— Ах, сын мой! Вы никогда, никогда не пожалеете об этом! — вскричала та, даже на секунду не предполагая, что наступит день, когда пожалеть об этом придется ей.
Кардиналу понадобилось всего несколько недель, чтобы стать главой Совета, предварительно с помощью различных ухищрений отправив своего предшественника Ла Вьевиля в Бастилию по нескольким обвинениям. Суперинтендантство по финансам было упразднено и заменено двумя директорствами, одно из которых возглавил Марийяк, а другое — Шампиньи. Предварительно на все это было получено согласие короля. Ришелье был слишком тонким дипломатом и обладал достаточной проницательностью, чтобы не учесть уроки прошлого. Молодой король все еще смотрел на него с недоверием, но кардинал будет демонстрировать исключительное уважение к его королевскому авторитету и прерогативам. Он будет держать короля в курсе всего, а также облегчать ему работу и даже отдых, в частности охоту, поскольку он знал, что здоровье нужно беречь, чтобы максимально сгладить желчную сторону своего характера. Людовик по натуре был независимым и авторитарным, и кардинал почтет за честь воздать должное этим поистине королевским качествам. Он также сумеет вдохновить своего государя на решения, которые ему были необходимы, выполняя при этом титаническую работу, несмотря на слабое от природы здоровье.
В этот момент и явились в Париж ожидаемые Шеврезом послы с немногочисленной свитой и, разумеется, остановились во дворце Шевреза, полностью обновленном и считавшемся теперь одним из самых красивых домов в городе.
Монументальный портал, украшенный статуями, пилястрами и трофеями, являл собой богато украшенные деревянные створки с вырезанными на них медальонами. Разодетый в пух и прах швейцарец высоченного роста наблюдал за входом из небольшой будки, где находилась также стойка с оружием. Квадратный внутренний двор был оформлен во французском стиле. Архитектор Метезо был вдохновлен Лувром Пьера Леско, и между высокими окнами здания пилястры обрамляли ниши, заполненные статуями, над которыми шел плоский карниз антаблемента. Окна на фронтонах верхнего этажа выделялись на фоне аспидного цвета кровли. Достойный и величественный ансамбль дополнял обширный сад, где меж цветущих клумб были устроены беседки, каменные скамьи и маленькие рощицы, где можно было укрыться — одному или вдвоем! — чтобы помечтать, побеседовать, излить душу или даже предаться еще более приятным занятиям.
Внутреннее убранство было восхитительным. Увенчанные потолками в росписи и позолоте, разнообразные комнаты изобиловали дорогими гобеленами, мебелью, инкрустированной перламутром, слоновой костью и драгоценными камнями, креслами с мягкими подушками нежно-кораллового цвета, который так любила Мария и который так хорошо выделялся на фоне стенных панелей, пилястрами, обрамлявшими ниши со статуями из темного дерева, стоявшими на золоченых постаментах, на фоне драпировок из дамаста и парчи. Монументальные камины, отделанные расписанным и позолоченным деревом, наполняли воздух теплом, по вечерам зажигались сотни парфюмированных свечей в серебряных подсвечниках. Не один монарх мог бы позавидовать такому убранству, оживленному суетой целой армии слуг, одетых в красно-белые, отделанные золотом ливреи. И именно здесь Шеврезы нередко устраивали приемы, причем с роскошью, далеко превосходящей все прочие дворцы, включая и принадлежавшие принцам.
В этой блистательной, веселой и гостеприимной атмосфере английские послы в день своего приезда были приняты герцогом и герцогиней. Сердечность хозяина дома была обусловлена тем, что он был уже знаком с послами, его супруга же с трудом могла скрыть свою радость. Одним из послов был граф Карлайл, вторым — граф Холланд, оба пэры королевства и приближенные королевской семьи. Между тем Холланд оказался не кем иным, как молодым красавцем, которого Мария видела в день балета и чей образ все еще продолжал ее преследовать. Она вздрогнула всем телом, когда он наклонился к ее руке, внезапно похолодевшей и дрожащей, и его губы задержались на ее коже чуть дольше, чем следовало. Она едва не задержала эту руку, но сумела все же сохранить самообладание. Быть может, виной всему был взгляд, которым он окинул ее и значение которого она тотчас разгадала. Он тоже не забыл ее! Воспользовавшись тем, что Клод увлеченно обменивался витиеватыми любезностями с Карлайлом, она осмелилась шепнуть:
— Наконец-то я вижу вас снова!
