А шел он прямиком к самой дальней комнатке. При Африкане Саввиче там жила кухарка, а когда уже в наше время над музеем надстроили мансарду, почти всю комнатку заняла лестница.
Я догнал его в двух шагах от входа. Другого пути оттуда не было, кроме как в комнатку и оттуда наверх, в мансарду, где спит себе Жека и видит сны про скелетов… Вот пускай и видит их только во сне!
Скелет обернулся, то ли услышав меня, то ли почуяв икону. Получается, что я с Иоанном Сочавским прямо на Жеку его гоню. А что делать?
ЧТО ДЕЛАТЬ?!
Вспискнув от ужаса, я выставил икону перед собой и кинулся на прорыв, обходя врага сбоку. Рисковал отчаянно. Я ведь знал только то, что скелет не вошел в кабинет купца. Может, он боится святого, а может, просто уважает как солдат солдата. Иоанн же погиб геройски. Его заставляли стать предателем, забивали насмерть колючими палками из шиповника. А он только ругал врагов… Так вот, одно дело – не вламываться с оружием в дом к уважаемому человеку. И совсем другое – когда надоедливый пацан стащил портрет этого человека и прикрывается им, как щитом. Скелет мог прикончить меня чисто из уважения к святому, чтобы вернуть икону на место.
Но – обошлось. Он только проводил мой отчанный рывок нацеленным острием сабли.
Я встал между ним и братом, перекрывая ход на лестницу, и, торжествуя, вскинул икону над головой… Треснула ткань, это я в потемках зацепился рукавом за угол витрины. Икона выскользнула из рук, проехала по витринному стеклу мимо шарахнувшегося скелета и остановилась так далеко, что мне жизни не хватило бы добраться.
Глупо, как же глупо умереть от руки того, кто сам давно умер! Интересно, какое объяснение придумает не верящая ни в Бога, ни в нечисть тетя Света, когда найдет меня зарубленного древней саблей?
Я зажмурился и ждал, ждал, ждал смертельного удара…
Глава VI. Неожиданная помощь
Над ухом просвистело и с костяным грохотом обрушилось на пол в шаге от меня. Скелет. Сам поскользнулся, что ли?
В руку мне ткнулся мокрый нос, Гражданин Собакин горячо выдохнул, щекоча ладонь. Другой бы пес набросился и облизал с головы до ног, а он сдержанный, как дворецкий у английского лорда.
– Явился! – буркнул я. – Тут скелеты шляются, а ты пропадаешь неизвестно где!
Таежный охотник вздыбил шерсть на холке и повернулся к врагу.
Просвет в тучах на этот раз был особенно ясный, без дымки, за окном звезды россыпью, луна прожектором. Скелет бодро вскочил и от избытка силы закрутил саблей восьмерку.
– Ры! – прокомментировал Гражданин Собакин тоном артиста, который двадцать лет играет бесконечно надоевшую роль пса и даже не делает вид, что старается.
Скелет шагнул к нам.
Собакин ужом скользнул мимо и повторил охотничий прием, от которого у меня, помнится, долго болел копчик.
Раз! – пес вцепился в подол кольчуги.
Два! – скелет с размаху сел на пол.
Толкать его в грудь Гражданин Собакин поостерегся, опасаясь получить саблей. Но мне и так хватило времени, чтобы добраться до иконы…
Ну, вот, опять. Ссутулил плечи, повесил пустую голову и стал уходить, царапая паркет волочащейся саблей. Обидели деточку, не позволили себя зарубить…
Гражданин Собакин обогнал его в два прыжка и преградил путь. Я бежал следом, схватив икону.
С двух сторон мы загнали врага в дверной проем. Гражданин Собакин вертелся под ногами, кусая древние кости, я просто стоял, высоко подняв Иоанна Сочавского. Скелет отворачивался от святого лика и даже не пытался рубануть наседавшего Собакина.
