– Бог мой, Аккерман, – воскликнул Коллинс, – видел бы ты лицо Колклафа в тот день, когда ты смылся! Ради одного этого стоило пойти в армию. – Все громко захохотали, с удовольствием вспоминая тот памятный день.
– Сколько времени тебя не было, Аккерман? – спросил Мейнард. – Два месяца?
– Четыре недели, – ответил Ной.
– Четыре недели? – удивился Коллинс. – Четыре недели отпуска! Хватило бы у меня духу на это, клянусь богом…
– Ты отлично выглядишь, парнишка. – Райкер похлопал его по плечу. – Тебе пошло это на пользу.
Ной недоверчиво посмотрел на него. «Очередная шутка», – подумал он и крепче сжал рукоятку ножа.
– После того как ты удрал, – сказал Мейнард, – трое ребят с твоей легкой руки ушли в самоволку… Ты подал всем пример. Приезжал полковник и задал жару Колклафу прямо при всех. «Что это за рота, – орал он, – где всякий прыгает через забор! Ваша рота на самом плохом счету в лагере», и все в таком роде. Я думал, Колклаф перережет себе горло.
– Вот, мы нашли их под казармой, и я сохранил их для тебя, – сказал Бернекер, протягивая ему небольшой завернутый в тряпку, пакет.
С недоумением посмотрев на широко улыбающееся детское лицо Бернекера, Ной стал медленно развертывать тряпку. Там лежали три книги, немного заплесневевшие, но пригодные для чтения.
Ной медленно покачал головой.
– Спасибо, – сказал он, – спасибо, ребята. – Он нагнулся, чтобы положить книги, и не решался подняться, чтобы наблюдавшие за ним парни не видели его растроганного лица. Он смутно понял, что его личное перемирие с армией состоялось. Оно состоялось на безумных условиях: на угрозе ножом и на нелепом престиже, выросшем из его сопротивления власти, но оно было реальным. Он стоял, смотря затуманенными глазами на потрепанные книги, лежавшие на койке, прислушиваясь к невнятному гулу голосов за спиной, и чувствовал, что это перемирие, видимо, будет продолжаться, а может быть, даже перерастет в союз.
21
Лейтенант, командир взвода, был убит еще утром, и, когда пришел приказ отступать, взводом командовал Христиан. Американцы не очень нажимали, и батальон занимал отличные позиции на высоте, откуда просматривалась разрушенная деревня из двух десятков домов, где упорно продолжали жить три итальянские семьи.
– Я начинаю понимать, как делаются дела в армии, – услышал Христиан, как кто-то жаловался в темноте, когда взвод, гремя оружием, продвигался по пыльной дороге. – Приезжает полковник и производит осмотр. Потом он возвращается в штаб и докладывает: «Генерал, я рад доложить, что люди занимают надежные позиции и живут в теплых, сухих землянках, которые могут быть разрушены только прямым попаданием. Наконец они начали регулярно получать пищу, и три раза в неделю им доставляют почту. Американцы понимают, что наши позиции неприступны, и-не проявляют никакой активности». – «Ну хорошо, – говорит генерал, – будем отступать».
Христиан узнал по голосу рядового Дена и взял его на заметку.
Он уныло шагал вперед, а висевший на ремне автомат оттягивал плечо и, казалось, становился все тяжелее. В эти дни он все время испытывал усталость, то и дело давала себя знать малярия: болела голова, знобило, хотя и не настолько сильно, чтобы было основание лечь в госпиталь. Тем не менее, такое состояние изнуряло и выбивало из колеи. «Отступаем, – казалось, твердили его ботинки, когда он, хромая, шагал по пыли, – отступаем, отступаем…»
«По крайней мере, – тупо подумал он, – в темноте можно не бояться самолетов. Это удовольствие нам предоставят потом, когда взойдет солнце. Вероятно, сейчас где-нибудь около Фоджи молодой американский лейтенант усаживается в теплой комнате за завтрак. Перед ним грейпфрутовый сок, овсяная каша, яичница с ветчиной, натуральный кофе со сливками. Немного погодя он заберется в самолет и пронесется над холмами, поливая из пулеметов разбросанные вдоль дороги черные фигурки, притаившиеся в ненадежных мелких окопчиках, и этими фигурками будут Христиан и его взвод».
Христиан продолжал брести вперед, исполненный ненависти к американцам. Он ненавидел их больше за яичницу с ветчиной и натуральный кофе, чем за пули и самолеты. Да еще за сигареты. Кроме всего прочего, у них сколько угодно сигарет. Как можно победить страну, у которой столько сигарет?
