— Знаю,— сказал Демин,— валюта всех стран и народов.
— Да. Валюты, между прочим, не так уж много в пересчете на рубли, но разнообразие уникальное. Ребята со всех этажей приходили полюбоваться.
— Сколько в общей сложности?
— Тысяч на десять. Ну, что, начинается следствие… Откуда, спрашиваем, другие вопросы задаем. А он…
— А он говорит, что слабость проявил, хотел, мол, человеку помочь, что никогда больше заниматься такими нехорошими делами не будет ни за какие деньги,— быстро сказал Демин.
— Все именно так,— подтвердил Кувакин.
— Что он собой представляет?
— А, ничего особенного. Малограмотный проходимец с несколько повышенной наглостью, которая выражается довольно странно — Татулин совершенно бессовестно прикидывается дураком. Когда-то учился в радиотехническом техникуме, но не закончил. Выгнали за спекуляцию. Занимался этим малопочтенным делом чуть ли не на лекциях. Устроился в механизированную колонну диспетчером. Выписывал путевки, оформлял документы, вел какой-то учет. Брал взятки у водителей. Небольшие, но постоянно. Водители мне рассказывали, что к нему в окошко без трояка и не суйся, даже если хочешь спросить, который час. Последнее время работал снабженцем. Что его всегда подводило, так это нетерпение. Никак не мог смириться с тем, что кто-то живет лучше его. И он ударился в торговлю магнитофонами. Остатки образования позволяли ему весьма значительно рассуждать о достоинстве и недостатках какой-то модели — среди спекулянтов большим спецом стал. Мужик на пятом десятке, но не женат. Думаю, из экономии. Живет с мамашей.
— С мамашей его я сегодня утром беседу имел.
— Ага… По моим следам, значит идешь.
— Кстати, она упомянула какую-то женщину… Ну, которая его якобы на это дело подбила…
— Ха! — рассмеялся Кувакин.— Ты, Валя, даешь! Он мне каждый день женщин называет, с адресами, именами и прочими опознавательными знаками.
— Скольких уже назвал?
— Четырех.
— Селиванова есть среди них?
Кувакин выдвинул ящик стола, достал тоненькую серую папку и начал медленно переворачивать листки дела.
— Есть и Селиванова,— наконец сказал он.— Но мы пока ее не отрабатывали.
— Не придется ее отрабатывать,— сказал Демин.— Сегодня утром она выбросилась из окна.
— Ого! — присвистнул Кувакин.— Значит, и у меня труп.
— Один на двоих, Коля. Так что дела придется объединить. Вместе будем работать. Скажи, в какой связи он называл женщин?
— Говорил, что это люди, которые дали ему валюту для продажи. Но каждый раз оказывалось, что названная женщина не имеет никакого отношения к валюте. Понимаешь, в сумочке, кроме денег, мы нашли клочок газеты и там, на полях записан курс валют — сколько стоит в рублях, к примеру, фунт, доллар, гульден и так далее. Список составлен не Татулиным. Мы взяли образец его почерка и сопоставили. И ни одна из названных женщин тоже не писала этой записки. Отсюда вывод — он назвал не тех.
— Может быть, лучше сказать — не всех.
— Скорее всего. Вот эта записка.
Демин осторожно взял клочок газеты и начал внимательно рассматривать его. Записка была написана красной пастой, шариковой ручкой. Остроголовые, корявые буквы к концу строки становились мельче, опускались вниз — человек, писавший записку, видно, не любил переносов и все слова старался втиснуть до края листка.
— Ну, что скажешь? — спросил Кувакин.
— Почерк интересный. Скорее всего женский. Но писала не Селиванова. Ее почерк я уже знаю. Писал, видимо, человек с высшим образованием — почерк испорчен конспектами. Когда во что бы то ни стало нужно поспеть за преподавателем, когда это приходится делать часто, много, долго, несколько лет, почерк превращается вот в такие каракули. И заметь, автор не признает заглавных букв. Это просто крупно написанные обычные. Грамотный человек… Названия стран, валют написаны без ошибок, причем иностранные слова знакомы автору, написаны с ходу, легко. Когда слова неизвестны, их по буквам переписывают, а здесь — с этакой небрежностью… Что еще… Судя по всему, автору, вполне возможно, приходится пользоваться пишущей машинкой или услугами машинисток.
