Рита победила. Мы проговорили с ней всю ночь напролет, и я узнал, что такое испить чашу до дна. Мне не терпелось выведать у нее все подробности поездки. Она лежала на широком диване, удрученная неудачным исходом своего долгого путешествия и утомленная борьбой со мной. А я все спрашивал и спрашивал без остановки, сидя на краешке дивана и склонившись над ней, и по крупице вытягивал из нее все, что ей хотелось бы скрыть от меня.
С самого начала, как только она выехала из Маракайбо и направилась в порт Каракаса, ее не покидало смутное предчувствие, что поездка должна провалиться: казалось, все работало против нее, мешая ей отправиться во Францию. При посадке на борт «Колумбии» она вдруг обнаружила, что в документах недостает одной необходимой визы. Гонка против часовой стрелки назад в Каракас по узкой и опасной дороге, которую я хорошо знал. Документы в сумке – и снова в порт. Сердце рвалось на части от страха, что она не успеет и судно уйдет. В пути разыгралась страшная гроза, дорогу размыло, и на некоторых участках появились грязевые оползни. Ехать дальше было очень опасно. Шофер запаниковал и, потеряв голову, помчался обратно, оставив Риту на обочине под проливным дождем, в грязи. Она прошла три километра, и – о чудо! – подвернулось такси, возвращавшееся в Каракас. Шофер испугался оползней, развернулся и поехал обратно в порт. А из порта доносились протяжные гудки кораблей, и ей все казалось, что отчаливает «Колумбия».
Когда она наконец добралась до своей каюты, рыдая от счастья, на корабле что-то случилось, и отплытие задержали на несколько часов. Все это произвело на нее тягостное впечатление, словно роковое предзнаменование.
Затем море, Гавр, Париж, Марсель, без остановок. В Марселе ее приняла подруга и представила одному муниципальному советнику. Тот немедля написал теплое рекомендательное письмо своему другу Анри Шампелю, проживающему в Ардеше, в местечке Вальс-ле-Бен.
Затем снова в путь – сначала на поезде, затем на автобусе. И только очутившись в доме удивительно доброй четы Шампель, она смогла наконец перевести дух и организовать поиски.
Анри Шампель отвез ее в Обена́, в Ардеше, где жил наш семейный нотариус мэтр Тестю. Ох уж этот Тестю! Бессердечный обыватель. Он заявил ей прямо с порога, в лоб, что мой отец умер. Потом, ни с кем не советуясь, по собственной инициативе запретил Рите обращаться к сестре моего отца и ее мужу – моим тете и дяде Дюмарше, учительской паре на пенсии, проживающей в Обена.
Уже гораздо позже они примут нас с распростертыми объятиями, негодуя и возмущаясь, что они не смогли тогда принять Риту и восстановить связь со мной, и все из-за этого злосчастного Тестю. То же самое произошло и с моими сестрами – Тестю отказался дать Рите их адрес. И все же ей удалось растопить каменное сердце Тестю, и он назвал место, где похоронен мой отец, – Сен-Пере.
Поехали в Сен-Пере. Анри Шампель и Рита нашли могилу и узнали еще кое-что: отец двадцать лет жил вдовцом, но потом женился на учительнице-пенсионерке. Я в это время был еще на каторге. Они ее разыскали. В нашей семье новую жену отца называли тетушка Жю.
Замечательная женщина, по словам Риты. У нее хватило благородства души и такта сохранить в новой семье нетронутой память о моей матери. Рита видела на стенах в столовой большие фотографии матери и отца. Моей матери – моего кумира. Рита смогла потрогать, трепетно прикоснуться рукой к мебели, принадлежавшей маме. Тетушка Жю, которая так неожиданно вошла в мою жизнь, но которую я как будто уже знал, сделала все, чтобы Рита смогла ощутить ту атмосферу, которую они с отцом старались поддерживать в доме: память о матери и постоянное присутствие пропавшего мальчика, который для моего отца так и остался Рири.
Шестнадцатое ноября был день моего рождения. И каждый раз шестнадцатого ноября отец плакал. Каждое Рождество за столом стоял свободный стул. Когда наведывались жандармы и сообщали им, что сын снова сбежал, они их обнимали и целовали за такую радостную весть. И хотя тетушка Жю не знала меня, в душе всегда принимала за родного сына; она плакала вместе с отцом от радости, услышав счастливые новости. Ведь для них с этой вестью снова появлялась какая-то надежда.
