Когда показались первые клубы белого дыма, собравшихся охватило ликование. И без того немыслимое скопление народа под балконом Святого Петра стало каким-то образом еще гуще под напором тысяч и тысяч, стекавшихся из-под колоннады и с ближайших улиц. Сотни швейцарских гвардейцев с трудом сдерживали этот могучий натиск.
Декан кардинальской коллегии объявил об избрании нового Папы, Его Святейшества Урбана Шестнадцатого, и по площади прокатился вздох изумления. Де Сойя внезапно осознал, что стоит как в столбняке, открыв рот. Никто не сомневался, что новым Папой станет Юлий Пятнадцатый. Неужели?.. Нет, об этом даже думать нельзя.
Новый понтифик вышел на балкон, и изумленные возгласы сменились приветственными – возгласы нарастали, становились все громче и громче и никак не желали стихать.
Это был Папа Юлий – знакомое лицо, высокий лоб, печальные глаза… Отец Ленар Хойт, спаситель Церкви, вновь избран Папой. Его Святейшество поднял руку в привычном благословении и замер, ожидая тишины, но приветствия все не стихали, и рев эхом заполнил всю площадь.
«Почему Урбан Шестнадцатый?» – задумался отец капитан де Сойя. Будучи священником, принадлежа к обществу Иисуса, он достаточно хорошо изучил историю Церкви и сейчас мгновенно перебрал в уме всех Пап по имени Урбан. Почти все они ничем не прославились за годы понтификата. Почему…
– Проклятие! – воскликнул отец капитан де Сойя, но никто не расслышал его за многоголосым ревом толпы. – Проклятие! – повторил он.
Крики еще не стихли, и новый понтифик даже не начал говорить и еще не объяснил свой странный выбор, но де Сойя уже знал. И от этого знания у него заболело сердце.
Урбан Второй был Папой с 1088 по 1099 год от Рождества Христова. На соборе в Клермоне… кажется, в ноябре 1095 года… Урбан Второй провозгласил священную войну против мусульман на Ближнем Востоке, призвал к спасению Византии и к освобождению христианских святынь от мусульманского владычества. Его призыв привел к Первому крестовому походу… первой из многих кровопролитных кампаний.
Толпа наконец успокоилась. Папа Урбан Шестнадцатый заговорил – знакомый, наполненный новой силой голос парил над головами полумиллиона собравшихся и через ретрансляторы разносился по самым дальним уголкам Священной Империи Пасема.
Отец капитан де Сойя протискивался сквозь толпу, стремясь поскорее вырваться с тесной площади, запруженной народом, – его внезапно охватила клаустрофобия.
Бесполезно. Толпа стояла стеной, в радостном возбуждении внимая каждому слову понтифика. Отец капитан де Сойя остановился и склонил голову. Когда в толпе завопили: «Deus le volt!»,[53] де Сойя заплакал.
Крестовый поход. Слава. Окончательное решение проблемы Бродяг. Неисчислимые смерти. Невообразимые разрушения. Отец капитан де Сойя крепко зажмурился, но его по-прежнему преследовали видения: ослепительно яркие взрывы в бездонной черноте космоса, целые миры, охваченные огнем, океаны, превращающиеся в пар, и континенты, превращающиеся в кипящие потоки лавы; он видел горящие орбитальные леса, обугленные тела, парящие в невесомости, он видел хрупких, крылатых созданий, сгорающих в пламени и обращающихся во прах.
Отец капитан де Сойя плакал, окруженный ликованием полумиллионной толпы.
4
Я по опыту знал – труднее всего уходить и прощаться ночью.
Больше всего любят ночные операции в армии. Кажется, за время моей службы все важнейшие марш-броски в гиперионских силах самообороны начинались после полуночи. С тех пор предрассветная тьма у меня всегда ассоциируется с какой-то странной смесью возбуждения и страха, предвкушения и ужаса, и еще – с запахом опоздания. Энея сказала всем, что я должен уйти вечером, но ведь на сборы нужно время. Мы вылетели где-то в начале третьего и лишь перед самым рассветом достигли места назначения.
