ДАТЬ В МОРЕ ТЕЛЕГРАММУ
— Кто ты? — спросил Скуратов.
— В каком спрашиваешь смысле?
— Ну, работаешь где?
— Плаваю. Старпом в тралфлоте.
— И ты надеешься, нас чем-нибудь накормят?
— Попробуем. Авось, что с собой дадут… Подожди меня здесь, сказал старпом.
Он обогнул столики, где тощие девчонки тянули за рукава подвыпивших ребят на выход, и скрылся там, откуда выходили за расчетом усталые злые официантки.
Снова мигнул и погас верхний свет ресторанного зала, разгоняя по житейским углам забалделых и пустых уже клиентов. Скуратову было неуютно среди грязных, залитых столов, размякших пьяниц с глазами бешеных тараканов, и сложных, но в общем противных, запахов вконец захмелевшей ночи.
Четыре дня назад Скуратов приехал в Мурманск из Москвы.
В дороге, валяясь на верхней полке пустого вагона, он думал о предстоящей встрече с незнакомым городом, с грустью смотрел на засыпавшую природу за окном, редкие перелески, оставшиеся от некогда пышных боров в отчужденной железной дорогой полосе, пил чай, читал Паустовского, медленно приходил в себя после прощальной попойки, устроенной приятелями при отъезде, заваливался спать, рискуя пролежать ночь с открытыми глазами, снова читал, разглядывал непостижимой величины булыжники — они начались с Волхова, пытался представить ледник, оставивший их здесь когда-то, для одинокого бытия присмотрел себе островок на карельском озере, много думал и молчал, говорить было не с кем, да и не хотелось говорить.
В Мурманске его встретили радушно. Устроили в гостиницу, показали местные святыни, по-мужски развлекли. К женщинам у Скуратова рекомендательных писем не было, а познакомить его с кем-либо не догадались.
Северяне всегда нравились Скуратову. Он чувствовал себя среди них легко и просто, знал что может опереться в трудную минуту на одного из своих друзей на Камчатке, в Билибине, Магадане и вот теперь здесь, в Мурманске.
Скуратов не ожидал увидеть такой большой город с широкими улицами, своеобразной архитектуры разноцветными домами, троллейбусами и километрами растянувшимся портом.
Всем пришлась по душе его тема, ради нее он приехал в Мурманск, все принялись помогать ему, и в три дня вопрос о зачислении Скуратова на судно был решен. Оставалось пройти аттестацию на штурмана, и Скуратов, писатель и журналист, получал право, как много лет назад, нести на мостике вахту.
Сегодня вечером он проводил беседу в Интерклубе, ребята попросили, закончилось там все в десять. Скуратов купил бутылку водки в баре и пошел по вечернему городу разыскивать квартиру, где был вчера и получил приглашение повторить визит.
Скуратов долго плутал, разыскивая дом. Ему хотелось есть, в Интерклубе на западный манер в основном поили, Скуратов раздраженно чертыхнулся и повернул к себе.
Времени на поиски потерял он достаточно. Ресторан закрывался, садиться за стол не имело смысла. Скуратов хотел заказать что-нибудь в номер, писатель не намерен был ложиться спать, боялся остаться наедине с собой и обрадовался, узнав, что, светловолосый парень в модном костюме — его товарищ по несчастью.
— У меня имеется бутылка водки, — сказал Скуратов.
— Отлично, — сказал парень, — хотя для водки, прямо скажем, поздновато. Но у меня есть в номере отличный «Липтон», банка варенья к нему и финский кипятильник. А закуску сейчас сообразим.
— Ты думаешь, мы здесь что-нибудь получим? — спросил Скуратов.
Так они познакомились.
— Идешь на Лабрадор? — спросил Старпом, заваривая прелесть с острова Цейлона. — Веселое, тебе я доложу, местечко…
Скуратов пожал плечами…
— Ты ведь тоже идешь туда и многие ходят!
— Так то я, — сказал Старпом. — Мне на роду написано. Такая планида.
— А чем я хуже? — спросил Скуратов. — Пройду аттестацию — и полноправный штурман.
— Только Ветрову не попадайся на комиссии. Зверь, а не капитан-наставник, без звука зарежет…
— Именно к нему я и попрошусь. Не хочу, чтобы мне делали скидку.
— Ну, ладно, пусть сопутствует тебе успех, корабельный товарищ.
Через час-полтора они многое знали друг о друге, снова кипятили воду, заваривая «Липтон», продолжали душевный мужской разговор.
— Постой, — спросил вдруг Скуратов. — А на кой ты в гостинице живешь? Семьи здесь нет?
— Семья есть, — сказал Старпом, — да ушел я из дома.