У тетушки Жю Рита нашла сердечный прием. Одна беда: Жю не дала ей адреса моих двух сестер. Почему? Да, почему тетушка Жю, жена моего отца, не захотела давать эти адреса? Я принялся лихорадочно размышлять. Наверное, она не была уверена, как там примут новость о моем «воскрешении». Должны быть серьезные причины, чтобы не сказать Рите: «Бегите скорее туда-то и туда-то, они страшно обрадуются, когда узнают, что их брат жив, хорошо устроился и что они имеют счастье познакомиться с его женой!» Тетушка Жю, видимо, знала, что ни мои сестры Ивонна и Элен, ни мои зятья не будут рады принять невестку, жену брата и беглого каторжника, приговоренного к пожизненному заключению. Конечно, ей не захотелось наживать себе неприятности, нарушая их покой.
И действительно, сестры замужем, имеют детей, а дети, поди, даже не знают о моем существовании. Тетушка Жю про себя, наверное, сказала: тут надо быть осторожной. В итоге я так ничего и не узнал, но пришел к выводу, что на протяжении всех тринадцати лет на каторге я жил с ними и мыслями о них, а они в эти годы делали все, чтобы меня забыть или навсегда вычеркнуть из жизни. В результате жена возвратилась только с горстью земли с могилы да с фотографией той же могилы, в которой за четыре месяца до ее приезда навеки почил отец.
И все же я снова увидел глазами Риты (Шампель водил ее повсюду) любимый мостик моего детства Юсель. Она подробно рассказала мне о большом здании школы, в котором над классами располагалась наша квартира. Я снова увидел перед нашим садом памятник погибшим на войне. И сам сад, где цвела пышная мимоза, распространяя вокруг дивный запах свежести, и мемориал, и здание школы.
– Ничего или почти ничего не изменилось из того, о чем ты столько раз рассказывал мне, рисуя картину своего детства. Так что для себя я не сделала никакого открытия, а скорее встретилась с тем, что уже было мне знакомо, – сказала тогда Рита.
Часто вечерами я снова просил Риту рассказать мне о той или иной минуте ее путешествия. Жизнь в гостинице потекла по-старому. Но где-то глубоко внутри произошло нечто необъяснимое. Я воспринял эту смерть не как взрослый сорокалетний человек, не видевший отца двадцать лет, а как десятилетний ребенок, который постоянно живет с отцом, не слушается его, пропускает уроки в школе: и вот однажды возвращается домой и вдруг узнает, что отец умер.
* * *Приехала дочь Риты Клотильда. Ей исполнилось пятнадцать, но она была настолько хрупка, тонка и мала ростом, что ей никак нельзя было дать больше двенадцати. Длинные густые черные волосы кудряшками ниспадали на плечики. Черные глазки искрились умом и любопытством. Личико скорее не девушки, а ребенка, продолжающего играть в классики или в куклы. Между нами сразу же установилось полное доверие. Чувствовалось, что она понимает, что человек, который живет с ее матерью, станет ей лучшим другом, будет любить ее и всегда защитит.
С приездом Клотильды во мне произошла перемена: у меня появился инстинкт оберегать, появилось желание сделать ее счастливой, захотелось, чтобы она видела во мне если не отца, то надежную опору.
Рита снова была со мной, и теперь я отправлялся за продуктами позже, в семь утра. Меня сопровождала Клотильда с Мину на поводке. Карлитос шел сзади и нес корзины. Для девочки все было ново, она хотела увидеть все разом. Если на пути встречалось нечто неожиданное, она вскрикивала и просила объяснить, что это такое. Самое большое впечатление на нее произвели индианки в своих длинных, переливающихся разными цветами платьях. Щеки у них были нарумянены, а на ногах красовались старые туфли с огромными разноцветными шерстяными помпонами.
То, что рядом со мной шел ребенок и доверчиво сжимал мою ладонь в минуту воображаемой опасности, то, что эта малышка тесно прижималась к моему плечу, давая понять, что чувствует себя вполне защищенной среди шумной и суетливой толпы, все это глубоко волновало меня и наполняло новым чувством – отцовской любовью. «Да, маленькая Клотильда, шагай себе спокойно и уверенно по жизни, знай, что до конца своих дней я буду делать все, чтобы ее тернии не мешали тебе следовать своей дорогой».
Довольные, мы возвращались в гостиницу и всегда рассказывали Рите какую-нибудь смешную историю о том, что с нами произошло или что мы видели.
Глава двенадцатая Возобновленные связи. Гражданин Венесуэлы
Я хорошо понимаю, что читатель ждет от меня описания приключений, которые произошли лично со мной, а не пересказа истории Венесуэлы. Да простится мне, если я все-таки упомяну о некоторых важных политических событиях, имевших место как раз в тот отрезок времени, к которому относится мое повествование. На это есть две причины. Во-первых, эти события напрямую повлияли на мою жизнь и на принятие соответствующих решений, а во-вторых, в других странах очень мало знают о Венесуэле, в чем я лично убедился во время своих поездок по случаю публикации книги «Мотылек».