Пожалуй, так мы продержим его до утра, а там вернется тетя Света и всех разгонит… Я уже прикидывал, какие последуют выводы и дисциплинарные взыскания. Нормальный директор без десантной подготовки вообще наградил бы нас с Собакиным за победу над скелетом. От тети наград не дождешься, но, может, хоть не накажет меня за порубленные рамки…
Размечтался!.. Скелет без замаха ударил саблей Собакина, тот успел отскочить, и на дверной коробке из дубового бруса появилась зарубка. Вот это удар! Как будто не легким клинком, а топором лесоруба! А если бы попал в Собакина? Представить страшно… Да тьфу на него, морду костяную! К брату я его не подпущу, а на выход – пускай проваливает, лишь бы Собакина не убил.
Я попытался отозвать пса, но тот не слышал. Таежный охотник вошел в боевой раж. Он был одновременно везде и нигде. Вопьется в костяную ногу, рванет; в голову ему сразу летит клинок, но проваливается в пустоту, а пес уже рвет другую ногу!
Был бы скелет живым человеком, уже валялся бы, истекая кровью. А так великолепная атака превратилась в танец с саблями. Пес не успевал перегрызть кость, скелет не успевал его зарубить. Оба красиво наскакивают, финтят, уворачиваются, а результата никакого. Результат будет, когда Собакин ошибется, а ошибется он обязательно. Живой же. И я хочу, чтобы он жил и дальше.
– Назад! – заорал я, наступая на скелет с иконой. – Собакин, фу! Брось каку!
Пес отскочил, огрызнулся на мелькнувший мимо клинок и, уже не торопясь, отошел в сторону.
Тут и луна спряталась. Скелет еще дергался, но с каждым движением тормозил все заметнее… Застыл. Батарейка кончилась.
«Чего ждем?» – обернулся ко мне Гражданин Собакин и первым пошел обнюхивать противника.
Я отложил Иоанна Сочавского на пол, в дверной проем, чтобы в случае чего не пропустить к Жеке скелета. Обхватил его сзади под мышками и поволок. Косточки вихляли и постукивали, чувствовалось, что их держит один резиновый клей. Хрупкий, черт! Сломаю ведь, тетка мне голову оторвет и нипочем не поверит, что я за ним полночи гонялся по музею!
Сабля в руке скелета опасно болталась у моей ноги, подошвы с хрустом давили осколки стекол и гипса от рамок.
Вот и гроб! Поблескивает в лунном свете. Сейчас ляжем, накроемся крышкой и бай-бай!
Косточки скелета перестали болтаться у меня в руках, их опять скрепляла неведомая темная сила. Взметнулась ржавая сабля, я отскочил рыбкой, поехал по полу, полосуя ладони осколками стекла. Скелет не устоял – рухнул на спину и сразу начал подниматься. А у меня, как в прошлый раз, нога поскользнулась на стекляхе. Иоанн остался охранять дорогу к Жеке, Собакин отстал – ему с босыми лапами трудно идти среди осколков.
Повторялась моя первая схватка со скелетом. Вот и он подходит, выписывает восьмерки саблей, а я копошусь на полу, все руки изрезал. В прошлый раз я удрал в кабинет купца под защиту иконы, но сейчас Иоанн у дальней двери, не успею!
Перескочив через меня, метнулась серая молния. Гражданин Собакин целил в шею. Воин подставил клинок, принимая летящего в прыжке пса на острие. Я зажмурился. Гад, гад! Молотком буду дробить кости твои гнилые, в пыль смелю, сожгу в печи, а золу брошу в болото!
Кости застучали по полу, звякнула кольчуга, с лязгом откатился шлем… А это когти клацают, я же собачник и с закрытыми глазами слышу, что пес бодро скачет на всех четырех. Посмотрел – так и есть, все, как я представлял: скелет валяется, Собакин с подскока бьет его передними лапами в грудь, не давая подняться… Он же прямо на саблю летел брюхом! Как сумел извернуться?!
