Ной не мог больше оставаться в одной комнате с девушкой. Он подошел к шкафу, в котором его одежда висела рядом с одеждой Роджера, и взял шляпу. Он уйдет из дому и будет бродить, пока не закончится вечеринка, не разойдутся гости, не умолкнет пианино и девушка не окажется под крылышком своей тетушки там за мостом, в Бруклине. Его шляпа лежала на полке рядом со щегольски загнутой старой фетровой шляпой Роджера, на которую Ной взглянул одновременно и виновато и с нежностью. К счастью, большинство гостей собрались вокруг пианино, так что ему удалось незаметно дойти до двери; перед Роджером он как-нибудь оправдается потом. Но мисс Плаумен заметила его. Сидя лицом к двери и разговаривая с другой девушкой, она увидела Ноя, когда он остановился у порога, чтобы бросить на нее прощальный, полный отчаяния взгляд. На лице девушки отразилось недоумение, она поднялась и направилась к нему, Шелест ее платья звучал в его ушах, как артиллерийская канонада.
– Куда это вы? – поинтересовалась она.
– Мы… мы… – залепетал Ной, проклиная свой непослушный язык, – мы… нам нужна содовая… я за содовой.
– Я схожу с вами.
«Нет! – хотелось крикнуть Ною. – Оставайтесь здесь! Не двигайтесь!» Однако он лишь молча посмотрел, как она надела пальто и шляпку. Эта простая шляпка не шла девушке, и Ной почувствовал, как к его сердцу прилила горячая волна жалости и нежности к ней – такой юной и такой бедной. Девушка подошла к сидевшему около пианино Роджеру, наклонилась к нему, оперевшись на его плечо, и что-то шепнула на ухо. «Ну вот, – мрачно подумал Ной, – сейчас все раскроется. Все кончено!» – и он чуть не бросился бежать. Но Роджер повернулся к нему и помахал одной рукой, продолжая перебирать другой басовые клавиши. Девушка снова пересекла комнату, держась просто и скромно, и присоединилась к Ною.
– Я сказала Роджеру, – сообщила она.
Сказала Роджеру! Но что? Сказала ему, чтобы он был осторожнее с малознакомыми людьми, никого не жалел, никогда не был великодушен и вырвал любовь из своего сердца, как сорную траву из сада?
– Вы бы взяли плащ, – посоветовала девушка. – Когда мы шли сюда, был дождь.
Негнущейся походкой Ной молча подошел к шкафу и взял плащ. Девушка ждала его у порога. Они вышли в неосвещенную прихожую и закрыли за собой дверь.
Медленно, почти касаясь друг друга плечами, они спустились по ступенькам и вышли на мокрую улицу. Пение и смех, доносившиеся из комнаты, казались отсюда далекими и неуместными.
– Ну, а теперь куда? – спросила девушка, когда они в нерешительности остановились перед захлопнувшейся за ними дверью подъезда.
– То есть как куда? – изумился Ной.
– Вы же пошли за содовой. Где продают содовую воду?
– Ах, да… – Ной рассеянно посмотрел вправо и влево на тускло поблескивавший тротуар. – Да, да, это… Не знаю… Впрочем, нам не нужно никакой содовой воды.
– А мне показалось, что вы сказали…
– Это был только предлог. Меня утомила вечеринка, я очень устал. Мне всегда скучно на вечеринках.
Прислушиваясь к звукам своего голоса, Ной с удовлетворением отметил, что именно так и должен звучать голос человека, умудренного житейским опытом и пресыщенного разгульными пирушками. «Именно такого тона и нужно держаться, – решил он. – Быть утонченно вежливым, холодным, делать вид, что меня слегка забавляет эта девчонка».
– А мне вечеринка показалась очень приятной, – серьезно сказала девушка.
– Да? – небрежно бросил Ной. – Признаться, ничего приятного я не заметил.
«Вот так и нужно, – с мрачным удовольствием повторил про себя Ной. – Нужно нападать, а не обороняться». Он будет отчужденным, немного рассеянным, холодно-вежливым, как английский аристократ после ночного кутежа. Это поможет ему убить сразу двух зайцев. Во-первых, он ни единым словом не предаст своего друга; во-вторых (при этой мысли Ной ощутил приятный трепет ожидания, хотя и отягченный укором совести), и во-вторых, какое впечатление произведет он своими редкими, незаурядными качествами на эту маленькую секретаршу из Бруклина!
– Прошу прощения, что обманом вытащил вас под дождь, – извинился Ной.
Девушка посмотрела по сторонам.
– А дождя-то вовсе и нет, – деловито ответила она.
– Да? – Ной только сейчас обратил внимание на погоду. – Совершенно верно. – Он чувствовал, что взял правильный тон.
