Усталые и пресыщенные, они лежали рядом на кровати, посматривая на свои освещенные лунным светом тела.
– Я ждала твоего прихода с того самого дня, как увидела эту фотографию, – заговорила фрау Гарденбург. Она перегнулась через край кровати и достала наполовину опорожненную бутылку. – Пойди принеси из ванной чистые стаканы.
Христиан послушно встал с кровати. В ванной сильно пахло туалетным мылом, на полу лежала куча грязного розового белья. Разыскав стаканы, он возвратился в комнату.
– Дойди до двери и медленно вернись ко мне, – попросила фрау Гарденбург.
Смущенно улыбаясь, Христиан со стаканами в руках вернулся к двери ванной комнаты и медленно пошел обратно по толстому ковру, испытывая неловкость под испытующим взглядом женщины.
– В Берлине так много толстых старых полковников, – сказала фрау Гарденбург, – что я уже забыла, как выглядит настоящий мужчина. – Она взяла с пола бутылку. – Водка. Один друг привез мне три бутылки из Польши.
Сидя на краю кровати, он держал стаканы, пока она наливала водку. Потом она поставила открытую бутылку на пол. Крепкая жидкость обожгла ему горло. Женщина осушила свой стакан одним духом.
– Ну, вот мы и ожили, – сказала она, снова потянулась за бутылкой и молча наполнила стаканы. – Долго же ты добирался до Берлина, – добавила она, чокаясь с Христианом.
– Я был идиотом. Я не знал, что так получится, – усмехнулся Христиан.
Они выпили. Женщина бросила свой стакан на пол и привлекла к себе Христиана.
– Через час мне нужно уходить, – прошептала она.
Потом, когда, все еще лежа в кровати, они допили бутылку, Христиан встал и отыскал в шкафу другую. Шкаф был заставлен самыми разными винами. Тут была водка из Польши и России, виски, захваченное у англичан в 1940 году, шампанское, коньяк и бургундское в соломенных плетенках, палинка из Венгрии и аквавита, шартрез и херес, бенедиктин и белое бордо. Христиан открыл бутылку и поставил ее на пол у кровати – женщине оставалось только протянуть руку, чтобы взять ее. Она мрачно смотрела на Христиана полупокорными, полуненавидящими глазами.
«Самое волнующее в этой женщине, – внезапно решил Христиан, опускаясь на кровать, – ее взгляд. Наконец-то война принесла мне нечто запоминающееся!»
– Сколько ты намерен еще пробыть здесь? – спросила фрау Гарденбург своим низким голосом.
– В постели?
– В Берлине, – засмеялась она.
– Я… – начал было Христиан и умолк. Он хотел сказать, что собирается прожить в Берлине неделю, а потом уехать на неделю домой, в Австрию, но передумал. – Я пробуду здесь две недели.
– Хорошо, – с мечтательным видом ответила женщина и провела рукой по его коже. – Хорошо, но не совсем. Пожалуй, я переговорю кое с кем из своих друзей в военном министерстве. Неплохо будет, если тебя переведут в Берлин. Как ты думаешь?
– Я думаю, – с расстановкой ответил Христиан, – что это блестящая мысль.
– А сейчас давай выпьем еще. Если бы не война, я так бы и не узнала, что такое водка. – Фрау Гарденбург засмеялась и снова налила ему вина.
– Сегодня вечером после двенадцати. Хорошо?
– Да.
– У тебя нет другой женщины в Берлине?
– Нет, другой женщины у меня нигде нет.
– Бедный унтер-офицер! Бедный лгунишка! А у меня есть лейтенант в Лейпциге, полковник в Ливии, капитан в Абвиле, еще один в Праге, майор в Афинах, генерал на Украине. Я уж не говорю о муже – лейтенанте в Ренне… Так, значит, после двенадцати?
– Да.
– Война… Она разбросала всех моих любовников. Ты – первый унтер-офицер, с которым я познакомилась во время войны. Ты гордишься этим?
– Чепуха.
Она захихикала.
– Сегодняшний вечер я провожу с одним полковником. Он должен подарить мне манто из соболей, которое привез из России. Представляешь, как он изумится, если я вздумаю сказать ему, что дома меня ждет маленький унтер-офицер?
– А ты не говори.
– Я только намекну. Сначала, конечно, получу манто, а уж потом сделаю маленький грязненький намек… Пожалуй, я заставлю их произвести тебя в лейтенанты. Такой способный молодой человек! – Женщина снова хихикнула. – Я вижу, ты смеешься. А я могу сделать это – нет ничего проще… Давай выпьем за лейтенанта Дистля.
Они выпили за лейтенанта Дистля.
– Что ты будешь делать сегодня днем? – поинтересовалась фрау Гарденбург.
– Ничего особенного. Гулять, ждать полуночи.