Размышлять было некогда. Я встал и пошел помогать.
Мы еще повоевали. До скелета дошло, что с двоими ему не справиться, и он рванул на прорыв через кабинет купца. Подбегал к окнам, тыкался в стекло костяными пальцами и застывал, подняв к луне безглазое лицо.
Пока воин махал саблей, он казался не глупее нас с Гражданином Собакиным. Ведь несколько раз подлавливал, чуть не убил – значит, соображает. А тут стало ясно, что в пустом черепе не больше соображения, чем в программе, написанной еще при жизни древнего кочевника. Не видел он оконного стекла – всё, программа зависла. Будет снова и снова тыкаться в пустую на вид раму.
Но дрался он будь здоров, не подпускал нас к себе.
Вернуться за иконой я не успевал – скелет раньше добрался бы до первого этажа, а там удрал бы на улицу, и гоняйся за ним по городу. Мы укротили его, набросив покрывало с Глафириной кровати. Полностью скелет не отключился, но если навалиться обоим сверху, становился вполне себе тихим. Вонял только. В паузах, когда луна пряталась, я понемногу подтаскивал его назад к гробу.
Я не чувствовал времени. Тащил, давил, иногда, если луна открывалась надолго, задремывал от усталости, лежа на вяло копошащихся костях. Гражданин Собакин так и вовсе бесстыдно храпел, проваливаясь в сон при каждом удобном случае. Но спал таежный охотник чутко. Когда скелет попытался высвободить руку, пес ответил быстрым и безжалостным укусом. Рука моментально вдернулась под покрывало. Мне даже послышалось, что скелет ойкнул, хотя этого быть не могло.
А потом прочный костяк под нами вдруг опасно затрещал и стал прогибаться. Гражданин Собакин встал и ушел.
За маленькими окнами купеческого особняка играли рассветные краски. Луна скрылась, а может, зашла на другую сторону дома. Скелет опять стал хлипким и неопасным – музейным экспонатом, костями, скрепленными резиновым клеем. Я уложил его, как было, и стал прибираться в зале.
За маленькими окнами купеческого особняка играли рассветные краски. Луна скрылась, а может, зашла на другую сторону дома. Скелет опять стал хлипким и неопасным – музейным экспонатом, костями, скрепленными резиновым клеем. Я уложил его, как было, и стал прибираться в зале.
Однако широко мы погуляли! Битых стекол и обломков рамок пришлось вынести три ведра. Потом еще долго разлетевшиеся осколки находились в самых неожиданных местах: за батареями, в люстрах и в закрытых витринах.
На первый взгляд могло показаться, что мы полмузея разгромили. А в действительности самым серьезным ущербом была сабельная зарубка на дверной коробке. Рамки обходились музею не дороже гипса, из которого их отливали тетины кружковцы. Стекла для них вырезали из крупных осколков, набранных по стройкам… В мансарде был целый ящих этих рамок с уже вставленными фотками, только прошлогодними. А так все одинаковое: скелеты в таежных могилах, старухи в национальных костюмах.
Развесив их на старые гвоздики, я огляделся и понял, что разницу заметят разве что тетя Света да экскурсовод Таня, и то не сразу.
Можно открывать музей. Где ты, тетя? Докладываю: ночь прошла без пожаров, наводнений и землетрясений! Не молодец ли я, и не вынести ли мне благодарность перед строем Жеки и Гражданина Собакина? Только сразу, пока ты не заметила зарубку и подмененные рамки.
Я вышел на улицу. Гражданин Собакин чинно сидел на крыльце в позе фарфорового песика.
– Интересно, – сказал я, – как это некоторые ходят в запертые двери? То в музей, то из музея…
Этот артист отвернулся с безразличным видом.