Ему до боли хотелось вкусить целебный дым сигареты, но у него в пачке осталось только две, штуки, и он ограничил себя одной сигаретой в день.
Христиан вспомнил лица сбитых за линией фронта американских летчиков, которых ему приходилось видеть. В ожидании, пока их возьмут, они нагло, с надменными улыбками на пустых, невозмутимых лицах раскуривали сигареты. «В следующий раз, – подумал он, – когда я увижу летчика, я убью его, несмотря ни на какие приказы».
Он споткнулся на ухабе и вскрикнул от боли, пронзившей колено и бедро.
– Что с вами, унтер-офицер? – спросил шедший позади солдат.
– Ничего особенного, – ответил Христиан, – идите по обочине.
Он захромал дальше, не думая больше ни о чем, сосредоточив все свое внимание на дороге.
Посыльный из батальона, как и было сказано Христиану, ожидал его на мосту. Взвод шел уже два часа, и к этому времени совсем рассвело. Они слышали гул самолетов по другую сторону небольшой цепи высот, вдоль которой шел взвод, но никто их не атаковал.
Ефрейтор-посыльный от страха спрятался в канаве у дороги. На дорогу он вышел весь грязный и мокрый: в канаве было сантиметров на пятнадцать воды, но ефрейтор предпочитал комфорту безопасность. На другой стороне моста находилось отделение саперов, которые должны были заминировать мост после того, как пройдет взвод Христиана. Этот мост не имел большого значения, потому что овраг, который он пересекал, был сухой и ровный. Взрыв моста задержал бы кого угодно не более чем на одну-две минуты, но саперы упорно взрывали все, что взрывается, словно выполняли какой-то древний религиозный ритуал.
– Вы опаздываете, – нервно заметил ефрейтор. – Я уж боялся, что с вами что-то случилось.
– Ничего с нами не случилось, – отрубил Христиан.
– Очень хорошо. Осталось всего только три километра. Капитан хотел встретить вас и показать, где вы должны окопаться, – сказал ефрейтор и беспокойно огляделся вокруг. Он все время вел себя так, словно ожидал, что его застрелит снайпер или обстреляет в открытом поле самолет, или он будет убит где-нибудь на высоте прямым попаданием снаряда. Глядя на него, Христиан подумал, что ефрейтора наверняка очень скоро убьют.
Христиан махнул взводу рукой, и солдаты зашагали через мост за ефрейтором. «Хорошо, – вяло подумал Христиан, – еще три километра, а там пусть принимает решения капитан». Саперы, внимательно наблюдали за ними из своей канавы, беззлобно и равнодушно.
Перейдя мост, Христиан остановился. Следовавшие за ним солдаты тоже остановились. Механически, помимо своей воли, он начал определять дистанции, оценивать вероятные подступы, секторы обстрела.
– Капитан ждет, – напомнил ефрейтор, беспокойно скользя глазами по дороге, где сегодня должны появиться американцы. – Чего вы остановились?
– Помолчи, – ответил Христиан и направился обратно через мост. Он встал посередине дороги и посмотрел назад. На протяжении ста метров дорога шла прямо, затем огибала высоту и скрывалась из виду. Христиан повернулся кругом и стал всматриваться сквозь утреннюю дымку в дорогу и лежащие перед ним высоты. Дорога в этом направлении поднималась в гору, извиваясь среди каменистых, поросших редким кустарником холмов. Вдали, метрах в восьмистах-тысяче на крутом обрыве виднелись голые валуны. «Среди этих валунов, – механически отметил он, – можно установить пулемет и прикрывать оттуда мост и подступы к нему».
Ефрейтор стоял рядом.
– Я не хочу надоедать вам, унтер-офицер, – проговорил он дрожащим голосом, – но капитан прямо сказал: «Не задерживайтесь, я не приму никаких отговорок».
– Помолчи, – повторил Христиан.
Ефрейтор хотел было возразить, но передумал. Он проглотил слюну и вытер рукой рот. Стоя у въезда на мост, он грустно смотрел на юг.
Христиан начал медленно спускаться по склону оврага к сухому руслу ручья. Его мозг по-прежнему автоматически регистрировал все детали. Примерно в десяти метрах от моста он заметил спускавшийся от дороги пологий скат. На нем не было ни глубоких ям, ни валунов. Под мостом русло ручья было песчаным и мягким, с беспорядочно разбросанными гладкими камнями и пробивающейся кое-где порослью.
«Это можно сделать, и очень просто», – думал Христиан, медленно поднимаясь к дороге. Солдаты взвода к этому времени предусмотрительно сошли с моста и стояли на другой стороне у края дороги, готовые при звуке самолета прыгнуть в канаву, где сидели саперы.