Старпом не прибавил больше ни слова, и Скуратов не спрашивал его. Что толку разбираться в чужой судьбе, когда твоя личная жизнь давно идет кувырком, и быть может, он сам удрал за Полярный круг не столько за темой, а чтоб убежать от той жизни, но разве убежишь от самого себя, законы тяготения и здесь не теряют силы, через себя не перепрыгнешь, разве вот как сейчас, пьешь чай с добрым парнем и думаешь: соорудил для души крепость и заперся там, а у парня оказывается тоже душа голая, и этот мечтает о крепости, и так вот всегда…
Они сидели за гостиничным столом, где по-мужски в беспорядке разбросали пищу, потягивали темный густой напиток, ели холодец, принесенный снизу, холодец оттаял, срывался с вилок, мужчины наклонялись к тарелке, много курили, потом один из них захотел выйти, номера здесь были с общими удобствами в коридоре, и другой за компанию потянулся следом.
В коридоре к ним подошла женщина в белом фартуке на располневшем теле, с узлом волос на затылке и добрыми глазами на слегка отекшем лице. Это была дежурная.
— Послушайте, — сказала дежурная Старпому, — а вас в номере ждут.
Скуратов взглянул на часы. Была уже половина второго.
— У тебя гости? — спросил он.
— Сейчас посмотрим, — сказал Старпом.
Они поднялись на третий этаж. Старпом толкнул дверь, вошел, а Скуратов двинулся следом.
Номер был такой же, как и тот, где они только что чаевали. Маленькая прихожая с умывальником и гардеробом, письменный стол в комнате побольше, настольная лампа на нем, одно кресло, стул, оранжевый репродуктор, графин с двумя стаканами и деревянная кровать.
На кровати лежала женщина.
Тогда это была просто женщина, Скуратов видел ее впервые, она была женщиной по принадлежности к полу, и только потом он стал называть ее Женщиной.
— Здравствуй, — спокойно сказал Старпом. — Ты здесь…
Она ответила на приветствие, увидев Скуратова, несколько смутилась и натянула одеяло до подбородка.
— А мы чаи гоняем и ничего не знали про тебя, — сказал Старпом. — Знакомься.
— Наверное, мне надо вначале встать, — сказала Женщина.
— Вставай, — ответил Старпом. — А мы все хозяйство сюда принесем.
Скуратов не произнес ни слова. Ну и что здесь особенного?
В номер мужчины пришла женщина, разделась и легла в его кровать. Значит, имеет на это право. На жену не похожа, любовница, наверно. Но если мужчина завел любовницу, ради чего это должно ошарашивать Скуратова, человека, многое повидавшего в жизни? И чего греха таить, разве к нему не приходили вот так женщины. Но увиденное в номере Старпома вдруг ошеломило его, и очнулся Скуратов, когда Старпом потянул за рукав.
«Мне, наверно, снится все это», — подумал Скуратов и пошел вниз за Старпомом.
Когда мужчины вернулись, Женщина оделась и заправила постель. Старпом приготовил всем чая и теперь не противился, когда Скуратов настоял на том, чтобы открыть все-таки его интерклубовскую бутылку. Потом мужчины закурили, завязался незначительный разговор, крутились диски старпомовского «Грюндика», но Скуратов странным образом скис. Он боялся смотреть на Женщину, через полчаса начал прощаться, и Старпом пошел его провожать.
— Кто это? — не выдержал Скуратов, презирая себя.
— Да, так, — уклончиво ответил Старпом. — А что: нравится?
Скуратов не ответил, сунул Старпому руку и побрел к себе.
Утром пришел Молодой Поэт.
Он приехал на три дня позже Скуратова. Скуратов не знал его раньше, парень был из начинающих, но Скуратовские приятели рекомендовали поэту разыскать писателя в Мурманске, он, мол, поможет.
Молодой Поэт оказался крепким детиной с огромными кулаками и детским розовым лицом. Стихи он держал в чемодане, с которым ввалился в номер Скуратова. Стихи Скуратов полистал, они были неплохими, но если бы и дрянь оказались, он с тем же энтузиазмом взялся бы за устройство поэтовой судьбы. Скуратов всегда заботился о людях нуждающихся, помогал им, защищал обиженных и оскорбленных.
Поэт хотел идти в море, работать на промысле матросом, и сегодня утром разбудил Скуратова по его же вчерашней просьбе.
Скуратов умывался, когда постучал Старпом. Новый друг надел морскую форму, она была Старпому к лицу, он казался в ней старше и значительнее.
Втроем они спустились в буфет, позавтракали, договорились о встрече вечером и разошлись по делам.
Весь день Скуратов думал о Женщине. И на медицинской комиссии, когда в темноте его ощупывали холодные пальцы рентгенолога, и в кафе «Юность» за обедом, и на аттестации, где бывший штурман едва не завалил экзамены самому Ветрову. Он гнал воспоминание о ней, только упрямо оно возвращалось. Скуратов пытался снова и снова, и ничего не получалось.
