочет закончить его… Потом сказала… «Давай, вываливай, что там у тебя еще припасено, вываливай все сразу». А минут через пять снова звонок. Наташа еще не ушла к себе и трубку подняла сама. И, не слушая, сразу выдала… Ты, говорит, все сказала, и я все сказала. И бросила трубку.
— Значит, разговор был с женщиной?
— Почему? — удивился Анатолий.
— Но ведь ты сам только что произнес ее слова: «Ты все сказала…»
— Вообще-то да,— Анатолий был озадачен.— Получается, что с женщиной… Я и не подумал.
— Твой брат ее не любил?
— Не то, чтобы не любил… Остерегался. Он будто какую-то опасность в ней чуял… Иногда даже робел…— Анатолий вздохнул, снова оглянулся на дверь, стараясь не встретиться взглядом с Деминым. Но все-таки поднял глаза и посмотрел жалко и беспомощно…— Я как-то подкатился к ней… Ну, а почему бы и нет? Я неженатый, она тоже свободная… Девушка красивая… С красивыми всегда все и случается — и хорошее и плохое… А с дурнушками — никогда ничего. Живут спокойно, сплетничают, завидуют, толстеют… и все…
— Влюбился? — спросил Демин.
— А куда деваться? Тут никуда не денешься! Под одной крышей живем, как семья, можно сказать. Не очень дружная, но семья…
— И ничего не вышло?
— Не вышло,— Анатолий растерянно улыбнулся.— Сказала она мне вроде того, что, мол, надо свой шесток знать… Да я и сам понимал, что Наташа — не моего пошиба девка. А чем, думаю, черт не шутит, и попер… В общем, получил от ворот поворот. А Васька как узнал, что она меня отшила, обидно ему показалось. Будто она и его мордой в грязь ткнула…
Демин представил себе эту жизнь в коммунальной квартире, где бок о бок живут чужие друг другу люди, словно сведенные вместе ради жестокого опыта — узнать, что из этого получится. Их различие, неприятие друг друга, все их столкновения, привязанности, ссоры заносятся в какие-то ведомости, отчеты, сводки. А люди живут, привыкнув, а может, попросту смирившись, и уже готовы показаться друг перед другом с помятыми лицами, не в самых лучших нарядах, а то и вовсе без нарядов… А эти их мимолетные, равнодушные и напряженные встречи в тесном, заставленном дряхлыми вещами коридоре, пропахшем жареной картошкой, луком, обувью, мылом. И вот здесь появляется Селиванова — яркая, нарядная, словно бы из другого мира, появляется только для того, чтобы переночевать и снова уйти в сверкающий красками, чувствами, возможностями мир, который был недоступен и потому особенно привлекателен для остальных жильцов…
Демин представил, каким жалким и неполноценным, обойденным судьбой чувствовал себя Анатолий, когда, придя вечером со смены и отмыв руки от въевшегося черного мазута, надев свежую сорочку, которую сам накануне выстирал, повязав случайный, несуразный галстук, толкался в коридоре, надеясь дождаться Наташу, встретиться с ней, переброситься словом, улыбкой, посторониться, пропуская ее,— о, боже! — в туалет или в ванную, и ждал, ждал, ждал хоть какого-нибудь поощряющего жеста, взгляда.
Конечно, ей льстила его робость, преданность, какой бы она ни была. Это всегда лестно. Влюбленность даже прячущаяся, униженная, дает женщине силы радоваться жизни и любить… Любить кого-то другого. Но она не откажется иметь поклонника, готового на любую услугу…
— Послушай, Толя,— обратился к парню Демин,— а скажи, Селиванова не давала тебе никаких поручений?
— Поручений? А почему вы решили, что она…
— Нет-нет, погоди. Я ничего не решал. Возможно, она тебя предупредила, чтоб ты никому не говорил, поскольку это для нее очень важно. Понимаешь? Я не настаиваю, что дело было именно так, но в порядке бреда могу предположить? Могу. Моя задача — найти причину самоубийства, если это действительно самоубийство, найти людей, которые довели ее до состояния, когда смерть кажется лучшим выходом… Теперь-то ты можешь говорить откровенно.