Она улыбнулась ему от всего сердца, восторженная, точно девочка-подросток при первом любовном биении сердца, и когда она заговорила, голос ее был полон самой изысканной нежности:
— Этот дом счастлив принимать вас, милорд Холланд, и, если только такое возможно, я счастлива этому вдвойне!
Если Шеврез ничего не видел и не слышал, кое-кто не пропустил ни единого слова, ни единого взгляда. Для Элен дю Латц они были точно кинжалы. Она также не забыла встречи с «Генри Ричем» и высказанной тогда надежды на скорое и нежное свидание. Даже зная, что он знатный вельможа и друг будущего короля, она не могла перестать мечтать, но то, что она только что увидела, задело ее за живое, ибо она предчувствовала, что из всего этого выйдет, если, как она опасалась, Мария возжелает «Генри» и наоборот.
Не в силах далее терпеть все это и не думая о том, как она будет объяснять свое поведение, она улизнула из парадного зала, а потом и из дворца и укрылась в церкви Сен-Тома-дю-Лувр, которая находилась поблизости. Было время вечерни, и в церкви было два или три человека, не считая каноников, которые, застыв в своих креслах с прямыми спинками, пели не слишком уверенными голосами. Их служба не особенно радовала душу, и девушка отыскала часовню Пресвятой Девы, едва освещенную отблеском огней на хорах. Там она опустилась на плиточный пол и, закрыв лицо руками, начала не столько молиться, сколько плакать. Молитва ее сводилась к одной лишь просьбе: чтобы пребывание привлекательного англичанина во дворце Шеврезов не затянулось надолго.
— Пусть он уедет, умоляю тебя, о, Матерь Божья, заступница! Пусть он вернется к себе домой! Лучше мне совсем не видеть его, чем присутствовать при том, что непременно случится.
Забывшись в своей печали, она не заметила, как ее безмолвная молитва перешла в шепот. Она поняла это лишь тогда, когда чья-то рука легла на ее плечо и тихий голос прошептал:
— Что же столь ужасное должно случиться, дочь моя, кто так расстроил вас?
Рука была твердой и теплой, голос — мягким и сочувственным. Подняв глаза, Элен увидела подле себя черную сутану и над ней светлое пятно лица, обрамленного прямыми волосами и короткой острой бородкой, черт которого она не могла разглядеть. Она поднялась, чтобы лучше видеть, но в этот момент служба закончилась, и на хорах погасили свечи, так что свет стал еще более слабым.
— Я не предполагала, что молюсь так громко, — пробормотала она смущенно.
— В этом нет ничего дурного, это голос страждущей души, которая бессознательно вопиет, чтобы быть лучше услышанной. Вот почему я, будучи священником, позволил себе обратиться к вам с вопросом в надежде, быть может, помочь вам.
— Не думаю, что это возможно, если только не обладать властью короля…
— Разве власть Бога не превыше? Вы ведь мадемуазель дю Латц, камеристка мадам де Шеврез, не так ли?
— Это так. А кто же вы, святой отец?
— Я часто бываю здесь, так как добрые каноники принимают меня как друга и я знаю всех в округе.
Она не отвечала, мучаясь одновременно желанием обо всем рассказать — с тех пор как она увидела англичанина вечером, после королевского балета, она чувствовала себя все более одинокой, — и страхом показаться смешной. Незнакомец между тем продолжал:
— К господину герцогу только что пожаловали гости. Это трудно было не заметить, их кареты перегородили всю улицу. Отсюда до мысли о том, что вы желали отъезда одного из них, — всего лишь шаг. Вас беспокоит милорд Карлайл? Нет, это не может быть он! Следовательно… — И вдруг, точно ему, неожиданно пришла в голову мысль, он продолжил:
— Хотите мне исповедаться? Так вы можете излить душу, не боясь, что секрет будет раскрыт.
— Я не осмелилась бы просить вас об этом.
— Тогда идемте!
В полумраке он подвел ее к ближайшей исповедальне и заставил опуститься на колени, прежде чем самому занять место внутри. Было так темно, что она ничего не видела за деревянной решеткой. Но ощущение того, что она обращалась к кому-то незримому, лишь усилилось и успокоило ее Она рассказала обо всем, что случилось: о своей встрече с Генри, своих столь быстро растаявших надеждах, своем го ре, когда она узнала его в одном из английских послов, и в особенности о смертельном ударе, полученном ею при виде того, какими взглядами обменивались герцогиня и англичанин.
— Я вижу, что он уже влюблен в нее и она отвечает ему тем же. А мне придется присутствовать при их романе и, более того, ему способствовать. Я не смогу! Ни за что не смогу! Завтра же пойду в монастырь!