– Что же вы теперь намерены делать? – спросила девушка.
Ной впервые в жизни пожал плечами.
– Не знаю, – ответил он. – Прогуляюсь. (Ной подумал, что и говорит-то он теперь совсем, как герои Голсуорси.) Я часто гуляю по ночам. Очень приятно пройтись по безлюдным улицам.
– Но сейчас еще только одиннадцать часов! – воскликнула девушка.
– Да? Совершенно верно, – согласился Ной и решил, что больше повторять это выражение не следует. – Если хотите вернуться в комнату…
Хоуп заколебалась. С туманной реки долетел низкий, дрожащий гудок, и Ной почувствовал, как этот звук ударил по его напряженным нервам.
– Нет, я пройдусь с вами, – ответила девушка.
Стараясь не касаться друг друга, они пошли рядом по обсаженной деревьями улице вдоль реки. Среди берегов, окутанных туманной дымкой, мрачно чернел Гудзон, дыша весной и солью, принесенной с моря в часы полуденного прилива. Далеко к северу цепочка огней, повисших высоко над водой, обозначала мост в Джерси, а крутые, каменистые берега по ту сторону реки вздымались черными громадами, напоминая средневековые замки. Улица была безлюдна. Лишь иногда, шипя шинами, проносилась машина, и в свете фар и ночь, и река, и сами они, медленно бредущие под усеянными молодыми почками ветвями, казались какими-то призрачными и таинственными.
Не произнося ни слова, они шли вдоль реки, и только смелый стук их одиноких шагов нарушал тишину. «Три минуты молчим, – думал Ной, рассматривая свои ботинки. – Четыре минуты… Пять…» Его охватило отчаяние. В самом их молчании заключалась греховная близость; в их гулко звучавших шагах, в том, как они старались сдерживать дыхание и не коснуться друг друга плечом или локтем, когда спускались вниз по неровной мостовой, угадывались страстное желание и нежность. Молчание превращалось во врага, в предателя. Ной чувствовал, что если оно продлится еще хотя бы миг, эта спокойная девушка, которая и сейчас уже шагает с ним рядом с таким коварным видом, словно о чем-то догадывается, поймет все. Если бы он сейчас взобрался на парапет, отделяющий улицу от реки, и произнес часовую речь о своей любви, и то она не могла бы понять его лучше.
– Нью-Йорк должен пугать девушку из провинции, – хрипло пробормотал Ной.
– Нет, – отозвалась она, – меня город не пугает.
– Все дело в том, – в отчаянии продолжал Ной, – что Нью-Йорк слишком переоценивают. Он подобен человеку, который изо всех сил пытается изображать из себя закоренелого космополита, а на самом деле перманентно остается провинциалом. – Ной улыбнулся, радуясь, что употребил это слово – «перманентно».
– Я с вами не согласна, – возразила девушка. – Нью-Йорк, особенно после Вермонта, вовсе не кажется мне провинциальным.
– О!.. – Ной покровительственно рассмеялся. – Вермонт!
– А где вам пришлось побывать? – поинтересовалась она.
– В Чикаго, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско… Всюду. – Ной небрежно махнул рукой с видом повидавшего белый свет человека, давая понять, что он назвал лишь первые пришедшие ему на ум города, а если бы он вздумал привести весь список, то в нем, несомненно, оказались бы и Париж, и Будапешт, и Вена.
– И все же, – продолжал Ной, – я должен признать, что в Нью-Йорке есть красивые женщины. Да, да, есть очень привлекательные, хотя держатся и одеваются несколько вызывающе. «Ну вот, – удовлетворенно подумал он, – кажется, я и на этот раз неплохо сказал», – но все же с беспокойством взглянул на девушку.
– Особенно интересны американки, когда они молоды. Зато с годами… – Ной снова попытался пожать плечами, и снова ему это удалось. – Лично я предпочитаю европейских женщин, не слишком молодых, но и… Они особенно хороши в том возрасте, когда американки уже превращаются в расплывшихся ведьм, готовых с утра до вечера сидеть за картами.
Ной с некоторой тревогой искоса взглянул на девушку, но выражение ее лица не изменилось. Она отломила ветку от куста и рассеянно вела ею по каменному парапету, словно размышляя над его словами.
– А европейская женщина в этом возрасте уже знает, как нужно обходиться с мужчинами… – продолжал Ной. Он лихорадочно рылся в памяти, пытаясь припомнить какую-нибудь знакомую европейскую женщину. Вот, например, та пьянчужка, которую он встретил в баре в день смерти отца. Возможно, это была полька. Правда, Польша не бог весть какая романтическая страна, но это уже Европа.