А ведь если бы Энея не объявила заранее о моем уходе, можно было бы обойтись без всей этой суеты и спешки. За четыре года очень многие в Талиесинском братстве привыкли во всем следовать советам Энеи. Но только не я. Мне было тридцать два. Энее – шестнадцать. Это я должен был опекать и защищать ее и – если уж на то пошло – указывать ей, что делать и когда. И мне совсем не нравился такой поворот событий.
Кроме того, я думал, что А.Беттик полетит с нами, но Энея сказала, что он должен остаться в лагере, и еще двадцать минут ушло на то, чтобы разыскать андроида и попрощаться с ним.
– Мадемуазель Энея говорит, что мы обязательно встретимся, – сказал он. – Значит, месье Эндимион, так оно и будет.
– Рауль, – в пятисотый раз поправил я его. – Зови меня Рауль.
– Хорошо. – А.Беттик едва заметно улыбнулся: не будет он меня слушаться.
– Иди ты в задницу! – Я пожал ему руку. Мне очень хотелось обнять старого друга, но я знал, что это лишь смутит его. Не могу утверждать, что андроиды в буквальном смысле слова запрограммированы на роль холодного чопорного слуги – в конце концов, они не роботы, а живые органические существа, – но по сути своей они все равно безнадежно официозны. Уж этот-то по крайней мере точно.
Ну вот, а потом мы отправились в путь: вывели катер из ангара в ночную пустыню и тихо-тихо – как только можно было – взлетели. Мне не удалось попрощаться со всеми – время было позднее и многие легли спать. Но я тешил себя надеждой, что еще встречу кого-нибудь из старых друзей на своем пути. Впрочем, на самом-то деле надежды было мало.
Катер мог бы долететь до цели и на автопилоте – Энея ввела в компьютер все координаты, – но я включил ручное управление, чтобы хоть чем-то занять себя и отвлечься. Нам предстояло преодолеть около полутора тысяч километров. Мы бы запросто покрыли это расстояние за десять минут, если бы не необходимость экономить энергию, а так пришлось максимально раздвинуть крылья и лететь на субзвуковой скорости в десяти километрах над поверхностью. Мы приказали бортовому компьютеру помалкивать и откинулись в креслах, наблюдая, как проносится внизу ночной материк.
– Детка, куда мы так торопимся? – спросил я.
Энея задумчиво повела рукой – я знал этот жест уже пять лет.
– Главное – начать. – Сейчас ее голос звучал совсем тихо, почти безжизненно, в нем не осталось и следа той бодрости и энергии, которая всех в Талиесинском братстве заставляла следовать ее воле. Возможно, я был единственным, кто это почувствовал, только мне в ее голосе послышались слезы.
– Ну конечно… Взять и выгнать меня глухой ночью…
Энея покачала головой и отвернулась к черному ветровому стеклу. И я понял, что она действительно плачет. Когда она повернулась, в мокрых глазах отразились на миг красные огоньки приборов.
– Если ты не отправишься сегодня, я не выдержу и попрошу тебя не уходить. А если ты не уйдешь, я снова не выдержу и останусь на Земле… и никогда не вернусь.
В эту секунду мне безумно захотелось взять ее за руку, но я только крепче сжал штурвал.
– Эй, мы же можем вернуться вместе. Я вообще не вижу смысла уходить порознь.
– Смысл есть, – прошептала Энея так тихо, что мне пришлось склониться к ней – иначе бы я не расслышал.
– За кораблем мог бы съездить А.Беттик. А мы с тобой останемся на Земле до тех пор, пока не поймем, что готовы вернуться…
Энея покачала головой:
– Я никогда не буду готова вернуться, Рауль. Мне просто до смерти страшно!