Для очень многих людей Венесуэла просто страна в Южной Америке (ну, где-то там), в которой добывают нефть. В ней хозяйничают американцы, а сама она ничего собой не представляет. В общем, что-то вроде американской колонии. Но это далеко не так.
Действительно, власть нефтяных компаний была весьма ощутима, но постепенно передовые граждане Венесуэлы почти полностью освободили нацию от политического влияния США.
В настоящее время Венесуэла обрела полную политическую независимость, о чем свидетельствует ее положение в Организации Объединенных Наций и других. Все политические партии в стране объединяет общая черта – они ревниво оберегают свободу действий Венесуэлы в делах с иностранными государствами. С приходом к власти Кальдеры мы установили дипломатические отношения со всеми странами мира независимо от их социально-политического устройства.
В экономическом плане Венесуэла действительно зависит от добычи нефти, но она добилась своего права продавать ее по очень высокой цене и заставила нефтяные компании выплачивать ей восемьдесят пять процентов от прибыли.
Помимо нефти, Венесуэла богата и другими полезными ископаемыми, например железной рудой. Ко всему прочему народ этой страны готов целенаправленно бороться против любого экономического диктата, откуда бы он ни исходил. Этот народ уже доказал и еще докажет, что сможет сам наладить жизнь, добиться уважения, завоевать свободу и сохранить ее и эта свобода будет ничуть не хуже, чем в других демократических странах.
Университеты представляют собой настоящие центры политической мысли, направленной на социальную справедливость, радикальные преобразования в стране. Молодежь полна веры в успех без посягательства на основные принципы свободы; она искренне считает, что можно добиться благоденствия и счастья нации, не впадая в крайности диктатуры как правого, так и левого толка. Разумеется, тут не обходится без проявлений насилия, о которых пресса тут же трезвонит на весь мир, напрочь позабыв изложить причины подобных эксцессов, связанные с жаждой социальной справедливости и свободы. Я верю в молодежь этой страны, она внесет свой достойный вклад в дело нации, призванной подать пример другим. Нельзя забывать, что в условиях подлинной демократии и свободной экономики эти огромные запасы природных богатств в самом недалеком будущем будут добываться и обрабатываться промышленным способом с применением высокоразвитых технологий. Настанет день, когда Венесуэла должна будет выиграть битву. И она ее выиграет. В этом нет никаких сомнений.
К практически безграничным возможностям промышленного использования богатых сырьевых ресурсов следует добавить и то, что Венесуэла – идеальная страна для туризма, бурного развития которого надо ожидать в будущем. Все говорит в ее пользу: великолепные коралловые песчаные пляжи под сенью кокосовых пальм; ни одна страна не может сравниться с ней по количеству солнечных дней в году; рыбалка на любой вкус в вечно теплых водах; ее аэродромы, способные принимать большие авиалайнеры; дешевейшие продукты; великое множество островов; приветливый и гостеприимный народ, который понятия не имеет о расовой сегрегации. Час перелета из Каракаса – и ты уже среди индейцев, в деревнях со свайными домами близ Маракайбо и Анд с вечными снегами на вершинах.
В недалеком будущем Венесуэла сможет принимать значительное число туристов, которые никогда не пожалеют, что посетили ее, так как эта страна способна предоставить своим гостям самые разнообразные возможности. Если венесуэльцы и политизируются в ответ на возникающие внутренние проблемы, то к своим гостям относятся ровно, не осуждая иностранцев за их взгляды, так как хорошо понимают, что они – носители тех идеологий, которые господствуют в их странах.
Меня всегда привлекала мысль о том, чтобы люди отдыхали семьями. Почему бы не претворить эту мысль в жизнь, используя мощные профсоюзы? И чтобы останавливались они не в огромных отелях, а в небольших, отдельно стоящих домиках, где могли бы жить, есть, спать, раздеваться, одеваться, когда им вздумается. Самолет – самый быстрый вид транспорта, а чартерные рейсы могли бы резко сократить дорожные расходы для отдыхающих. Тогда почему бы крупным профессиональным союзам мира не иметь собственные поселки, где члены профсоюзов могли бы отдыхать по ценам гораздо ниже рыночных на природе с благоприятным климатом?
Таким образом, можно сказать, что Венесуэла настолько богата ресурсами, что требуется только их промышленное освоение. Для этого во главе государства вовсе не нужен мудрый стратег: вполне достаточно бухгалтера с деловой командой, чтобы на дивиденды, полученные от продажи нефти, построить фабрики и заводы по переработке природных богатств и расширить рынок труда для всех, кто нуждается в работе и хочет трудиться.
