- Тю… Не Тютчев?
- Холодно.
- Фет?
- Холодно. Это не из школьной программы.
- Сдаюсь…
- Баратынский.
- Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, - раздражилась вдруг Светлана Михайловна. - Баратынский!
- А его уже перевели, вы не слышали разве?
Она смотрела озадаченно.
- Перевели недавно, да. В первостепенные.
За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой:
- Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения.
Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал:
- Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке…
Он поднялся, чужой, холодно поблескивающий стеклами очков, в черном пальто, накинутом на плечи…
Она поняла, что его уже не вернешь, и мстительно спросила вслед:
- Вас, очевидно, заждалась ваша мама?
- Очевидно. До свидания.
Хлопнула дверь.
Сидит Светлана Михайловна в полутемном зале одна, слушает гулкие шаги, которые все дальше, все тише.
Черт бы подрал его с этими шуточками! Учитель не имеет права на них! Учитель - это же ясность сама, ему противопоказана двусмысленность… Разве не так?
* * *
Они встретились в булочной - учитель и ученик.
- Пять восемьдесят - в кондитерский, - сказал ученик кассирше. Он был интеллигентный, симпатичный - и почти совсем сухой, в то время как на улице наяривал ливень, отвесный, как стена.
- Двадцать две - хлеб, - сказал Мельников.
И тут парень, отошедший с чеком, заметил его.
- Илья Семенович!
- Виноват… - Дождь сделал непрозрачными мельниковские очки.
Пришлось их снять.
- Боря Рудницкий, если не ошибаюсь?
- Так точно! Вот это встреча!…
Дальнейшее происходило в кабине серой "Волги". Борис сидел с шофером, Мельников - сзади, засовывая хлеб в портфель.
- Ну вот… так-то веселей, чем мокнуть. Приказывайте, Илья Семенович, куда вам?
- Хотелось бы домой, на старый Арбат, там переулок…
- Отлично. Толик, слыхал? - обратился Борис к шоферу; тот кивнул и дал газ. - Все там же живете, все там же работаете… - с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис.
- Да. Боря, а что означает сия машина? - В тоне Мельникова благожелательное удивление.
- Как что? - засмеялся Борис. - Простую вещь означает: что в моем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе… месит грязь, рискует в гололед… Не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! С гораздо более высоким КПД вас можно использовать…
Борис говорил это с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним…
- Расскажи о себе, - переключил его Мельников.
- А что я? Я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет.
- Женат?
- Свободен. - юмор Бориса утратил долю своей естественности. - Да, кстати, ведь там у вас обосновалась одна наша общая знакомая?… Как она?
- Рано судить, - с заминкой ответил Мельников. - Есть свои трудности, но у кого их нет?
- Так ведь она обожает их, трудности! Настолько, что создает их искусственно. Себе-то ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает…
Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало.
Вдруг, разом потеряв свой "амортизирующий" юмор, бывший ученик повернулся к Мельникову и жарко заговорил:
- Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет: "Прости меня", швыряет цветы и бежит от тебя! Бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию. На год командировочка! Сами знаете, как они любят посылать неженатых! Да еще в страны НАТО! Про свои чувства я уж и не говорю…
Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни… Чтобы закруглить эту тему без надсады и зла, Борис сказал:
- А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку? -
В жизни всему уделяется место,
Рядом с добром уживается зло…
Если к другому уходит невеста,
То неизвестно, кому повезло!
Огни, огни… Лиц мы не видим.
- Или я неправ?
- Прав, Боря, прав… Здесь можно остановить?
- Так ведь еще не ваш переулок… я ж помню его!
- А неважно, я дворами - короче… Спасибо. Мне еще в аптеку…
- А вот и она, - сказал шофер Толик.
- Благодарю… Прав ты, Боря, в том, что мой КПД - он и впрямь мог быть существенно выше…
Хлопнула дверца.
"Волга" сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед.
* * *
Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыкая вилкой и глядя в "Известия".
Его мать - старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами - сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека - Демосфена? Демокрита? Геродота? - словом, кого-то из них.
- Кто-нибудь звонил? - поинтересовался Мельников.
- Звонили… - Полина Андреевна не оживилась от вопроса.
- Кто же?
- Зрители.
- Кто-кто? - переспросил Мельников.
- Зрители кинотеатра "Художественный" - терпеливо объяснила мать. - Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать… У них 291-96, а у нас 241-96… вот и сцепились.
- Ну, это поправимо.
- А зачем поправлять? Не надо! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!
Мельников засмеялся, покрутил головой.
- Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Святейший Синод?
Старуха, не обратив внимания на эту издевку (над кем и над чем, спрашивается?), продолжала свое:
- Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои 76 лет твоя мать еще не онемела… Она еще, старая грымза, хочет новости знать - о том, о сем… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса - так ей бы на неделю хватило… всё-ё бы жевала…
- Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… - Он честно попытался вспомнить. - Говорил я тебе, что к нам пришла работать Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Наташа Горелова, выпуск семилетней давности… Бывала она здесь…
Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом:
- Ну как же. У неё роман был с этим…
- С Борей Рудницким. Ну вот тебе и все новости. - Мельников направился в свою комнату. - Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок…
Теперь он у себя.
Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи - под самым потолком. Это не нынешние подписные собрания сочинений со знакомыми всем корешками, - нет, у этой библиотеки еще довоенный базис, старые издания - в большинстве.
На стене одна репродукция - с известной картины "Что есть истина?" Николая Ге. Диспут Понтия Пилата с Христом: для римского прокуратора Иудеи в слове "истина" - труха, но Сын Божий, хоть и близок к мукам Голгофы, а слова этого уступать не намерен…
Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол. На столе, в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжка из серии "Библиотека современной фантастики" и давно сделавшийся библиографической редкостью (а некогда еще и способный схлопотать своему владельцу беду!) журнал "Каторга и ссылка"…
Илья Семенович расслабил узел галстука, повалился на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему…
Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец, до чего-то додумавшись, резко поднялся, чтобы забрать от мамы к себе переносной телефонный аппарат. Когда он, путаясь в длинном перекрученном шнуре, направился к себе, Полина Андреевна весело окликнула его:
- Слушай, а привел бы ты ее к нам! Ведь будет же что вспомнить…
- Например?
- Ну как же. Например, как ты сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать?… Как уставятся молитвенно…
- Мама!
- Что? Или я сочиняю! Это что-нибудь да значило, а? Уж не знаю, куда глядел этот ее парень…
- Будет, мама, ты увлеклась, - перебил Мельников, рассерженно недоумевая (о чем это она?! что за бред!), и, потянув за собой телефонный шнур, ушел к себе, заперся.
- Нет, обязательно приведи! - в закрытую дверь сказала Полина Андреевна. - Скажи, я пригласила…
Разговор этот, похоже, взбесил Мельникова.
Он лежал и смотрел на телефон, стоящий на полу, как на заклятого врага. Отвернется в книгу. Потом посмотрит опять… Пресек наконец сомнения, набрал номер.
- Алло? Алло? - неразборчивым клекотом ответила трубка.
Мельников, после нелепо долгой паузы, спросил:
Мельников, после нелепо долгой паузы, спросил:
- Скажите, что у вас сегодня?… Это кинотеатр?… Нет… Странно…
Он надавил ребром ладони на рычажки, стукнул себя чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова.
- Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки… От неловкости - в нелепость! Мельников говорит… Дело вот в чем… Я видел, как вы уходили зареванная… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой ощипанной вороны…
Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой.
- Ах, сами… Ну добро. Добро. Извините.
Он сидит с закрытыми глазами. Резко обозначена впадина на щеке.
Пятница
Первый утренний звонок в 8.20 дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания.
Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются. Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени…
- Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке…
- Да что вы? Это интересно…
- Ну вас, Игорь Степанович!… Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла - и свалилась!
- Аллочка, имейте совесть! - так обращались время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно злило учителей.
- Угу… Угу… Угу… - протяжно, в нос произносит Аллочка. - Угу… Кисленьких… Угу… Как всегда… Угу… Грамм двести - триста.
Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато-ласково:
- Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи… Вот так. Не обижаешься, что я говорю "ты"?
- Нет, конечно.
- Еще бы! Здесь теперь твой дом - отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво…
- Я не обособляюсь.
- Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете?
- Транспортир - большой, деревянный.
- На шкафу…
Мельников говорил в углу со старичком-географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее:
- Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой пришел к религии? И почему ушел от нее? Для кого-то это вопрос вопросов, - для меня, к примеру… А здесь это эффектный ход!…
Старичок географ смущенно моргал, словно сам был автором ругаемой книжки.
Мельников замолчал. До него донесся сетующий насморочный голос учительницы начальных классов:
- И все время на себя любуются! Крохотули такие, а уже искокетничались все… Им говоришь: не ложите зеркальце в парту! Его вообще сюда таскать запрещается. - Ложат, будто не слышали… Вчера даже овальное, на ручке ложили - представляете?
- Послушайте… нельзя же так!
Говорившая обернулась и уставилась на Мельникова, как и все остальные. Чем это он рассержен так?
- Я вам, вам говорю. Вы учитель, черт возьми, или…
- Вы - мне? - опешила женщина.
- "Ложить" - нет такого глагола. То есть на рынке-то есть, а для нас с вами - нету! Голубушка, Таисия Николаевна, как не знать этого? Не бережете свой авторитет, так пощадите чужие уши!…
Его минутная ярость явно перекрывала повод к ней. Он и сам это почувствовал, отвернулся, уже жалея, что ввязался. Учительница начальных классов издала горлом булькающий сдавленный звук и быстро вышла… Светлана Михайловна - за ней:
- Таисия Николаевна! Ну зачем, золотко, так расстраиваться?…
Потом была пауза, а за ней - торопливая разноголосица:
- Время, товарищи, время!
- Товарищи, где шестой "А"?
- Шестой "А" смотрит на вас, уважаемая… (речь шла о классном журнале).