Я устроился у теплого мехового бока. От пса пахло таежной хвоей; чистая шерсть ласково щекотала руки, как будто над ней поработал собачий парикмахер. Хотя мыть себя с шампунем он не позволял. Только купался вместе с нами по утрам, когда тетя Света устраивала пробежку до реки.
Рассвет подкрашивал улицу розовым и отражался в оконных стеклах. Казалось, что в каждом доме включили цветной прожектор.
Я подумал, что и сто, и тысячу, и много тысяч лет назад на пороге своих жилищ точно так же сидели люди с верными псами, глядя на рассвет. И что человек без собаки глубоко несчастен, только не все это понимают.
Глава VII. Новое превращение ведьмака
Из-за вчерашних волнений мы с Жекой даже не удивились, что тетя не подняла нас на зарядку. Заглянули к ней – нет тети. Посмотрели в окно – во дворе стоит мотоцикл ведьмака. Мы побежали в музей и наткнулись на Фому Неверного.
Бледный, в гипсовом валенке и с костылем под мышкой, журналист стоял в кабинете купца. Вокруг увивалась Зойка и задавала дурацкие вопросы:
– Вас, наверное, на улице узнают?
– Случается, – с достоинством отвечал Фома.
– А на войне вы были?
– Не посылают. Но журналист должен быть готов ко всему!
Нам Фома Неверный сказал:
– Газета не ждет. Можешь хоть умирать, а пятьсот строк в номер дай!
Я сообразил, что писать про ведьмака он побоялся и нашел другую тему. Ведь на следующей неделе будет суд над Скорятиным и его подручными, весь город этого ждет. Фома еще раз поговорит с тетей Светой о счастливой находке «Троицы», вытянет что-нибудь новенькое из великого сыщика Виталика – вот и готова субботняя колонка в газете… Только непонятно, почему Зойка добровольно находилась в одном помещении с Фомой да еще и лезла с вопросами. Она же терпеть его не могла.
Я исподтишка толкнул Зойку: «В чем дело?» А она, продолжая охмурять Фому, ввинтила мне каблук в пальцы – даже через кроссовку больно! Ага, подумал я, мотоцикл под окнами, тети Светы не видно. Выходит, они с ведьмаком разговаривают, а Зойка отвлекает некстати пришедшего журналиста.
И я повел Жеку дальше. Зойка таращилась и грозила кулаком, но за нами не побежала, боясь упустить Фому.
Тетю Свету и ведьмака мы застали в разгар спора, если это можно так назвать. Ведьмак-то, как всегда, больше молчал, а тетя ему выговаривала:
– Тимофей Захарович, я знаю, с каким уважением к вам относятся люди, знаю, что среди врачей ваши методы имеют своих сторонников. Да что там, я родного племянника отпускала к вам с легкой душой, считая, что вы дурному его не научите. А теперь вижу, что прав Фомушка наш недалекий: мракобес вы, Тимофей Захарович!
Разговор шел над скелетом, лежавшим как ни в чем не бывало в стеклянном гробу. Я пригляделся и охнул: вот это засада…
На всех фотках с раскопа воины держат саблю правой рукой. Так их похоронили восемьсот лет назад, и так же до вчерашней ночи лежал музейный скелет. Из гроба он выпрыгнул, уже схватив саблю левой, и не выпустил рукоятку, когда все кончилось. А я плохо соображал от усталости и даже не подумал отнимать саблю у мертвеца. В какой руке держит, в такой и надо.
А сейчас мой промах лез на глаза, как в журнале с картинками для дошкольников: погляди в гроб, погляди на фотки над гробом и найди десять отличий…
Чудо, что тетя Света до сих пор ничего не заметила! Доказывая что-то свое ведьмаку, она то и дело цепляла скелет невнимательным взглядом и морщила лоб. Но мысль ускользала, и тетя снова переключалась на ведьмака:
– Вы хотя бы понимаете, что я не могу зарыть эти останки в землю, даже если бы захотела?! – (Еще один взгляд на останки. Тетя зависает, морщит лоб – нет, не вспомнила! – И распаляется пуще прежнего.) – Помимо исторической ценности у скелета есть еще и денежная! По всем документам этот экспонат является собственностью государства! Мне просто не позволят зарыть его в землю!