Перед глазами у меня пронеслась вся наша лихая скачка по планетам – погони, перестрелки, факельщики, истребители, морские пехотинцы, швейцарские гвардейцы и та тварь, что чуть не прикончила нас на Роще Богов, – и я сказал:
– И мне страшно, детка. Может, нам лучше остаться? Здесь они не смогут добраться до нас.
Энея посмотрела на меня, и я узнал это выражение: нет, не упрямство, просто уверенность в том, что решение принято и говорить больше не о чем.
– Ладно. Но ты не ответила, почему А.Беттик не может сесть в этот каяк, проплыть по реке Тетис и привести корабль. И почему мне нельзя телепортироваться вместе с тобой.
– Я ответила. Ты просто не слушал. – Энея поежилась. – Рауль, если ты уйдешь и мы договоримся встретиться в определенное время в определенном месте в пространстве Ордена, мне придется телепортироваться отсюда и сделать то, что я сделать должна. А то, что я должна сделать сейчас, я должна сделать одна.
– Энея…
– Что?
– Ты хоть сама догадываешься, что это полный бред?
Девочка не ответила. Под нами, чуть левее, промелькнули костры какого-то лагеря. Я поглядел на них и прибавил:
– Не знаешь, что за эксперимент проводят там твои инопланетные друзья?
– Не знаю. И они не инопланетные друзья.
– Не инопланетные? Или не друзья?
– Ни то и ни другое. – Пожалуй, она впервые дала столь четкое определение тому богоподобному разуму, что похитил Старую Землю – и нас вместе с ней.
– Расскажи что-нибудь об этих не-инопланетных не-друзьях, – попросил я. – В конце концов все может случиться… Не факт, что я доберусь до назначенного места встречи. А знаешь, мне бы хотелось узнать их тайну, пока я еще не ушел.
– Расскажи что-нибудь об этих не-инопланетных не-друзьях, – попросил я. – В конце концов все может случиться… Не факт, что я доберусь до назначенного места встречи. А знаешь, мне бы хотелось узнать их тайну, пока я еще не ушел.
Не успел я закончить фразу, как тут же пожалел о своих словах. Энея вздрогнула как от удара.
– Прости, детка. – На этот раз я все-таки взял ее за руку. – Прости, я не хотел. Просто я очень зол.
Энея кивнула, и я снова увидел слезы на ее глазах.
Мысленно отвесив себе подзатыльник, я сказал:
– В Талиесине все были уверены, что эти инопланетяне – великодушные, богоподобные создания. Люди говорят: «Львы, и тигры, и медведи», а думают «Иисус, и Яхве, и И.П.» – ну тот, из старого фильма, который нам показывал мистер Райт. И все были уверены – когда братству придет конец, они явятся и отведут нас домой, к маме. Никакой опасности. Никакого переполоха. Никакого психоза.
Энея улыбнулась сквозь слезы.
– Люди ждут явления Иисуса, и Яхве, и И.П., которые придут спасать их задницы, уже давно, задолго до того, как, научившись прикрывать вышеозначенные задницы медвежьими шкурами, вылезли из пещер. Придется им подождать еще немного. Это наше дело… наша битва… и мы сами должны заботиться о себе.
– Чья «наша»? Ты, я и А.Беттик против восьмисот миллиардов возрожденных христиан? – горестно спросил я.
Энея снова изящно махнула рукой.
– Ага, – сказала она. – Пока – так.
Там, где мы приземлились, мало того что было темно, так еще и лил дождь – холодный, противный осенний дождь. Миссисипи – большая река, одна из самых больших на Старой Земле; катер долго кружил над водой, пока наконец не приземлился в маленьком городе на западном берегу. Я следил за посадкой по монитору – в залитом дождем иллюминаторе царила непроглядная тьма.