– Пустая трата времени. Лучше купи-ка мне маленький подарок. – Женщина встала, взяла со стола кружево и набросила его на голову. – Булавка или небольшая брошка будет здесь очень хороша, – сказала она, придерживая кружево под подбородком. – Правда?
– Да.
– На углу Тауентцинштрассе и Курфюрстендамм есть хороший магазинчик. Там продается гранатовая булавка. Мне кажется, она вполне подойдет. Можешь заглянуть в этот магазин.
– Обязательно.
– Ну и чудесно. – Женщина, улыбаясь, скользящей походкой подошла к кровати и, опустившись на одно колено, поцеловала его в шею. – Со стороны лейтенанта было очень, очень мило послать мне кружево! – прошептала она. – Я должна написать ему и сообщить, что оно благополучно доставлено по назначению.
Христиан отправился в магазин на Тауентцинштрассе и купил небольшую гранатовую булавку. Он держал ее в руке, пытаясь представить, как она будет выглядеть на фрау Гарденбург, и ухмыльнулся, вспомнив, что не знает даже имени этой женщины. Булавка стоила двести сорок марок, однако Христиан решил, что сэкономит на чем-нибудь другом. Он нашел около вокзала маленький, дешевый пансион и оставил там чемодан. Это было грязное, переполненное солдатами заведение, но Христиан не придавал этому большого значения, поскольку он не собирался бывать здесь часто.
Матери Христиан послал телеграмму, сообщив, что не может приехать домой, и попросил одолжить двести марок. С тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, Христиан впервые обращался к матери с подобной просьбой, но он знал, что в этом году его семья неплохо зарабатывает и такая сумма не обременит ее.
Вернувшись в пансион, Христиан лег и попытался уснуть, но тщетно: утреннее приключение не выходило у него из головы. Он встал, переменил белье, побрился и вышел из пансиона. Часы показывали половину шестого, на улице еще было светло. Христиан медленно пошел по Фридрихштрассе, с довольной улыбкой прислушиваясь к доносящейся со всех сторон немецкой речи. Щебетавшие на углах девицы пытались привлечь его внимание и не скупились на откровенные приглашения, но он лишь отрицательно качал головой. Он не мог не заметить, как хорошо одеты эти особы – настоящие меха, прекрасно сшитые пальто.
«Кому-кому, – подумал Христиан, – а девицам легкого поведения захват Франции пошел на пользу».
Не спеша, стараясь продлить удовольствие, Христиан двигался в толпе, больше чем когда-либо раньше уверенный в том, что Германия победит. Серый, унылый Берлин сейчас показался ему веселым, энергичным и несокрушимым.
«Улицы Лондона или Москвы, – подумал он, – наверно, выглядят сегодня совсем иначе. Каждому солдату следовало бы проводить здесь свой отпуск, это оказало бы благотворное влияние на всю армию. Конечно, – мысленно улыбнулся Христиан, – было бы совсем здорово, если бы к каждому отпускнику, едва он сойдет с поезда, прикрепляли какую-нибудь фрау Гарденбург и выдавали по полбутылки водки, но об этом пусть уж позаботится интендантство».
Христиан купил газету и зашел в кафе выпить пива.
Он читал газету, и в ушах его гремела победная музыка духового оркестра. Торжествующие сообщения о тысячах русских, захваченных в плен, о ротах, разгромивших целые батальоны на Северном фронте, о рейдах танковых подразделений, которые по целым неделям, не имея никакой связи с главными силами, громили тылы противника. Тут же была напечатана статья какого-то отставного генерал-майора, который, тщательно анализируя обстановку, предупреждал против излишнего оптимизма. Ранее чем через три месяца, заявлял он, Россия не капитулирует, и необоснованные утверждения о ее близком крахе только наносят вред моральному состоянию фронта и тыла. В передовой статье газета выступала с предупреждением по адресу Турции и США и самоуверенно заявляла, что американцы не дадут втянуть себя в войну, поскольку прекрасно понимают, что она их вовсе не касается. Христиан торопливо просмотрел газету, пробегая только первые строчки статей и заметок. Он в отпуске и не желает думать о подобных вещах хотя бы эти две недели.
С наслаждением потягивая пиво (хотя, по правде говоря, оно показалось ему водянистым), ощущая приятную усталость в теле, Христиан время от времени отрывался от газеты и посматривал на оживленные пары за соседними столиками. За одним из них сидели хорошенькая девушка и военный летчик с двумя золотыми нашивками на груди. При взгляде на летчика Христиан ощутил мимолетное чувство зависти. Насколько же приятнее должны казаться и отпуск, и это кафе человеку, вновь почувствовавшему под ногами твердую землю после жарких воздушных боев, чем ему, оставившему позади лишь полицейские казармы, язвительные насмешки лейтенанта Гарденбурга да двуспальную кровать Коринны, жены французского капрала.