— С чего ты взял? — с сомнением проговорил Кувакин.
— Очень четкие абзацы. Отбивка, красная строка, абзац — все это ярко выражено. И еще — почерк, несмотря на то, что некрасивый, ужасный почерк, в то же время очень разборчивый. Машинистки не любят копаться в каракулях.
— Слушай, да ты прямо колдун!
— Нет, пока только учусь,— усмехнулся Демин.— А написано на стекле или на полированном столе.
— Боже, а это ты с чего взял?!
— Смотри, бумага газетная, плохая бумага, ручка пишет неважно, приходилось несколько раз наводить одну и ту же букву, давить на бумагу больше, чем нужно, но на оборотной стороне листка нет ни одной вмятины, не проступила ни одна буква, гладким остался листок…
— Ты что, экспертом работал? — спросил Кувакин.
— Нет, Коля, я был внимательным студентом. Ну, ладно, какие прикидки, откуда у Татулина столько валюты и в таком разнообразии?
— Ох, Валя! Неприятное дело, боюсь даже до конца додумывать. Понимаешь, Татулин назвал только женские имена… Троих я допросил, записал показания. Все они неплохо разбираются в ресторанах, знают например, что такое Интурист… И Селиванова твоя, очевидно, знала.
— Кстати, сегодня ей некая Ирина назначила встречу в Интуристе,— сказал Демин.— Среди тех, кого назвал Татулин, есть Ирина?
— Нет, Ирины нету. Так вот Интурист… Там всегда полно иностранцев… Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да. Установлено, чья сумочка была у Татулина? Ну, с этой валютой?
— Нет. Он называет хозяек одну за другой, но… Лукавит, темнит. Думаю, настоящую, истинную хозяйку так и не назвал.
— Едем к нему? — спросил Демин.
— Как, сейчас?
— У меня машина… Скучает небось мужик в Бутырке. Сегодня мы можем прижать его трупом. Завтра, глядишь, будет поздно. А следы ведут к нему. Он хорохорится потому, что, кроме валюты, у нас ничего нет. И справедливо считает, что ухватить его не за что… А мы постараемся доказать, что ухватить можно. Ну, Коля? Решайся! Потолковать с ним нам все равно придется, так лучше это сделать пораньше, пока он ничего не знает о Селивановой.
— И машина есть? — улыбнулся Кувакин.
— Прекрасная, теплая, уютная машина! Мы будем ехать по городу, смотреть по сторонам, перебрасываться словами… А какой там идет снег, Коля! Боюсь, что последний снег в этом году! Да, чуть не забыл… Шеф сказал, что Татулин порнографией баловался?
— При обыске нашли несколько снимков. Приобщили к делу. Знаешь, что он мне сказал, когда я ему об этих снимках напомнил? Вы, говорит, хотите меня пристыдить? Хорошо вас понимаю. Да, мне стыдно, мне неловко, я готов сквозь землю провалиться! Но это самое большое наказание, которого я заслуживаю. Считайте, что вы меня уже наказали. Вот так. Хочешь посмотреть?
— С удовольствием.
— Удовольствия мало. Надо иметь очень большое воображение, чтобы там что-то увидеть…— Кувакин полез в стол, снова достал серую папку и так же осторожно принялся переворачивать страницы. Добравшись до зеленоватого конверта, он вынул пачку снимков, не глядя, протянул Демину.— Работа унылая, любительская. К делу эти снимки отношения не имеют, скорее характеризуют личность Татулина, дают представление, что за тип… А как продукция — полная бездарность. Да и красотки, как говорится, оставляют желать лучшего.
— Это меня и настораживает,— проговорил Демин, рассматривая снимки. Он долго вертел перед глазами один из них, потом протяжно вздохнул и замер над небольшим, серым, плохо отпечатанным снимком.
— Ну? Ты что?— забеспокоился Кувакин.
— Это Селиванова,— Демин бросил снимок на стол.
Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.
— Это она же… Из ее альбома.