«Словно кролики, – с возмущением подумал Христиан, – у нас не осталось ничего человеческого».
Перед мостом в волнении расхаживал взад и вперед ефрейтор.
– Все, унтер-офицер? – спросил он. – Можно двигаться?
Христиан ничего не ответил. Он снова начал пристально всматриваться в стометровый участок прямой дороги, отделявший их от поворота. Полузакрыв глаза, он представил себе, как первый американец, лежа на животе, будет выглядывать из-за изгиба дороги, чтобы убедиться, что их не подстерегает опасность. Затем голова исчезнет, за ней появится другая, вероятно, голова лейтенанта (казалось, что в американской армии несчетное количество лейтенантов, которых можно бросать на ветер). Потом медленно, прижимаясь к склону холма, напряженно глядя под ноги, чтобы не наткнуться на мину, из-за поворота появится отделение, взвод или даже рота и направится к мосту.
Христиан повернулся и снова взглянул на кучу валунов, видневшихся высоко на крутом обрыве, в тысяче метров от моста. Он был почти уверен, что оттуда будут просматриваться не только подступы к мосту и сам мост, но и тот участок дороги, который они только что прошли, где она извивается по невысоким холмам. Он сможет увидеть американцев на значительном расстоянии, прежде чем они скроются за этим холмом, чтобы потом появиться на изгибе дороги, ведущей к мосту.
Тщательно разработанный план полностью созрел в его мозгу. Он утвердительно кивнул головой, словно этот план был подготовлен и представлен ему кем-то другим, а он только давал свое согласие. Быстро пройдя через мост, он подошел к унтер-офицеру, который командовал саперами.
Тот вопросительно посмотрел на него.
– Вы намерены зимовать на этом мосту? – сказал он Христиану.
– Вы уже подложили заряды под мост? – спросил Христиан.
– Все готово, – ответил сапер, – через минуту после того, как вы пройдете, мы зажжем шнур. Я не знаю, что у вас на уме, но должен вам сказать, что ваше хождение взад и вперед действует мне на нервы. Американцы могут появиться с минуты на минуту, и тогда…
– Есть у вас длинный шнур? – спросил Христиан. – Такой, чтобы горел, скажем, минут пятнадцать?
– Есть, – ответил сапер, – но он нам ни к чему. У нас заложен одноминутный шнур. Этого как раз достаточно, чтобы тот, кто будет поджигать его, успел отбежать.
– Выньте его и поставьте длинный.
– Послушайте, – сказал сапер, – ваше дело провести эти чучела через мой мост, а мое дело взорвать его. Я не указываю, как вам поступить с вашим взводом, и вы не указывайте, что мне делать с моим мостом.
Христиан молча смотрел на унтер-офицера. Это был невысокого роста человек, сумевший каким-то чудом сохранить свою полноту. Он был похож на одного из тех раздражительных и надменных толстяков, которые вечно страдают несварением желудка.
– Мне потребуется еще десяток вон тех мин, – сказал Христиан, указывая жестом на мины, в беспорядке сложенные у края дороги.
– Я расставлю эти мины на дороге по ту сторону моста, – ответил сапер.
– Американцы выловят их миноискателями одну за другой.
– Это уж не мое дело, – огрызнулся сапер, – мне приказано поставить их здесь, и здесь я их поставлю.
– Я остаюсь здесь со своим взводом, – сказал Христиан, – и уверяю вас, что вы их не поставите на дороге.
– Послушайте, унтер-офицер, – проговорил дрожащим от волнения голосом сапер, – сейчас не время спорить. Американцы…
– Возьмите эти мины, – приказал Христиан саперам, – и следуйте за мной.
– Послушайте, – нервно взвизгнул сапер, – этими людьми распоряжаюсь я, а не вы.
– Тогда прикажите им взять эти мины и следовать за мной, – холодно сказал Христиан, стараясь как можно больше подражать лейтенанту Гарденбургу. – Я жду, – резко добавил он.
Сапер задыхался от гнева и страха. Подобно ефрейтору, он теперь через каждые несколько секунд бросал тревожные взгляды в ту сторону, откуда должны были появиться американцы.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, – в конце концов, мне все равно. Сколько, вы сказали, вам нужно мин?
– Десять.
– Беда нашей армии в том, – ворчал сапер, – что в ней слишком много людей, которые думают, что они могут одни выиграть войну. – Тем не менее он дал знак своим людям взять мины. Христиан повел солдат в овраг и показал, где поставить мины. Он заставил солдат тщательно замаскировать их травой, а вырытый песок собрать в каски и отнести в сторону.