— Понимаю,— перебил Анатолий.— Поручения были. Несложные, нетрудные… Просила она меня не то два, не то три раза коробки отвезти по одному адресу…
— Коробки? Какие?
— Магнитофоны. Запакованы они были, фабричная упаковка. Дорогие игрушки. Японские, западногерманские. В комиссионках по полторы тыщи, по две, три…
— А куда отвозил?
— Мужику одному…
— Адрес помнишь?
— Нет, но показать могу. И как звать его, помню — Григорий Сергеевич. Маленький, шустрый, суетливый какой-то… Все лебезит, лебезит, а потом вдруг возьмет да и нахамит. Манера такая. Дескать, я вон какими делами ворочаю, а ты мразь вонючая, получай трояк за услуги. И уж радости у него при виде этих коробок, чуть за живот не хватается. А как-то рюмочку поднес. Оказалось — самогонка. Тыщами ворочает, а самогоночкой балуется. Но как я понял, держит ее для угощения не очень почетных гостей. Стоит у него в шкафчике и кой-чего поприличнее.
Демин молча ссутилился на кухонной табуретке. Значит, появляется некий гражданин по имени Григорий Сергеевич, самодовольный человечек, балующийся самогонкой и импортными магнитофонами. А Селиванова? При чем тут Селиванова? Запуталась девчонка? Или запугали?
— Послушай, Толя, а кто привозил коробки сюда? Наташа?
— Не знаю, не видел.
— А этого любителя сивухи узнаешь?
— Хоть в двенадцать ночи. Почти лысый, животик выпирает, брюхатенький мужичок, и моргает, будто веки у него снизу вверх ходят, как у петуха.
Внезапно дверь распахнулась, и на кухню вошел Василий. Лицо его от возмущения пошло красными пятнами, а дышал он так, будто на пятый этаж бегом взбежал.
— Что?! — заорал он, остановившись перед Деминым.— Расколол пацана, да?! Расколол! Так и знал!… Ах, твою мать, ты ведь упекешь его! Толька! Я ли тебе, дураку, не говорил? Посидеть захотелось?
— Заткнись,— тихо сказал Анатолий.
— Что?! А ну повтори!
— Я сказал, чтоб ты заткнулся.
— Расколол? — повернулся Василий опять к Демину.— Доволен?
— Очень,— Демин поднялся.— Да, я доволен разговором с вашим братом. Он оказался честным и порядочным человеком. Как я понял, эти качества не вы ему привили. Может быть, лучше сказать иначе — вы из него эти качества еще не вытравили. Трусоват твой старшой-то,— с улыбкой сказал Демин Анатолию.— Ишь, запаниковал как… Ну ладно, братишки, не скучайте. Из дому не уходите пока, вдруг понадобитесь…
— А ему,— агрессивно начал Василий, кивнув на младшего брата,— сухари сушить?
— Можно повременить,— улыбнулся Демин.
— Мои показания вас не интересуют?
— Вы хотите сказать что-нибудь существенное?
— Да нет… Я вообще…
— А-а! — разочарованно протянул Демин.— Вообще мы поговорим как-нибудь после.
4
Обыск в комнате Селивановой еще продолжался. Фотограф в творческом волнении расставлял на столе американские сигареты, японский зонтик, бутылку шотландского виски, стакан с тяжелым литым дном. Понятые сидели на диванчике. Им давно наскучили нехитрые обязанности, и слесарь с дворничихой вполголоса толковали о ремонте парового отопления, о лифте, начальнике жэка, которому ничего не стоит человека обидеть, о каком-то хаме, повадившемся выбрасывать мусор из окна…
— Странная была студентка, эта Селиванова, тебе не кажется? — участковый кивнул на раскрытый шкаф, в котором висели две дубленки, лежали две пары заморских сапог, песцовая шапка…
— Благосостояние растет,— пожал плечами Демин.