– И как же европейская женщина обходится с мужчинами? – спросила девушка.
– Она умеет покоряться… Женщины утверждают, что у меня средневековые взгляды… («О друг, друг, сидящий сейчас за пианино! Прости меня за эту кражу. Как-нибудь я возмещу ее тебе!»)
С этой минуты беседа потекла свободнее.
– Искусство? – разглагольствовал Ной. – Я не согласен с современным представлением о том, что тайна искусства непостижима, а художник – это ребенок, с которого едва ли можно что-нибудь спрашивать. Женитьба? Женитьба – это печальное признание человечеством того факта, что мужчины и женщины не знают, как им ужиться в одном мире. Театр? Американский театр? Конечно, как и у всякого бойкого ребенка, у него есть кое-какие положительные качества. Но рассматривать театр серьезно, как форму искусства двадцатого века… – Ной надменно засмеялся. – Нет уж, подавайте мне лучше Диснея.
Тут обнаружилось, что они прошли вдоль мрачно катившей свои волны реки тридцать четыре квартала, что уже поздно и что снова начал накрапывать дождь. Прикрыв ладонью спичку, Ной взглянул на часы. Он стоял совсем рядом с девушкой, вдыхая аромат ее волос, смешанный с запахом реки. Ной вдруг решил не говорить больше ни слова. Слишком мучительно было вести этот пустой разговор, слишком противно было изображать из себя искушенного в жизни скептика-дилетанта.
– Уже поздно, – резко сказал он. – Пора возвращаться.
Однако Ной и тут не удержался от красивого жеста и подозвал медленно проезжавшее мимо такси. Он впервые брал такси в Нью-Йорке и потому, пробираясь на заднее сиденье, споткнулся об откинутые передние стульчики. Но усевшись подальше от притаившейся в углу девушки, он показался самому себе настоящим джентльменом, человеком, которого не надо учить, как вести себя в подобных случаях. Ной не сомневался, что произвел на девушку сильное впечатление, и отвалил шоферу двадцать пять центов чаевых, хотя счетчик всего-то показывал шестьдесят.
И вот Ной и девушка снова оказались перед дверью дома, где он жил. Они взглянули вверх. Из-за темных закрытых окон не доносилось ни разговоров, ни смеха, ни музыки.
– Все кончилось, – упавшим голосом сказал Ной. У него похолодело в груди при мысли о Роджере. Ведь Роджер теперь уверен, что он увел у него девушку. – Все разошлись.
– Похоже на то, – спокойно ответила девушка.
– Что же нам делать? – спросил Ной, чувствуя, что ловушка захлопнулась.
– Видимо, вам придется проводить меня домой.
«Бруклин, – в смятении подумал Ной. – Туда и обратно – это несколько часов. А Роджер с гневом и укоризной ждет меня в полумраке перевернутой вверх дном комнаты, где только что закончилось бурное веселье. Ждет, готовый беспощадно и бесповоротно изгнать за предательство. А ведь вечер обещал быть таким чудесным и сулил так много». Ной вспомнил, в каком радужном настроении он ждал гостей перед приходом Роджера, с какой радостной надеждой осматривал запущенную, заставленную книжными шкафами комнату и какой уютной и нарядной казалась она ему.
– Разве вы не доберетесь домой одна? – уныло спросил Ной. Она стояла перед ним – хорошенькая, немного бледная, капли дождя падали ей на волосы и пальто. В этот момент Ной ненавидел ее.
– Не смейте со мной так разговаривать! – резким, властным тоном ответила она. – Я не поеду одна. Пошли!
Ной вздохнул. В довершение всего девушка еще и рассердилась на него.
– И нечего вздыхать, как муж, которого жена держит под башмаком, – сухо добавила она.
«Что же произошло? – рассуждал ошеломленный Ной. – Как я попал в такое положение? Какое она имеет право так разговаривать со мной?»
– Ну, я иду, – заявила девушка и, повернувшись, не спеша направилась к станции подземки. Ной с бессмысленным видом посмотрел на нее и поплелся следом.
От влажной одежды пассажиров в вагонах метро пахло дождем и сыростью. В застоявшемся, спертом воздухе ощущался привкус железа, в тусклом свете запыленных лампочек на плакатах, рекламирующих зубную пасту, слабительные средства и бюстгальтеры, кривлялись пышногрудые девицы. Пассажиры, возвращающиеся неведомо с какой работы и неведомо с каких свиданий, сонно покачивались на грязно-желтых сиденьях.
Девушка сидела молча, поджав губы. На пересадке она, по-прежнему не скрывая своего недовольства, встала и вышла на платформу. Ной неуклюже поплелся за ней.