— Я вижу, что он уже влюблен в нее и она отвечает ему тем же. А мне придется присутствовать при их романе и, более того, ему способствовать. Я не смогу! Ни за что не смогу! Завтра же пойду в монастырь!
— Стать сестрой Христовой — не крайнее средство! То, чего вы опасаетесь, не случится. Положение вашей хозяйки, все, чего она достигла, обязывают ее быть осторожной по отношению к супругу и к королю! Что до лорда Холланда, то он женат.
— Откуда вы знаете? — спросила она, пораженная тем, что простой священник может быть до такой степени осведомленным.
— Я нахожусь на службе у высокопоставленной особы и занимаюсь многими вещами. А теперь возвращайтесь домой! Я отпускаю вам ваши грехи!
Когда он произнес над ее опущенной головой священные слова, Элен почувствовала облегчение:
— Спасибо, святой отец! Мне нужно было выговориться, и вы выслушали меня. С вашего позволения, я еще приду к вам.
— Я нечасто бываю здесь, но если вдруг вам снова понадобится исповедь, разыщите здесь каноника Ламбера и скажите, чтобы он уведомил отца Плесси.
Отсутствия Элен никто не заметил. Ужин был в самом разгаре. Гул разговоров, звуки скрипок на фоне позвякивания приборов, ароматы еды наполняли дом, но Элен была не голодна и отправилась к себе спать, предварительно поручив одной из горничных извиниться за нее перед мадам. Она-де внезапно почувствовала недомогание.
Однако заснуть ей удалось лишь после того, как стих шум пиршества и мадам де Шеврез поднялась в свою спальню, где камеристки принялись раздевать ее и готовить ко сну. Элен поняла, что Мария очень весела в этот вечер, так как из своей комнаты она могла слышать, как та напевала. Элен охватил приступ горечи: такое излияние чувств не было свойственно Марии. Должно быть, в этот вечер она чувствовала себя счастливой, и Элен впервые пришла в голову мысль, что она почти близка к тому, чтобы возненавидеть свою госпожу. Но постепенно шум стих, герцог явился к своей жене с намерением провести с нею ночь. Прислуга удалилась, двери закрылись, как, без сомнения, и полог супружеской кровати.
В ту ночь Мария занималась любовью с Клодом без всякого энтузиазма. Супруг переусердствовал с винами и наливками, и от него просто разило спиртными парами. Запах был такой, что передохли бы все мухи на десять шагов вокруг, и Марии было противно. Обычно ей удавалось к этому привыкнуть, особенно если и она сама выпивала чуть больше, чем нужно, но в тот вечер она ровным счетом ничего не пила, заметив, что Холланд пьет только воду. Ею овладело безумное желание понравиться ему во всем. Это в каком-то смысле отделило их от общего шума, и, хотя они едва обменялись несколькими словами, их глаза говорили на языке столь пылком, что молодая женщина чувствовала порой, что краснеет, и отводила взгляд. При этом ей казалось, что ее грудь и плечи обжигает, точно огнем, словно тяжелое колье из изумрудов и бриллиантов на шее превратилось вдруг в горящие угли. Никогда еще мужчина столь явственно не давал ей понять, что желает ее. Посему, рассеянно выдерживая натиск — весьма краткий, следует признать! — своего супруга, она возбужденно предвкушала свидание с другим мужчиной. Ведь он пробудет в ее доме на протяжении всего своего посольства! Несколько недель, а может, и месяцев? Она пребывала в ожидании длительного наслаждения: одно лишь прикосновение его губ к ее руке приводило в изнеможение.
Впрочем, на следующий день она мало его видела. Шеврез, совершенно протрезвевший — он обладал счастливой способностью напиваться без последствий, — проводил гостей сперва к королю, потом к королеве-матери, где мадам де Шеврез ожидала их в числе прочих дам. Она радостно отметила, что Холланд часто искал ее глазами. Вечером был концерт и легкий ужин, который прошел в самой приятной атмосфере. На другой день послов представили той, которую они надеялись увидеть невестой принца Карла и от которой они пришли в восторг. Совсем юная (ей едва минуло четырнадцать лет), Генриетта-Мария была миниатюрной, все еще сохраняя следы детской хрупкости, но при этом она была умной, грациозной и действительно очаровательной, и оба англичанина признали, что ей не составит труда заставить Карла позабыть инфанту. Днем позже охотились в лесу Рувра, затем был прием у королевы-матери, по обыкновению с участием певцов и скрипачей, ибо Мария Медичи была большой поклонницей музыки. Наконец официальные развлечения завершились, и гости вернулись к своим хозяевам, которые должны были их занимать в перерывах между предстоящими дискуссиями с представителями короля, в частности и главным образом с кардиналом Ришелье. Дело обещало быть непростым. Принцесса Генриетта-Мария тоже была католичкой, возможно, не столь рьяной, как испанка, ведь ее отцом был человек не раз весьма произвольно обращавшийся с религиями. И все же она была католичкой, дочерью женщины, которая не привыкла шутить на эту тему. Не могло быть и речи о ее отречении от веры. Если когда-нибудь ей предстоит править Англией, это произойдет лишь с благословения Папы. Тем более что французские протестанты в настоящий момент держались более или менее тихо, но все могло в любой момент измениться.