— Больно темпы высоки,— хмуро сказал оперативник.— Если все начнут такими темпами свое благосостояние повышать, мы не будем поспевать на выбросы.
— Какие выбросы? — спросил Демин.
— Из окон.
— С твоим юмором не здесь надо работать.
— А где? — засмеялся участковый.— По-моему, он как раз на месте.
— Что отпечатки? — спросил Демин у эксперта.
— Вроде чужих нету. Наверняка отвечу вечером.
— А виски?
— Бутылка открыта совсем недавно. Вечером, если не утром.
— Снимки есть?
— Сколько угодно,— оперативник протянул Демину большую папку с фотографиями.
Да, Селиванова любила сниматься, явно нравилась себе, и не только себе, это тоже было ясно. Белокурые волосы, пухлые, почти детские губы, слегка капризный, уверенный в неотразимости взгляд. Вот на фотографии Селиванова хохотала, и Демин мог убедиться, что у нее на удивление красивые, ровные зубы. На одном только снимке девушка была совершенно иной: угрюмый взгляд, не то беспомощная, не то нагловатая улыбка, какая бывает у людей, застигнутых на некрасивом поступке. Разглядывая этот снимок, Демин не мог отделаться от впечатления, что эта ее ухмылка предназначалась для него. На оборотной стороне снимка стояла дата. Только дата, больше ни слова, ни буквы. Снимок был сделан два месяца назад. Снимок говорил и о том, что была у девушки Наташи другая жизнь, не только та, о которой знала сердобольная Сутарихина.
Демин отобрал из пачки несколько снимков и сунул их в карман.
— А вот это, Валя, тебе не покажется интересным?— оперативник положил перед Деминым коробку, наполненную всевозможными женскими побрякушками, колечками, квитанциями, нитками.— Посмотри, здесь почти десяток этикеток из «Березки»… Ну, из магазинов, которые за валюту торгуют…
Демин взял коробку, вытряхнул ее содержимое на диван. Несколько минут внимательно перебирал, рассматривая бумажки, этикетки, квитанции. Они рассказывали еще об одной стороне жизни Селивановой.
— Ну вот, это уже интересно,— проговорил он.— Квитанция на денежный перевод. Маманя высылает Наташе двадцать пять рублей и заранее извиняется, что больше выслать не может. Слышь, Гена,— подозвал он участкового.— Картошку купили родители Наташи. На зиму запаслись. И эта покупка серьезно вышибла их из колеи…
— Ну и что?
— Это говорит о том, что благополучия Наташа достигла своими силами. Старики ее, как я понял, не самые состоятельные в Воронеже люди. Покупка нескольких мешков картошки для них непростое дело. А у девушки Наташи две дубленки… Если я не ошибаюсь, общей стоимостью порядка пяти тысяч рублей.
— Мать честная! — в волнении зажала рот руками дворничиха, услышав эту невероятную с ее точки зрения сумму.— Это где же взять их?! Такие-то деньги…
— Дочку красивую надо иметь, мамаша! — засмеялся фотограф.— Нынче красивые дочки в цене!
— Нет, уж, сынок,— строго проговорила женщина.— Тогда уж и денег этих не надо. Господь с ними, с деньгами-то. Не ужилась, видно, девка с деньгами в одной комнате, выжили они ее, в окно вытолкнули, во как! С большими деньгами не каждый уживется, они, деньги-то, с норовом, кто послабее — со свету сживут!
— Верно говоришь, мать,— согласился фотограф.— В одной комнате действительно трудно с деньгами ужиться, тут квартира нужна попросторнее… Это ты верно подметила. За такие слова и кадра не жалко,— он резко повернулся и щелкнул аппаратом так неожиданно, что женщина не успела убрать с лица осуждающее выражение.