Мы пролетели над холмом, покрытым голыми деревьями, потом – над узким асфальтированным мостом и приземлились метрах в пятидесяти от берега, на мощенной камнем площади. Городок лежал в распадке между лесистыми холмами, и я разглядел на мониторе маленькие деревянные домики, кирпичные пакгаузы и несколько высоких зданий у самой реки – должно быть, силосные башни. Словом, самая обычная архитектура девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого столетий, характерная для этой части Старой Земли: то ли этот город почему-то миновали землетрясения и пожары Эпохи Бед, то ли львы, и тигры, и медведи восстановили его – не знаю. Узкие улочки были совершенно пусты, и инфракрасный датчик не обнаружил поблизости ни живых существ, ни работающих двигателей – но опять-таки было ведь всего полпятого утра, дикий холод и дождь. Кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, выйдет из дома до рассвета в такую погоду?
Мы накинули пончо, я подхватил свой рюкзачок и попрощался с катером:
– Пока, Корабль. Веди себя прилично.
Мы спустились по трапу в дождливую ночь.
Энея помогла мне вытащить из багажника каяк, и мы двинулись вниз, к реке, по мощенной камнем улочке. В прошлый раз у меня были очки ночного видения, какое-никакое оружие и крепкий плот со всякими приспособлениями. А сейчас – только лазерный фонарик, единственное, что напоминало о нашем путешествии на Землю (поставленный на минимум, луч освещал скользкую от дождя брусчатку метра на два перед нами), охотничий нож навахо в рюкзаке, несколько сандвичей и пакет с сухофруктами.
Я был вполне готов выступить против Ордена.
– Что это за город? – спросил я.
– Ганнибал, – ответила Энея, пытаясь удержать скользкий каяк.
Пришлось мне взять фонарик в зубы и подхватить проклятую лодчонку второй рукой. И лишь когда мы добрели до берега и я, опустив каяк на землю, снова взял фонарь в руку, я наконец сказал:
– А, Сент-Питерсберг.
Недаром я столько часов провел в талиесинской библиотеке за чтением древних печатных книг.
Энея задумчиво кивнула.
– Это безумие. – Я повел лучом фонарика вдоль пустынной улицы, по кирпичной стене пакгауза, вниз, к темной реке. Течение было ужасающе быстрым. Только безумец мог рискнуть пуститься в плавание.
– Да, – согласилась Энея. – Безумие.
Холодные струи дождя стекали с ее капюшона.
Я обошел каяк и взял ее за руку.
– Ты видишь будущее. Когда мы должны встретиться снова?
Она стояла, опустив голову, и я не видел ее лица. В руке, которую я отчаянно сжимал сквозь полу пончо, жизни было не больше, чем в засохшей ветке. Она что-то проговорила, но так тихо, что я ничего не расслышал сквозь шум дождя и рев воды.
– Что? – переспросил я.
– Я невижу будущее. Я помню отдельные его фрагменты.
– Какая разница?
Энея вздохнула и подошла поближе. Было холодно, и наше дыхание, превращаясь в пар, в самом буквальном смысле слова смешивалось в воздухе. От тревожного ожидания отчаянно забилось сердце.
– Разница в том, – объяснила она, – что видение – однозначно, воспоминание… ну, это совсем другое.
Я покачал головой. Дождь, стекая с капюшона, заливал мне глаза.
– Не понимаю.
– Помнишь день рождения Бетс Кимбол? Когда Джев играл на рояле, а Кикки упился до бесчувствия?
– Ну? – Меня уже раздражала эта дискуссия – посреди ночи, посреди дождя, посреди нашей разлуки.
– Когда это было?
– Что?
– Когда это было? – повторила она. Позади нас воды Миссисипи вырывались из мрака, чтобы в следующее мгновение вновь исчезнуть, умчаться во мрак со скоростью монорельсового поезда.
– В апреле. Нет, в начале мая. Точно не помню.
Энея кивнула.
– А как был одет в тот вечер мистер Райт?