Наблюдая за работавшими внизу саперами, он заметил, что их начальник сам присоединяет длинный шнур к маленьким, невинным на вид зарядам динамита под пролетом моста, и иронически улыбнулся.
– Все в порядке, – мрачно проговорил сапер, когда Христиан вновь поднялся на дорогу, расставив мины так, как ему хотелось, – шнур присоединен. Не знаю, что вы собираетесь делать, но я присоединил его, чтобы доставить вам удовольствие. Ну, а теперь можно поджигать?
– Теперь, – сказал Христиан, – попрошу вас отсюда уйти.
– Мой долг, – напыщенно заявил сапер, – взорвать этот мост, и я должен лично убедиться, что он взорван.
– Я не хочу поджигать шнур, – сказал Христиан, на этот раз совсем любезным тоном, – пока американцы не подойдут совсем близко. Если желаете до тех пор оставаться под мостом, могу только приветствовать вас.
– Сейчас не время для шуток, – с чувством собственного достоинства произнес сапер.
– Уходите! Уходите! – свирепо и угрожающе закричал Христиан со весь голос, вспоминая, как удачно применял такой прием Гарденбург. – Чтоб через минуту вас здесь не было. Уходите, или вам будет плохо! – Приблизившись к саперу, он угрожающе смотрел на него сверху вниз, руки его подергивались, словно он еле сдерживался, чтобы не пришибить сапера на месте.
Сапер отступил назад, его пухлое лицо побледнело.
– Переутомление, – хрипло проговорил он. – Вы, наверно, сильно переутомились на передовой. Вам, видно, не по себе.
– Быстро! – скомандовал Христиан.
Сапер повернулся и поспешно перешел на другую сторону моста, где опять собралось его отделение. Тихим голосом он подал короткую команду, и саперы вылезли из канавы. Ни разу не оглянувшись, они двинулись по дороге. Христиан некоторое время наблюдал за ними, не улыбаясь, боясь, как бы улыбка не нарушила эффекта, который произвел этот эпизод на солдат его взвода.
– Унтер-офицер, – заговорил теперь ефрейтор, посыльный из батальона, каким-то хриплым и тонким голосом, – капитан ждет…
Христиан повернулся к ефрейтору, схватил его за воротник и подтащил к себе. Трусливые глаза ефрейтора остекленели от испуга.
– Еще одно слово, – Христиан тряс его так ожесточенно, что каска съехала ефрейтору на глаза и больно колотила по переносице, – еще одно слово, и я убью тебя. – И он оттолкнул его в сторону.
– Ден! – позвал Христиан. На другой стороне моста от взвода медленно отделилась фигура и направилась к Христиану. – Идем со мной, – приказал Христиан, когда Ден приблизился. Скользя, Христиан спустился по склону оврага, старательно избегая участка, заминированного по его указанию саперами. Он показал на длинный шнур, идущий от динамитного заряда к северной стороне арки моста.
– Будешь ждать здесь, – сказал он стоявшему рядом молчаливому солдату, – и, когда я дам сигнал, зажжешь этот шнур.
Он слышал, как Ден, посмотрев на шнур, глубоко вздохнул.
– Где вы будете, унтер-офицер? – спросил он.
Христиан указал на высоту, на то место, где в восьмистах метрах от них виднелись валуны.
– Вот там, ниже поворота дороги, валуны. Видишь?
Последовала длинная пауза.
– Вижу, – наконец прошептал Ден.
Валуны ярко блестели на солнце на фоне высохшей зелени, росшей на обрыве, и на таком расстоянии трудно было различить их цвет.
– Я помашу тебе шинелью, – сказал Христиан. – Следи внимательно. Тогда зажжешь шнур и убедишься, что он горит. Времени у тебя будет достаточно. Потом выберешься на дорогу и побежишь до следующего поворота; там подождешь, пока не услышишь взрыв, и тогда по дороге направишься к нам.
Ден мрачно кивнул головой.
– Я буду здесь один? – спросил он.
– Нет, – ответил Христиан, – мы пришлем тебе двух балерин и гитариста.
Ден не улыбнулся.
– Теперь все ясно?
– Так точно.
– Хорошо, – сказал Христиан. – Если ты подожжешь шнур до моего сигнала, лучше не возвращайся.
Ден не ответил. Это был крупный, медлительный парень. До войны он работал грузчиком в порту, и Христиан подозревал, что он когда-то был членом коммунистической партии.
Окинув в последний раз взглядом свои устройства под мостом и Дена, который безучастно стоял, прислонившись к влажному камню арки, Христиан опять выбрался на дорогу. «В следующий раз, – мрачно подумал он, – этот солдат будет меньше заниматься критикой».