- Лидия Иванна, ключ от физики у вас?
- Там открыто. Только я умоляю, чтобы ничего не трогали… Вчера мне чуть не сорвали лабораторную…
Светлана Михайловна вернулась взбудораженная, красная, сама не своя. Перекрыв все голоса, она объявила Мельникову:
- Вот, Илья Семенович, в чужом-то глазу мы и соломинку видим… Весь ваш класс не явился на занятия. В раздевалку они не сдали ни одного пальто, через минуту второй звонок, а их никто не видел… Поздравляю.
Стало тихо в учительской. У Ивана Антоновича, у географа, что- то с грохотом посыпалось из портфеля, куда он засовывал книжку. Оказывается, он яблоками отоварился спозаранок и - без пакета…
- Я так и знала, что без Анны Львовны что-нибудь случится, - добавила Светлана Михайловна, ища взглядом Мельникова и - странное дело! - не находя. Отгороженный столом, Илья Семенович сидел на корточках и помогал старику собрать его несчастные яблоки (на глаз можно было определить, что - кислятина!). Они вдвоем возились там - "история с географией", а учителя саркастически улыбались.
- Чей у них должен быть урок? - спросил Мельников; он показался без очков над столом.
- Мой, - объявила Наташа.
И ножка ее отфутболила к Мельникову запылённое яблоко.
* * *
Мельников осматривался, стоя без пальто у дверей школы. Двор был пуст. Кувыркались на ветру прелые листья, качались молоденькие оголенные деревца. С развевающимся шарфом Илья Семенович пошел вдоль здания.
С тыльной стороны пристраивали к школе мастерские. Там был строительный беспорядок, стабильный, привычный, а потому уже уютный: доска, например, водруженная на старую трубу из котельной, образовала качели, леса и стальные тросы применялись для разных гимнастических штук; любили также пожарную лестницу… Здесь можно было переждать какую-нибудь опасность, покурить, поговорить с девчонкой - словом, свой девятый "В" Мельников не случайно обнаружил именно здесь.
Его увидели.
Кто-то первый дал сигнал тревоги, кто-то рванулся "делать ноги", но был остановлен… До появления Мельникова они стояли и сидели на лесах группками, а теперь все сошлись, соединились, чтобы ожидаемая кара пришлась на всех вместе и ни на кого в частности…
Генка Шестопал наблюдал за событиями сверху, с пожарной лестницы; он там удобно устроился и оставался незамеченным.
Мельников разглядел всю компанию. Они стояли, разлохмаченные ветром, в распахнутых пальто… Портфели их сложены на лесах.
- Здравствуйте, - сказал Илья Семенович, испытывая неловкость и скуку от предстоящего объяснения.
- Здрасьте… - Они старались не смотреть на него.
- Бастуем, следовательно?
Они молчали.
- Какие же лозунги?
Сыромятников выступил вперед. Если лидер - он, поздравить этих архаровцев не с чем…
- Мы, Илья Семенович, знаете за что выступаем? За уважение прав личности!
И многие загудели одобрительно, хотя и посмеиваясь. Сыромятников округлил свои глазки, неплохо умеющие играть в наив. Столь глубокие формулировки удавались ему не часто, и он осмелел.
- Надо, Илья Семенович, англичаночку призвать к порядку. Грубит.
Поглядел Мельников на длинное обиженное лицо этого верзилы - и не выдержал, рассмеялся.
Костя Батищев перекинулся взглядом с Ритой и отодвинул Сыромятникова.
- Скажи, Батя, скажи… - зашептали ему.
Костя заговорил, не вынимая рук из косых карманов своей замечательной теплой куртки:
- Дело вот в чем. Сперва Наталья Сергеевна относилась к нам очень душевно…
- За это вы сорвали ей урок, - вставил Мельников.
- Разрешите я скажу свою мысль до конца, - самолюбиво возразил Костя.
- Прежде всего вернемся в помещение. Я вышел, как видите, без пальто, а у меня радикулит…
Ребята посмотрели на Костю; он покачивал головой; явно ощущал красивый этот парень свою власть и над ними и над этим стареющим продрогшим очкариком…
- А вы идите греться, Илья Семенович, - позволил Батищев с дружелюбным юмором. - Не рискуйте, зачем? А мы придем на следующий урок.
- Демидова, ты комсорг. Почему ж командует Батищев? - не глядя на Костю, спросил Мельников.
Маленькая Света Демидова ответила честным взором и признанием очевидного:
- Потому что у меня воля слабее.
- А еще потому, что комсорг - это рабочая аристократия, - веселым тонким голосом объявил Михейцев.
- Пошутили - и будет, - невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.
- А мы не шутим, Илья Семенович, - солидно и дружелюбно возразил Костя. - Мы довольно серьезно настроены…
- А если серьезно… тогда получите историческую справку! - молодеющим от гнева голосом сказал учитель. - Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к "высшей мере" приговорили - кружок, где молодой Достоевский был… где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это - гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову - мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава Богу, острогом.