«Нет, я должен переговорить с полковником Мейстером из военного министерства, – подумал Христиан без особой, впрочем, уверенности, что выполнит свое решение. – Пусть меня переведут в действующую армию. Да, да. Я схожу к нему через несколько дней, как только прояснится обстановка…»
Христиан отыскал страницу, посвященную музыке. В этот вечер должно было состояться четыре концерта. С какой-то тоскливой радостью он прочитал, что на одном из них будет исполняться квинтет с кларнетом Моцарта.
«Вот туда я и отправлюсь: лучший способ убить время до полуночи».
Швейцар в вестибюле дома, где находилась квартира Гарденбургов, сообщил ему:
– Фрау еще не вернулась, но я получил распоряжение впустить вас.
Они поднялись в лифте, причем оба хранили серьезный, невозмутимый вид. Швейцар открыл квартиру своим ключом и деловито сказал:
– Доброй ночи, господин унтер-офицер!
Христиан медленно вошел в квартиру. Шторы были задернуты, и горел свет. После его ухода гостиную прибрали, и теперь, обставленная по самой последней моде, она выглядела нарядной.
«Глядя на Гарденбурга, – философствовал Христиан, – никак нельзя себе представить, что он мог жить в такой квартире. Его образ связывается скорее со старой темной мебелью, жесткими стульями, плюшем и полированным орехом».
Христиан прилег на кушетку. Он чувствовал себя усталым, музыка нагнала на него тоску. В переполненном зале было слишком жарко, и после первых приятных минут его стало неудержимо клонить ко сну. Исполнение казалось ему серым и безвкусным, он почти не слушал музыку: перед его полузакрытыми глазами неотступно стоял образ фрау Гарденбург, стройной, обнаженной. Христиан с наслаждением вытянулся на кушетке и сразу же уснул.
Его разбудили чьи-то голоса. Христиан открыл глаза и взглянул вверх, щурясь от яркого света. Фрау Гарденбург стояла около кушетки с какой-то женщиной и с улыбкой смотрела на него.
– Мой бедный, усталый унтер-офицер! – воскликнула фрау Гарденбург, наклоняясь и целуя его. На ней было дорогое манто. От нее пахло вином. Судя по ее потемневшим, расширенным зрачкам, она была пьяна, но усилием воли старалась не поддаваться опьянению. Она полулегла на кушетку и положила свою голову рядом с головой Христиана.
– Дорогой, я привела с собой приятельницу. Элоиза, это унтер-офицер Дистль.
Элоиза улыбнулась ему. Ее глаза тоже блестели каким-то неясным, ровным светом. Не снимая пальто, она опустилась в большое кресло.
– Элоиза живет очень далеко, она не поедет сегодня домой, – объяснила фрау Гарденбург, – а будет ночевать здесь. Вы понравитесь друг другу. Она все о тебе знает.
Фрау Гарденбург подняла руки, и мягкие, широкие рукава манто скатились к ее плечам.
– Тебе нравится? Прелесть, не правда ли?
– Да, очень красиво, – согласился Христиан и сел, испытывая неловкость и смущение. Он не мог отвести глаз от растянувшейся в кресле Элоизы. Та тоже была блондинкой, но, в отличие от фрау Гарденбург, излишне расплывшейся.
– Алло, унтер-офицер, – приветствовала его Элоиза. – А вы миленький!
Христиан протер глаза.
«Пожалуй, надо убираться отсюда, – подумал он. – Мне здесь не место».
– Ты и представить не можешь, сколько трудов мне стоило уговорить этого полковника не заходить сюда, – довольно посмеиваясь, обратилась к нему фрау Гарденбург.
– В следующий раз, когда он вернется из России, я тоже получу меховое манто, – заявила Элоиза.
– Сколько сейчас времени? – спросил Христиан.
– Два… три часа, – ответила фрау Гарденбург.
– Четыре, – уточнила Элоиза, взглянув на часы. – Пора ложиться спать.
– Я думаю, – осторожно заметил Христиан, – я думаю, мне лучше уйти…
– Унтер-офицер!.. – Фрау Гарденбург укоризненно взглянула на Христиана и обняла его, щекоча шелковистым мехом его шею. – Ты не можешь так поступить с нами. Ведь мы столько времени потратили на полковника. Он же сделает тебя лейтенантом.
– Майором! – воскликнула Элоиза. – Мне показалось, что он согласился сделать его майором.
– Нет, пока лейтенантом, – с достоинством поправила подругу фрау Гарденбург. – И, кроме того, тебя прикомандируют к генеральному штабу. Все уже устроено.
– Полковник без ума от Гретхен, – добавила Элоиза. – Он сделает для нее все, что угодно.