«Вот втемяшилась, — сердясь на себя и на Женщину, думал Скуратов. — Обыкновенная баба! Да еще в номер приходит, словно…»
Здесь он останавливался, не в силах даже в уме произнести оскорбительное слово, и тогда ему хотелось снова ее увидеть, он говорил себе, что вот увидит, и все пройдет, просто тогда был вроде как не в себе после интерклубовского бара и фирменного чая «Липтон», и вообще все дело в том, что ночью любые кошки одного цвета.
Вечером Скуратов сидел в номере и ждал. Наверное, он не смог бы ответить, чего он, собственно, ждет, и все-таки никуда не пошел в этот вечер.
Так просидел Скуратов и час, и два, прислушиваясь к шагам за дверью. Два раза звонил телефон, и оказывалось, что нужен был совсем другой человек. Постепенно им завладела тоска. Большой северный город жил рядом, и Скуратову еще предстоит написать об этой жизни, о Старпоме и его Женщине, но сейчас Скуратову от этого ничуть не легче. Наверно, зря остался в номере с невеселыми мыслями наедине. Хорошо бы иметь сейф, подумал Скуратов. Добрый железный сейф с полочками для мыслей. Для хороших, плохих и средних, на все случаи жизни. А ключи от сейфа потерять и искать их, искать, и хоть этим избавиться от придавившей скуки, когда ты здоров, как бык, пульс и давление в норме, а сам мечешься, словно в лихорадочном бреду, говоришь не те слова, идешь не туда, берешь не то и завидуешь дуракам: они обходятся и без самих мыслей…
В дверь, наконец, постучали. Это пришел Старпом. Скуратов отметил, что тот навеселе, и сам Старпом сообщил, что виделся с другом по мореходке.
Не успел он раздеться, как стук повторился. Скуратова колыхнуло надеждой, но это была официантка с подносом в руках.
— Моя затея, — сказал Старпом. — Устроим с тобой мальчишник…
— Ты бы хоть выяснил, дома ли я, — сказал Скуратов.
— А я чувствовал. Понимаешь, иду по улице, думаю обо всем, и тебя вспомнил. Почему-то решил, что тебе тошно, и ты сидишь сейчас у себя один.
— Ну-ну, — растроганно произнес Скуратов, — ты угадал, спасибо, старик.
Они уселись за накрытый стол и сдвинули стаканы.
— Сегодня был дома, — сказал Старпом, поставив пустой стакан и не тронув закуски. — Был дома, — повторил Старпом. — Понимаешь, такая у меня дочка…
— У меня сын, — ответил Скуратов и потянулся за сигаретной пачкой.
— Дай и мне.
Старпом размял табак и щелкнул зажигалкой.
— Неделю дочку не видел, извелся весь… Нехорошо.
— Вернись обратно, — осторожно заметил Скуратов.
Старпом жадно затянулся дымом и принялся рассказывать. Говорил он сбивчиво, повторялся, заглядывал Скуратову в глаза, замолкал, ожидая одобрения или осуждения, но Скуратов не отвечал ему, да и что мог ответить Скуратов…
— Сам виноват, — сказал Старпом. — Жена ведь хорошая у меня. Только не понимаем друг друга, и потому вот живу в гостинице.
— И не плохо живешь, — бросил Скуратов.
— Ты про нее… Отличная баба. Любит меня, дурочка. Только мне непривычно такое.
«Мне тоже непривычно», — подумал Скуратов.
— Запутался, — сказал Старпом. — Надо уйти совсем, а не могу. Дочка… И вообще…
«А у меня сын», — подумал Скуратов.
— Старик, ты писатель, — сказал Старпом.
— Брось, сейчас я штурман…
— Ладно тебе, я серьезно… Слушай, выпиши мне рецепт, изготовь лекарство! Ведь лечишь же ты своих героев, когда им худо, и тогда они лезут от тоски на стену. А чем я хуже? Или не гожусь в герои?
— Годишься, — сказал Скуратов. — Я, действительно, лечу героев. Но метод у меня древний — кровопускание. Не всем оно приносит пользу. И в последнюю очередь — мне самому…
— Давай выпьем, — сказал Старпом. — Хотя вот это «лекарство» никому еще не помогло.
Он наполнил стаканы и поставил перед Скуратовым блюдце с печенью трески.
— Закуси, — сказал Старпом. — Печенка ее Величества Трески. Ты умеешь ловить треску, писатель?
— Ты пьян, Старпом. Я не хочу, чтоб напивались мои герои. Хватит того, что иногда это делает их автор.
— Уж не думаешь ли ты писать обо мне?