— Точно она,— хрипло сказал Кувакин.— Выходит… Постой, постой. Выходит… А ну-ка брось мне остальные снимки… Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал.
— Ее Татулин назвал?
— Да.
— Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки,— Демин, постучал пальцем по фотографиям.— И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.
— Валя, по снимкам можно установить — именно в этой ли квартире происходили события? — Кувакин вопросительно посмотрел на Демина.— Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гзоздя…
— Этого вполне достаточно,— сказал Демин.— Более чем достаточно. И скажу тебе, Коля, что, если в деле появится фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать — этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.
— Это Селиванова,— Демин бросил снимок на стол.
Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.
— Это она же… Из ее альбома.
— Точно она,— хрипло сказал Кувакин.— Выходит… Постой, постой. Выходит… А ну-ка брось мне остальные снимки… Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал.
— Ее Татулин назвал?
— Да.
— Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки,— Демин, постучал пальцем по фотографиям.— И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.
— Валя, по снимкам можно установить — именно в этой ли квартире происходили события? — Кувакин вопросительно посмотрел на Демина.— Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гзоздя…
— Этого вполне достаточно,— сказал Демин.— Более чем достаточно. И скажу тебе, Коля, что, если в деле появится фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать — этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.
— Валя, когда ты говорил о почерках, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты…
— Не веришь? — удивился Демин.— Коля, это же очень просто. Посмотри на этот снимок… Видишь, негатив отпечатан полностью, то есть при печати снимок не кадрировался, лишнее не обрезалось… Это говорит, кроме всего прочего, о невысоком мастерстве фотографа. На снимке даже бахрома от кассеты отпечаталась. Этот кадр, видно, расположен у самого конца пленки. По волокнам бахромы можно наверняка установить — использовалась именно эта кассета или другая.
— А фотоаппарат? — озадаченно спросил Кувакин.
— То же самое. Когда негатив отпечатан полностью, на нем всегда виден срез рамки фотоаппарата. Если на рамке есть повреждения, вмятины, заусенцы, они получаются и на снимке. Возможно, не видимые простым глазом, но это уже дело техники.
— Все понятно,— сказал Кувакин.— Нужна экспертиза.
— Для экспертизы нужно еще найти фотоаппарат, кассеты, квартиру… Послушай, при обыске у Татулина, у женщин, которых он называл, не попадался фотоаппарат?
— Попадался,— кивнул Кувакин,— у Татулина. И пленку нашли, она тоже в деле.
— Ну, вот видишь, как хорошо все складывается. Не у него ли и снимки эти делали?
— Нет,— уверенно сказал Кувакин.— У Татулина другие обои. Пока шел обыск, я насмотрелся на них. Здесь мелкий рисунок, а у Татулина по стене какие-то громадные, чуть ли не кормовые розы.
— Жаль,— сказал Демин.— Но с другой стороны, псе было бы слишком просто, узнай мы сразу, что Григорий Сергеевич занимался столь невинным занятием у себя дома. Да и дураком надо быть совершенно круглым.
— Татулин не дурак,— серьезно сказал Кувакин.— Но ему очень хочется, чтобы его принимали за такового.
— Ладно-ладно, нашел кого защищать! Скажи: у него дома не нашлось какой-нибудь записной книжки, блокнотика…
— Нашлось. Только не дома, а при нем. Когда его с женской сумочкой задержали.
— У меня блокнотик Селивановой с собой… Давай-ка перекрестную сверку устроим, выявим, так сказать общих знакомых. Доставай его блокнот. О! — Демин не смог сдержать радостного удивления.— Да у них и блокноты одинаковые! Прямо пароль какой-то. Смотри, у Селивановой точно такой же… Длинный, тонкий, с отличной бумагой, в мягкой сафьяновой обложке… Надо же, давно ищу приличный блокнот, а тут уже второй за одно утро! Ты спроси у своего приятеля Татулина — может, удружит, а?
— А думаешь нет? Достанет. Ну, ладно, поехали. Через пять минут сверка закончилась. Телефонов в блокнотах было немного, но в обоих оказались номера трех женщин, которых назвал Татулин, правда, у него они были помечены только одной буквой, а Селиванова записывала имена полностью — Татьяна, Галина, Лариса… Нашлась в блокнотах и Ирина.