«Гретхен! – отметил про себя Христиан. – Так вот как ее зовут!»
– А сейчас надо выпить, – сказала Гретхен. – Дорогой, мы сегодня пьем только коньяк. Ты же знаешь, где шкаф.
Фрау Гарденбург как-то сразу протрезвела и говорила теперь спокойно и рассудительно. Она отбросила со лба волосы и стала посреди комнаты, очень высокая, в роскошном манто и белом вечернем платье. Христиан не мог отвести от нее жадного взора.
– Ну вот, – Гретхен улыбнулась и небрежно прикоснулась кончиками пальцев к его губам. – Так и нужно смотреть на женщину. Неси коньяк, дорогой!
«Ну хорошо, – решил Христиан, – выпью рюмку». И он направился в соседнюю комнату за вином.
Яркий свет разбудил Христиана. Он открыл глаза. Солнечные лучи струились в комнату через огромное окно. Христиан медленно повернул голову. Он лежал один в измятой постели. Его тошнило от запаха духов, страшно болела голова и хотелось пить. В его затуманенном мозгу промелькнули обрывки воспоминаний о прошлой ночи. Он болезненно поморщился и снова закрыл глаза.
Дверь из ванной открылась, и в комнату вошла Гретхен. Она была полностью одета. На ней был черный костюм, волосы были перевязаны черной лентой, как у девочки. Ясные глаза фрау Гарденбург блестели, вся она в лучах яркого утреннего солнца выглядела свежей и какой-то новой. Улыбнувшись Дистлю, Гретхен подошла к нему и присела на край кровати.
– С добрым утром, – мило и скромно проговорила она.
– Здравствуй… – Христиан заставил себя улыбнуться. В присутствии такой опрятной и свеженькой Гретхен он чувствовал себя немощным и убогим.
– А где же другая дама?
– Элоиза? – Гретхен рассеянно погладила его по руке. – Она ушла на работу. Ты ей нравишься. «Да, я ей нравлюсь, – мрачно подумал Христиан, – и ты ей нравишься. Ей нравится любой мужчина, любая женщина, любой дикий зверь, любой, кого ей удается прибрать к рукам».
– А ты что нарядились? – поинтересовался Христиан.
– Мне тоже нужно идти на работу. Не думаешь ли ты, что я позволяю себе лентяйничать в разгар войны? – улыбнулась Гретхен.
– Где же ты работаешь?
– В министерстве пропаганды. – На лице Гретхен появилось серьезное, строгое выражение, которого раньше Христиан не замечал. – В отделе по работе среди женщин.
Христиан от удивления даже заморгал.
– Что же ты там делаешь?
– Пишу речи, выступаю по радио. Вот, например, сейчас мы проводим кампанию. Дело в том, что многие немки – ты был бы поражен, если бы знал, сколько их, – вступают в связь с иностранцами.
– Это с какими же? – озадаченно спросил Христиан.
– Да с теми, которых мы ввозим для работы на заводах, на фермах… Правда, мне не следовало бы разговаривать на эту тему, особенно с солдатами…
– Ничего, ничего, – усмехнулся Дистль. – Я не заблуждаюсь на этот счет.
– Но слухи просачиваются в армию и плохо отражаются на настроении солдат. – Гретхен говорила, словно бойкая маленькая школьница, назубок вызубрившая урок. – По этому вопросу мы получаем длинные секретные доклады от Розенберга. Это ведь очень важно.
– Ну, и что же ты говоришь женщинам? – Христиана по-настоящему заинтересовала эта, новая сторона деятельности Гретхен.
– Все то же, – пожала она плечами. – Нового больше ничего не скажешь… Чистота немецкой крови… Теория расовых признаков… Место поляков, венгров и русских в европейской истории. Труднее всего приходится, когда речь заходит о французах: женщины питают к ним слабость.
– И что же вы рассказываете о французах?
– А мы приводим цифры о распространении венерических заболеваний в Париже и все такое прочее.
– Помогает?
– Не очень, – усмехнулась Гретхен.
– А сегодня что ты собираешься делать?
– Сегодня я провожу радиобеседу с женщиной, которая только что родила десятого ребенка. В ходе беседы генерал вручит ей премию. – Гретхен взглянула на часы и встала. – Мне пора идти.
– Мы встретимся вечером?
– Извини меня, дорогой, но сегодня вечером я занята. – Стоя перед зеркалом, она поправляла прическу.
– Но разве нельзя освободиться? – Христиан возненавидел себя, услышав в своем голосе мольбу.
– Не могу. Из Африки только что приехал мой давнишний приятель – полковник. Он не перенесет, если я откажусь встретиться с ним.
– Может быть, позднее? Когда ты с ним разделаешься…
– Невозможно, – поспешно ответила Гретхен. – Мы идем на большой вечер, и он затянется до глубокой ночи.