Необходимо также, чтобы революция осуществлялась сверху вниз. Она будет гораздо эффективнее, чем та, что неизбежно возникнет в «низах», если молодежь, воспитанная на новых идеях, не осознает необходимость глубоких преобразований существующей системы. Лично я убежден, что Венесуэла выиграет эту битву, а следовательно, эта нация, имеющая все, чтобы стать счастливой и процветающей, обеспечит своим скромным гражданам достойный уровень жизни и правовой защищенности.
* * *Тысяча девятьсот пятьдесят первый год… Вспоминая этот период, у меня вновь возникает прежнее чувство, что мне больше не о чем будет рассказывать. Можно сколько угодно говорить о жизненных бурях, преодолении речных стремнин, вспученных половодьем, но когда вода спадает и река успокаивается, хочется просто закрыть глаза и отдохнуть в ее чистых и спокойных струях. Но вот снова пошли дожди; реки вспухают, тихие воды приходят в движение; вас снова подхватывает водоворот, и, как бы вам ни хотелось жить в покое, в стороне от всего, внешние события настолько сильны, что тут же ввергают вас в новый поток, и вы уже плывете по течению, стараясь только избежать подводных камней и пересечь быстрины в надежде достичь наконец тихой гавани.
После загадочного убийства Чальбо в конце тысяча девятьсот пятидесятого года, Перес Хименес взял власть в свои руки, прикрываясь карманным президентом ничтожной хунты – Фламеричем. Началась диктатура. Первый признак: запрещена свобода слова. Прессе и радио обрезали язык. Оппозиция ушла в подполье, и свирепая Seguridad Nacional[25] приступила к действиям. Развернулась охота на коммунистов и адекос (членов «Демократического действия» – партии Бетанкура).
Несколько раз нам приходилось их прятать в гостинице «Веракрус». Мы никогда не закрывали дверей перед кем бы то ни было, никогда не требовали предъявить документы. Я с радостью оплачивал свой долг перед людьми Бетанкура, чье правительство освободило меня и предоставило мне убежище. Поступая таким образом, мы рисковали потерять все, но Рита понимала, что мы не можем действовать иначе.
С другой стороны, гостиница стала своего рода прибежищем для французов, оказавшихся в трудном положении, которые приехали в Венесуэлу без средств и не знали, что делать и куда податься. У нас они могли есть и спать бесплатно, пока не подыщут себе работу. Дошло до того, что меня в Маракайбо прозвали французским консулом. Был среди французов и некий Жорж Арно, который тоже ел, спал, одевался за наш счет, получил необходимые средства, чтобы перебраться в Колумбию. Позже он выпустил книгу «Плата за страх», напичкав ее историями, которые я ему рассказал. В одной из своих последних книг он облил нас грязью, тоже бесплатно. Надо полагать, в знак благодарности.
* * *В эти же годы в моей жизни произошло грандиозное событие, почти столь же важное для меня, как встреча с Ритой: я возобновил связи со своей семьей. После отъезда Риты из Франции тетушка Жю написала письмо моим сестрам. А затем сестры и тетушка Жю написали мне. Прошло двадцать лет, и пришел конец великому молчанию. Дрожащими руками я вскрыл первое письмо. Что в нем? Не осмеливаюсь читать сразу. Отказываются они от меня навсегда или…
Ура! Победа! Эти письма – крик радости, что я жив, что стал честным человеком, что женат на женщине, о которой, со слов тетушки Жю, можно сказать только хорошее. Я снова обрел своих сестер, а вместе с ними и их семьи, и они стали моей семьей.
У старшей сестры было четверо прекрасных детишек: три девочки и мальчик. Муж ее написал мне сам и заверил, что всегда меня уважал, что рад моему освобождению и тому, что у меня все идет хорошо. И фотокарточки, фотокарточки. И страницы за страницами. Воспоминания. Строки из жизни и войны, о том, как им досталось и как тяжело было поднимать детей. Я вчитывался в каждое слово, взвешивал его, изучал, чтобы лучше понять и насладиться его вкусом.
И словно из глубины времени, после черного провала в тюрьме и на каторге, передо мной возникла картина моего детства. «Мой дорогой Рири…» – пишет сестра. Рири… Слышу, как мама зовет меня к себе, вижу ее родную улыбку. Судя по фотокарточке, которую им послал, я – вылитый отец. Сестра уверена, что если я похож на него внешне, значит должен походить и внутренне. Они с мужем нисколько не боялись того, что я снова всплыл на поверхность. Жандармы, должно быть, пронюхали про приезд Риты в Ардеш и наведывались к ним, выспрашивая про меня. И мой зять им ответил: «Действительно, у нас от него есть известия. Живет хорошо и счастлив. Спасибо».