— Я весьма опасаюсь, что нам придется долго обременять вас своим присутствием, — заявил лорд Карлайл Шеврезу вечером того дня, когда состоялась первая дискуссия. — Дело грозит затянуться.
— В таком случае мы постараемся сделать ваше пребывание здесь как можно более приятным. Ласковые письма, которые прислали мне Его Величество и принц Карл, только укрепили мою преданность вашему делу. Разве принц не написал мне, что своей невестой он желает быть обязанным лишь мне? И я приложу все усилия, чтобы оправдать доверие, которого он меня удостоил. Герцогиня и я — мы в вашем полном распоряжении!
Мария лишь подтвердила улыбкой то, что вполне соответствовало ее тайным желаниям. Клод был так горд решающей ролью, которую ему давало в этом браке родство с англичанами, что он не видел ничего вокруг, кроме собственной славы, оставаясь абсолютно невосприимчивым к внешним обстоятельствам. Мария поняла это и порадовалась, поскольку чувствовала, что не сможет долго подавлять зревшую в ней страсть. Эта доселе неиспытанная страсть, которая теперь подчинила ее себе с непреодолимой силой. Никогда еще она не желала ни одного мужчину так, как этого!
В этот вечер во дворце Шеврезов давали бал, и все, кто хоть что-то представлял собой при французском дворе, спешили сюда. Заехал ненадолго сам король, а также королева-мать в сопровождении своего младшего сына Гастона, герцога Анжуйского, своего любимчика. Он нисколько не походил на своего отца: миловидный юноша — на взгляд тех, кому нравятся изнеженные лица, — непостоянный, льстивый, пускающий в ход все свое обаяние, когда дело касалось его интересов. Его мать считала, что он был бы идеальным королем, ибо правил бы по-настоящему. Любящий удовольствия и деньги, роскошь и блеск, он всегда находил общий язык с Марией де Шеврез, чьи веселость и легкомыслие соответствовали его собственным. Он оказал ей честь, неоднократно приглашая на танец.
Это был запоминающийся вечер: Шеврез потратил целое состояние и устроил роскошный ужин. Так что, вставая из-за стола, некоторые гости с трудом держались на ногах. Среди них был и сам хозяин. Он уже потерял счет заздравным кубкам, которые поднимал со своими друзьями Бассомпьером, Шомбергом, Лианкуром и Карлайлом.
Мария, напротив, ничего не пила, заметив, что Холланд едва прикоснулся к винам. Он также не танцевал и в течение всего бала довольствовался ролью зрителя, стоя возле одного из окон, скрестив на груди руки и изредка перекидываясь парой слов с несколькими пожилыми гостями. Между тем, когда Мария двигалась в ритме сарабанды, прованской вольты или бретонского паспье, он не сводил с нее глаз.
Удивленная тем, что он ее не приглашает, она забеспокоилась:
— Вы не любите танцевать, милорд?
— Не сегодня…
— Даже со мной?
— В особенности с вами.
— Почему же? — спросила она, почувствовав себя уязвленной.
— Я вам скажу, но позже. Здесь слишком шумно и слишком много народу, но если вы позволите мне проводить вас в сад…
— Так вы предпочитаете танцевать в саду? — насмешливо поинтересовалась Мария.
— Возможно… Ночь просто божественна, а для того, чего я от вас ожидаю, ароматы цветов кажутся более пленительными, нежели ароматы застолья…
У Марии внезапно пересохло в горле, и по спине пробежала дрожь. Речь звучала весьма поэтично, но подтекст был чересчур явным. Этот человек только что сказал, что желает ее, даже не интересуясь ее мнением на этот счет. Он говорил, будучи уверенным в том, что отказа не последует, но, вместо того чтобы возмутиться от подобной дерзости, она ощутила прилив счастья и почувствовала, что готова на все, ибо именно его она всегда ждала.
— Когда вы планируете подышать свежим воздухом? — спросила она со смехом, которые ей самой показался фальшивым.