— С твоего позволения,— сказал Демин,— этот номерок я запишу. Не она ли звонила Селивановой сегодня утром и прошлой ночью… Во всяком случае, других Ирин в блокнотах нет. Пошли, Коля. По коням. В Бутырку, к Григорию Сергеевичу.
10
Машина осторожно пробиралась в снегопаде, привычно ворчал водитель, а Демин сидел на заднем сиденье, вжавшись в угол, и безучастно смотрел на «дворники», сметавшие мокрые хлопья снега с ветрового стекла. Огни светофоров светились мягко и празднично, казалось, они плавают в воздухе, меняя цвет и размеры. Кувакин сидел рядом, подавшись вперед, в напряженной позе, словно готовясь выпрыгнуть из машины.
— Приехали,— сказал водитель.
— Ну, что ж, будем надеяться, что Григорий Сергеевич не откажется принять нас в своей резиденции,— хмыкнул Демин.
Громадное серое здание как бы растворялось в густом снегу и казалось еще больше, почти бесконечным. Все звуки были приглушенные, мягкие, люди будто старались тише говорить, мягче ходить, будто готовились к чему-то важному. И Демин поймал себя на мысли, что и он сейчас какой-то притихший, сосредоточенный, встречи с Татулиным ждет нетерпеливо и опасливо — слишком многое зависело от этого разговора.
Кувакин предъявлял документы, согласовывал детали, а Демин стоял в сторонке и думал о том, что день у него все-таки нулевой и забывать об этом не следует, что Татулин, судя по всему, орешек не простой и добиться от него чего-нибудь будет нелегко.
— Пошли,— сказал Кувакин.— Все в порядке.— Сейчас его приведут.
— Начинаешь ты,— сказал Демин.— И ведешь обычный разговор — продолжение всех предыдущих.— Они прошли в небольшую сумрачную комнатку, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Здесь побывало немало людей, им приходилось отвечать на неприятные вопросы, для многих здесь решалась судьба. Здесь невольно хотелось говорить тише, да и слова в этой комнате годились не всякие, а лишь самые простые, словно бы очищенные от шелухи внешнего мира, от всего, что может затуманить, изменить, исказить их смысл. В словах не должно быть личных обид, тщеславия, желания уязвить или показать свою власть, значительность.— Я буду молчать,— продолжал Демин.— Я для него темная лошадка. Последний раз он назвал Селиванову? Отлично. Не дразни его, не пужай. Пусть почувствует свою неуязвимость, свое превосходство, если ему угодно.
— Превосходство он чувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме этих дурацких фотографий.
Дверь как-то неохотно, со скрипом, будто через силу приоткрылась, и конвойный ввел маленького человечка с брюшком, с живым, острым взглядом, в помятой одежде, небритого. Во всем его облике были настороженность и готовность шутить, говорить много, долго и запутанно.
«Игрунчик»,— решил про себя Демин.
— О кого я вижу! — радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину.— Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! — И тут он увидел сидевшего в углу Демина.
— Здравствуйте, Татулин,— холодно сказал Кувакин.
— Добрый день, Николай Васильевич,— подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина.— Я вижу, вы сегодня не один?
— У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич,— сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.
— Я — весь внимание. Я готов. Прошу.
— Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?
— Валюта?! — несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что, казалось, вот-вот нырнут за уши.— Ах, валюта,— он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным.— Вы опять о том же, Николай Васильевич… Далась вам эта валюта, господи…' Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?
— С удовольствием. Но вначале — дело.
— На чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Татулин.— Если мне не изменяет память…— Он задумался, приложив несвежий указательный пальчик к небритой щеке,— если мне не изменяет память…
— На Селивановой,— подсказал Кувакин.— Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили…
— Я так сказал?! — ужаснулся Татулин.— И вы поверили? Боже, Николай Васильевич,— укоризненно покачал головой Татулин.— Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг — валюта! Я вас не узнаю, ей-богу… Нельзя же так, тем более при вашей должности!
— Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду,— сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин остро взглянул на Кувакина, на Демина, но видимо, не заметил ничего подозрительного и снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.