— Тьфу, черт лохматый! — шутливо выругалась дворничиха,— хоть бы причесаться дал.
Демин открыл окно и посмотрел вниз. В нескольких метрах раскачивались верхушки высоких деревьев, внизу, на асфальте, все еще лежали кирпичи, припорошенные мокрым снегом. Выбросилась Селиванова рано утром, почти ночью, в темноте. Надо же, нашлась у девчонки бутылка виски… А не будь ее, кто знает, и сейчас была бы жива. Поревела бы, пообижалась бы на кого-то, но осталась бы жива. Выпила примерно стакан. Количество вполне достаточное, чтобы любая неприятность превратилась в трагедию. Говорят, правда, что пьяному море по колено… Не знаю, подумал Демин, не знаю… Большинство преступлений совершается в пьяном состоянии, не потому, что кое-кому становится безразличной собственная судьба… Скорее наоборот — обостряется чувствительность, преувеличенно воспринимается любое брошенное слово, безобидное замечание кажется смертельным оскорблением, вполне терпимое положение воспринимается как безвыходное.
Ну что ж, доложим начальству все, как есть, думал Демин, перелистывая маленькую записную книжечку Селивановой. Книжка была необычная, узкая, длинная, в алом сафьяновом переплете, с прекрасной бумагой. Такую не купишь в канцелярском магазине, скорее всего тоже из «Березки». И еще одно заметил Демин — книжка была совсем новая и два десятка телефонов, занесенные в нее, очевидно, переписывались совсем недавно из старого блокнота.
5
Дверь в комнату резко, без стука открылась — на пороге стояла бледная Сутарихина.
— Там звонят,— проговорила она шепотом.— По телефону… Наташу просят… Я сказала, чтоб подождали
— Валера!-Демин повернулся к одному из оперативников.— Быстро в соседнюю квартиру. Позвони оттуда — пусть засекут телефон. Пусть…
— Знаю!
— Вера Афанасьевна,— негромко сказал Демин,— возьмите трубку и скажите, чтоб подождали.
— Господи, как же это? — глаза старой женщины наполнились слезами.— А ну как не смогу?
— Сможете! — жестко сказал Демин.— Идите!
Своей резкостью он хотел возмутить женщину и тем придать ей силы. Сутарихина испуганно взглянула на него и вышла в коридор. Видя, что она не решается взять трубку, Демин сам взял ее, прислушался. «Соседка пошла звать…» — услышал он низкий женский голос. «Придет, никуда не денется»,— произнес тот же голос через несколько секунд. После этого раздался смех, какой-то угрюмый, торжествующий смех человека, который добился своего, сумел доказать свою силу. «Ничего, побесится, перестанет… Через это надо пройти. Ну, что там?!» — последние слова прозвучали четче, ближе других. Видно, неизвестная собеседница выкрикнула их прямо в микрофон.
Демин передал трубку Сутарихиной.
— Алло! Алло! — зачастила женщина.— Вы меня слышите? Алло?!
Участковый восторженно ткнул Демина в бок,— во, мол, дает бабка, время тянет, как опытный оперативник.
— Алло! — надрывалась Сутарихина.— Девушка!
— Да слышу, слышу! Чего вы орете, как будто вас…
— Подождите минутку… Алло!
В конце коридора, насупившись, стояли братья Пересоловы, и во всем их облике было неодобрение. Демин навис над Сутарихиной, пытаясь разобрать, что говорит сипловатая собеседница. Понятые робко выглядывали из комнаты Селивановой — они, кажется, так и не поняли, что происходит.
— Хорошо, я позвоню через пять минут,— сказала женщина и, не дослушав, повесила трубку.
— Низкий нагловатый голос? — вдруг спросил молчавший до сих пор младший Пересолов.
— Да, наверно, его можно назвать таким,— озадаченно проговорил Демин.— Она сейчас опять будет звонить. Ты ее знаешь?