Ведьмак не раскрывал рта, но это не успокаивало десантную тетушку, а заставляло подыскивать новые возражения:
– Да меня уволят за самоуправство! Шутка ли, археологи собирали экспедицию, тратили деньги и силы, а вы требуете все зарыть в землю, и почему?! Это же старушечья болтовня: духи, привидения… Извините, но я верю только в то, что видела сама. Смерть я видела в достаточных количествах, а вот духов и привидений не наблюдала!
– А если я скажу, что Бадам Хатан, который посвятил жизнь поискам могилы Чингисхана, категорически против того, чтобы ее вскрывали?! – вымолвил ведьмак. – Найти и охранять – вот чего он хочет!
– Какой еще Бадам?! Если вы про того монгольского ясновидца…
– Нет, – перебил ведьмак, – ясновидца зовут Дашцэрэн. А Бадам Хатан – тоже монгол, профессор. Кстати, учился в нашем университете у Герасимова.
– Ну и пусть… – начала тетя Света и прикусила язык. До нее начало доходить. Представляешь, стоит деревенский дядя Тимоша в кепочке, рубашка без галстука застегнута на верхнюю пуговку, пиджак пахнет бензином – наверное, Зойка им пятна отчищала. И говорит про монгольского профессора, про наш университет…
– Это в каком смысле наш? – пискнула тетя Света. Никогда я не видел ее такой растерянной.
Ведьмак по своему обыкновению держался в тени, спиной к окну. И вдруг снял кепку и вышел на свет. В глаза мне бросилась красная, лопающаяся кожа на щеке. Ко лбу она темнела и превращалась в серую корку. Но половина лица у дяди Тимоши была чистая, посмотришь в профиль – другой человек. Этой чистой половиной он повернулся к тете Свете.
– Тимофей Захарович! – охнула она. – ПРОФЕССОР, Я ЖЕ САМА ВАС ХОРОНИЛА!
Глава VIII. Три жизни профессора Епанчина
Болячка прицепилась к Тимоше Епанчину еще в студенчестве. Сначала краснела и шелушилась кожа на локтях, потом краснота доползла до запястий. Во всем остальном выросший в деревне Тимоша был крепок и здоров, как молодой кедр. Врачи разводили руками: зловредных грибков или вирусов у пациента не обнаружено, стало быть, болячка не угрожает жизни. Но чтобы ее вывести, надо знать причину. Может, организм так реагирует на московский воздух, отравленный выхлопами автомобилей. Или ему не хватает микроэлементов… Короче, студент: делай повязки с вот этой мазью, но многого не жди – она скорее для облегчения, чем для лечения. А что раздеться неудобно, так вот тебе освобождение от физкультуры и не раздевайся.
Студент Епанчин стал аспирантом Епанчиным, потом доцентом Епанчиным. Болячка росла. Врачи по-прежнему утверждали, что угрозы жизни нет, а к неудобствам надо привыкать. И он привыкал в самую жару носить рубашки с длинными рукавами, привыкал сидеть дома, когда приятели шли на пляж или на стадион. Труднее было смириться с тем, что девушки его уважали, а замуж выходили за других. «У меня есть наука», – утешал себя Епанчин.
К тридцати пяти годам он стал профессором, а болячка заползла на щеку. Выходя на кафедру читать лекции студентам, Епанчин чувствовал на себе сотни взглядов. Были среди них брезгливые, были сочувствующие, были любопытные. Не хватало внимательных. Чем больше разрасталась болячка, тем реже замечал их профессор. Болячка отнимала у него последнее – науку. Ученый без учеников смешон, печален и не нужен никому, кроме самого себя.