— Напишу. Напишу про тебя рассказ. Выдам еще один рецепт, но вряд ли кому поможет такое лекарство…
— Я больше не буду пьяным, — сказал Старпом. — Давай еще по одной… А в номере ждет она. Я начинаю ее бояться… И пить, наверное, не стану. Боюсь ее, Скуратов!
«Врешь ты, — подумал Скуратов. — И мне врешь, и ей, и себе. Ты не ее, себя боишься. И ты молодец, Старпом, хотя не берусь судить, что выше: любовь или долг…»
Скуратов не пошел провожать Старпома наверх, наверху могла оказаться она, и писателю не хотелось видеть ее в номере Старпома. Нет, вовсе не испытывал он ревности к новому другу, позови она Скуратова, и пошел бы с нею, забыв о предшественнике, забыв о всех предшественниках, много ли, мало ли их было — Скуратову решительно наплевать.
Они встретились на следующий день. Женщина пришла со Старпомом и пригласила к старшей сестре. Разумеется, Скуратов согласился, и был весь вечер весел, рассказывал компании анекдоты, пел песни, читал стихи, очаровывал гостей и хозяйку, а потом мирил Женщину и Старпома на кухне.
Тогда вот и сказал он им:
— Поскольку я ваш друг, то буду откровенным: не было бы тебя, Старпом, не упустил бы такой женщины.
Они рассмеялись, и Скуратов улыбнулся им. Что ж, пусть смеются. Не совсем удачная шутка, не больше, пусть так думают, пусть их…
И потянулись странные дни. Они встречались каждый день: Женщина, Скуратов и Молодой Поэт. Иногда Поэта отправляли спать, и тогда Скуратову было труднее. Труднее потому, что Старпом стал вдруг исчезать, оставляя их наедине.
Приближался день отхода старпомова судна. Дел у старшего штурмана было невпроворот, это понятно, но по вечерам старпомы, не стоящие вахту, всегда свободны. И зачастую бывало так, что не найдя Старпома, Женщина приходила к Скуратову, сидела у него часами, названивая по телефону в номер наверху.
Между Старпомом и Женщиной происходило непонятное. Скуратов пытался разобраться, но его они в свои дела не посвящали. Он ждал, чем окончится эта история, и ловил себя на чувстве удовлетворения, когда видел, как Старпом уже явно избегает Женщину.
«Чему радуешься? — говорил себе Скуратов. — Чтобы ты не думал, старик, она всегда останется Женщиной для Старпома».
Пришел день, когда они стали жаловаться Скуратову друг на друга. Скуратов выслушивал обе стороны, выговаривал Старпому, забросил, мол, Женщину, а ей говорил, скрывай свои чувства, девочка. Неумолимо приближался день отхода, Старпом исчезал все чаще и чаще, а Женщина уже плакала в номере Скуратова, и ему пришлось стать свидетелем бурного объяснения со слезами, упреками и всем тем, что подрезает корни настоящего чувства.
— Раз Старпом не хочет, не навязывайся, будь гордой, — сказал ей Скуратов однажды.
— Поздно, — ответила Женщина. — Я уже не могу быть гордой.
— Может быть, я заменю его? — с кривой улыбкой спросил Скуратов.
Женщина подняла на него удивленные глаза и улыбнулась.
— Ты хороший, — просто сказала она.
«Вот и все, — подумал Скуратов, — Хоть не сказала: будем друзьями».
А Старпом отмалчивался. Скуратов так и не понял его до конца. Победил ли в нем долг, и Старпом решил вернуться домой. Ради дочери или еще ради чего, о чем мог знать лишь он один. Или не было у него глубокого чувства к Женщине, а может быть, было да исчезло, и, наверное, сама она виновата. Нельзя до конца отдавать себя мужчине. В любой женщине он ищет таинственное и до конца непостигаемое начало. И черт его, Старпома, знает, чего он искал и чего не нашел. Старпом молчал, и Скуратов не считал себя вправе говорить с ним об этом.
Скуратов сидел с Молодым Поэтом в номере Старпома и смотрел, как тот собирает вещи.
Настойчиво зазвякал телефон. Скуратов поднял трубку.
— Я заказала легкий ужин в твоем номере. Для нас четверых. Ведь мы расстаемся.
— Это она, — сказал Скуратов. — Я думаю, что нам с тобой надо пойти.
Старпом промолчал, он укладывал вещи.
— Что мне ответить? — спросил Скуратов.
— Надо пойти, — откликнулся Молодой Поэт.
За окном послышался звук автомобильной сирены. Старпом захлопнул крышку чемодана, выпрямился и заглянул Скуратову в глаза.
— Это за мной, — сказал он и отвернулся. — Ты считаешь, что надо все-таки идти?
— С ее стороны это красивый жест, и чем бы не был он продиктован, мы не должны быть свиньями. Понимаешь?
— Хорошо, Скуратов, — сказал Старпом. — Я отвезу вещи на судно и вернусь. Через полчаса.