Пришлось сделать еще несколько пересадок, и они до бесконечности долго ждали нужных поездов на почти безлюдных платформах, наблюдая, как сползают по грязно-серым стенам и ржавому железу тоннелей капли воды из протекающих труб. «И надо же, чтобы эта особа жила в самом конце города, – с тупой враждебностью думал Ной, – в пятистах ярдах от подземки, в доме, расположенном среди мусорных свалок и кладбищ. Бруклин, Бруклин! Как же огромен этот Бруклин, распростершийся под покровом ночи от Ист-Ривер до Грейвсенд-бей, от покрытых нефтью вод Гринпойнта до свалок Кэнерси… Бруклин, как и Венеция, почти со всех сторон окружен водой, только Большой канал заменяет линия подземки „Четвертая авеню“.
«А какой требовательной и самоуверенной оказалась эта девица! – продолжал размышлять Ной. – Подумать только – тащить с собой почти незнакомого человека через этот грохочущий, угрюмый, наводящий смертную тоску лабиринт пригородной подземки. Вот было бы счастье, – иронически скривился он, – если бы пришлось ночь за ночью торчать на этих мрачных платформах, ночь за ночью трястись в поездах с запоздавшими уборщицами, ворами, пьяными матросами, со всей этой публикой, заполняющей вагоны подземки на рассвете. Везет же мне! Миллионы женщин живут чуть не рядом, а меня угораздило связаться с вспыльчивой, непреклонной девицей, ухитрившейся поселиться в самом дальнем и в самом отвратительном конце величайшего города мира.
Леандр ради девушки переплыл Геллеспонт[19], но ему не нужно было провожать ее по вечерам домой и ждать по двадцати пяти минут на станции метро «Де Кэлб-авеню» среди мусорных урн и объявлений, запрещающих плевать и курить.
В конце концов они сошли на какой-то станции, и девушка по лестнице повела его на улицу.
– Наконец-то! – сказал он, и это были первые слова, которые он произнес в течение часа. – А я уж думал, что мы будем ездить под землей все лето!
– А сейчас мы поедем на трамвае, – холодно сообщила девушка, останавливаясь на углу.
– Боже милосердный! – воскликнул Ной и расхохотался. Бессмысленно и неуместно прозвучал этот смех здесь, среди витрин грошовых лавчонок и грязно-бурых каменных стен.
– Если вы и дальше намерены так отвратительно вести себя, – сказала девушка, – можете не провожать меня.
– Уж если я заехал сюда, – перестав смеяться, ответил Ной, – то поеду с вами до конца.
Он подошел к ней и остановился рядом. Они молча стояли под уличным фонарем, борясь со злобными порывами холодного, сырого ветра. Он примчался сюда от берегов Атлантики, пролетев над грязными портами, над необозримыми пространствами, над скученными деревянными домишками и каменными громадами Флэтбуша и Бенсонхерста, над миллионами объятых сном людей, не нашедших на своем тяжелом житейском пути лучшего места, чтобы приклонить голову.
Минут через пятнадцать вдалеке показался огонек трамвая, и вскоре вагон с грохотом и скрежетом подкатил к остановке. На деревянных скамьях нахохлившись дремали три человека. Ной чинно уселся рядом с девушкой. Освещенный вагон громыхая катился по темным улицам, и Ною казалось, что он плывет на плоту с незнакомыми людьми, уцелевшими пассажирами жалкого суденышка, затонувшего зимой где-то среди северных островов. Девушка сидела, чопорно выпрямившись, уставившись прямо перед собой и сложив руки на коленях. Ною показалось, что он совсем ее не знает и что если решится заговорить с ней, она крикнет полицейского и потребует, чтобы он защитил ее от Ноя.
– Приехали, – сказала наконец девушка и встала. Ной снова поплелся за ней. Трамвай остановился, дверь со скрипом открылась, они сошли на мокрую мостовую и направились куда-то в сторону от трамвайных путей. На бедных улицах кое-где попадались деревья, покрытые первой зеленью, – свидетельство того, что, как ни странно, весна пришла и сюда.
Девушка свернула в маленький асфальтированный дворик и подошла к забранной железной решеткой двери под высокой каменной лестницей. Она вставила в замок ключ, и решетка раздвинулась.
– Ну вот мы и дома, – сухо сказала она, поворачиваясь к Ною.
Ной снял шляпу. Лицо девушки белело в темноте. Она тоже сняла свою шляпку. Ее волосы волнистой линией обрамляли щеки и лоб, словно выточенные из слоновой кости. Стоя рядом с ней в тени дома, Ной был готов расплакаться, будто терял все, что было у него дорогого.
– Я… я хочу сказать… – прошептал он, – что не возражаю… Я имею в виду, что мне приятно… Я рад, что проводил вас домой.