У меня еще ни разу не возникало такого желания наорать на Энею или отшлепать ее. Ни разу – до этой минуты.
– Откуда мне знать? Зачем вспоминать?
– А ты попробуй.
Я тяжело вздохнул и устремил взгляд на темные холмы в черноте ночи.
– Вот дерьмо, ну не помню я… в сером шерстяном костюме? Да, точно, помню, он стоял у рояля, и на нем был серый шерстяной костюм. Ну тот, с большими пуговицами.
Энея снова кивнула.
– День рождения Бетс мы отмечали в середине марта, – проговорила она сквозь завесу дождя. – А мистер Райт не пришел, потому что простудился.
– Ну и? – Я уже знал, к чему она ведет.
– Ну и я помню отдельные фрагменты будущего, – повторила она, и в ее голосе послышались слезы. – Я боюсь полагаться на эти воспоминания. Если я скажу, когда мы должны встретиться снова, это может оказаться как серый костюм мистера Райта.
Одну долгую минуту я молчал. Капли дождя колотили по воде, словно крохотные кулачки по крышке гроба. Наконец я кивнул:
– Угу.
Энея подошла совсем близко и обвила меня руками. Зашуршали, соприкоснувшись, наши пончо. Я почувствовал, как пробежала дрожь у нее по спине. Она отступила на шаг:
– Дай мне, пожалуйста, фонарик.
Я молча протянул ей фонарь. Энея откинула нейлоновый фартук на крохотном кокпите каяка и осветила вделанную в фибропластовый корпус деревянную панель. На панели была единственная красная кнопка.
– Видишь?
– Ага.
– Не трогай ее, что бы ни случилось.
Скажу честно, это меня здорово рассмешило. Среди книг, которые я прочел в библиотеке Талиесина, были абсурдистские пьесы типа «В ожидании Годо». У меня возникло ощущение, что нас здесь затопило потоком сюра и абсурда.
– Я серьезно, – сказала Энея.
– Зачем нужна кнопка, если ее нельзя трогать? – поинтересовался я, вытирая мокрое от дождя лицо.
Энея покачала головой:
– Не трогай ее до тех пор, пока у тебя не останется иного выхода.
– А как я узнаю, детка, что иного выхода не осталось?
– Узнаешь. – Она еще раз обняла меня. – Давай-ка лучше спустим лодку на воду.
Я наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб. За последние несколько лет я делал это десятки раз – провожая ее в «отлучки», встречая, просто чтобы понять, какая у нее температура, когда она болела. Но сейчас, когда я наклонился, Энея подняла голову, и я в первый раз, сам того не ожидая, поцеловал ее в губы.
Кажется, я говорил уже, что во взгляде Энеи было куда больше силы, чем в прикосновении любого другого человека… что ее прикосновение было подобно электрическому разряду. А этот поцелуй… он был сильнее ее взгляда и прикосновения. В ту ночь, в Ганнибале, на западном берегу реки Миссисипи, на планете, которая когда-то звалась просто Земля, затерянной где-то в Малом Магеллановом Облаке, в темную дождливую ночь мне было тридцать два года, и за все тридцать два года я еще ни разу не испытал такого потрясения, каким стал этот наш первый поцелуй.
Я отпрянул. В луче фонаря я увидел, как блестят ее темные глаза… В них светилось озорство и еще, возможно, облегчение, словно закончилось долгое ожидание, и еще что-то…
– До свидания, Рауль! – Она приподняла корму каяка.
Совершенно ошалевший, я толкнул лодку в темную воду и, подтянувшись на руках, нырнул в кокпит. А.Беттик рассчитал все идеально: лодка была как раз по мне, как хороший костюм. Я устроился так, чтобы при гребле не задеть, случаем, красную кнопку. Энея толкнула каяк, и он закачался на воде. Она протянула мне весло, потом – рюкзак, потом – фонарь.