– Вы не полковник, дон Хайме, – Алехо понимал больше, чем говорил, – вы – генерал. Я вам до вечера нужен?
– Нет.
– Тогда наведаюсь на старую квартиру.
Лиопес аккуратно пересадил все еще воркующего Коломбо на окно и исчез. Хайме взглянул на часы. До «полкового ужина» было еще далеко. Можно заняться делами, но должен же этот день хоть чем-то отличаться от других! Генерал ордена Пречистой Девы аккуратно выложил в ряд оставшиеся одиннадцать жетонов, чередуя голубей и коршунов, достал бумагу, очинил перо и зажег свечи. Не потому, что стемнело, просто живой огонь будит память…
3 Миттельрайх. Витте– Император ждет, – объявил рябоватый офицер в черном с оранжевой оторочкой мундире, и двое живо напомнивших Фарабундо белобрысых гигантов раздвинули алебарды..
Инес быстро глянула на Бенеро, тот невозмутимо взял супругу под локоть и провел меж солдат. Освещенная всего двумя светильниками приемная была пуста и потому казалась огромной. За тяжелыми портьерами виднелась открытая дверь, над которой красные длинноногие волки вздымали щит со своим коронованным собратом и луной. Под щитом возлежала огромная собака. Почуяв чужаков, она подняла тяжелую, почти драконью голову и глухо зарычала.
– Впусти, – пророкотало из комнаты, – лежать, Шварциг. Лежать!
Пес послушно уронил голову на лапы, но рычать не прекратил. Инес захотелось ухватиться за мужа, но не уподобляться же Мариите, и потом собака – это только начало. Если повелитель Миттельрайха снисходит до городского лекаря, готовься к неожиданностям.
– Входите, – велел все тот же голос, и они вошли. Герхард Ротбарт стоял у окна, глядя в неяркое небо. Заслышав шаги, он неторопливо повернулся. Знаменитая, не тронутая годами рыжина в сочетании с почти черными бровями и бородой придавала императору варварский вид, да Ротбарты и были варварами. Удачливыми, умными и жестокими. И еще они умели помнить, потому что на массивном письменном столе красовался бюст рэмского патриция, а с полотна над камином грозил мечом рыжий великан в плаще из волчьих шкур.
– Именно так, – перехватил взгляд Инес Герхард, – Константин Одинокий и Вольфганг Ротбарт. По мнению латинян – враги, а по-моему – истинные создатели Миттельрайха. Волку легче иметь дело с волком, а не со стаей собак, кошек и мышей. Вы так не думаете, герр Йонас?
– Я не волк, – со своим всегдашним спокойствием сообщил Бенеро.
– Но и не ягненок. – Император ухмыльнулся и положил достойную предка ручищу на переплетенный в кожу том. – Если я спрошу вас, кто вы, вы ответите «человек». Я прав?
– Да, ваше величество. – Глаза мужа уперлись в раскрытую книгу, и Инес узнала «Диалоги» Перниона.
– Отлично. Про себя я тоже знаю все. Меня интересует мнение вашей супруги об Иоанне Онцийской и ее «святом Мартине». Что он за зверь?
Дубовый пол под ногами Инес стал вязким, но женщина сумела взять себя в руки. Даже не взглянув на Бенеро, она вышла вперед. Чужой лающий язык все еще давался с трудом, но тут уж ничего не поделаешь.
– Ваше величество, я ничего не знаю о королеве Иоанне.
– Я неправильно задал вопрос. – Герхард беззлобно отпихнул собаку. – Оставь, Шварциг… Не до тебя! Мне следовало спросить не жену аббенинского лекаря, а герцогиню де Ригаско. Должен признать, в жизни вы намного милее, чем на иконах.
– Как вы узнали? – Отказываться глупо, остается стоять и смотреть в глаза.
– Не я, – император откровенно забавлялся, – молодой фон Лемке. Он заметит хорошенькую женщину даже в доме врача. Вам не повезло, герцогиня, или, наоборот, повезло. Волокита только что вернулся из путешествия по землям мундиалитов. Онцийские художники в угоду Верховному Импарциалу четвертый год пишут с вас Пречистую зеньору. Лемке пошутил, что настоящая Зеньора живет в Витте. Я услышал и решил узнать больше. Я никогда не верил сказке о каменном госте, утянувшем в ад вдову с любовником, и о другой вдове, за добродетель введенной бронзовым супругом в рай.
– Тем не менее я в раю, – отрезала Инес, – потому что я счастлива.
– Отлично, зеньора. Витте называли по-разному, но вы первая уподобили мой город царствию небесному. Так что вы думаете о своей королеве? О своей бывшей королеве.
– Она несчастна. – Инья ответила прежде, чем подумала, и тут же поняла, что права. Хуана с ее горячими огромными глазами и ночными кошмарами была именно несчастна.
– Несчастная королева и несчастная страна. Страдания заразны, особенно если страдает монарх, – посочувствовал Ротбарт и сел, чем не замедлил воспользоваться Шварциг, водрузивший башку на хозяйские колени. – Садитесь оба. О вас, герр Йонас, я тоже наслышан. Вы умелый врач и достойный ученый. Известный вам фон Хильфбург в восторге от вашего трактата, запамятовал какого, и мечтает заполучить вас в свою Академию… Вы вовремя покинули несчастную страну, зеньор бен-Авнер. Вашим единоверцам повезло меньше.
– Не только им, – не согласился Бенеро. Он мог сказать больше. Некий «друг дона Алехо» раз в три месяца писал герру Йонасу. Про жуткие законы, калечащие жизнь всем, от крестьян до грандов. Про восстания в Мегреске и Агернаре. Про указы о «чистоте крови» и порожденные ими доносы. Про предательство, а иначе это никак не назовешь, ударившее не только по суадитам, синаитам, хитано, но и по жителям земель, добровольно признавших власть онсийской короны. Это были страшные письма…
– Зеньора задумалась? – раздалось совсем рядом. Инес вздрогнула и подняла голову. Император смотрел ей в лицо золотыми волчьими глазами и скалился, то есть улыбался.
– Ваше величество хотели, чтобы я вспомнила. Я вспоминала.
– Да? – Ей кажется или Герхард прячет смех?
– Да! – вскинула голову Инья. – Хуана смотрит на мир глазами Фарагуандо, а он видит только грехи. Он всегда был таким, но старая Протекта до поры до времени его сдерживала. Когда ее сломали…
– …Фарагуандо начал охоту, – закончил Ротбарт. – Ваш святой сумел найти не только дичь, но и гончих. Я был удивлен. Онция столетиями отбивалась на юге от синаитов, а на севере – от единоверцев. Она просто не могла позволить себе охотиться на своих.
– Все началось со смуты в Лоассе, – вмешался Бенеро, – и с того, что решительного Альфонса сменила несчастная Хуана. Я не видел королеву, но готов поклясться, что она больна.
– Нет необходимости, – отмахнулся Ротбарт. – Ваш сын – подданный Миттельрайха. Вы не сожалеете о том, что он не дворянин?
– Нет.
– А вы, зеньора?
– Я уже ответила, ваше величество. Я счастлива. – Только она почти ничего не знает о старшем сыне и очень мало о брате. Зато она слишком много знает об Онсии. Слишком!
– Гром и молния! – громыхнул Герхард. – Нет, зеньора, вы не можете оставаться простой горожанкой. Отсюда вы выйдете баронессой фон Шарфмессер. Это имя словно создано для врача, к тому же Шарфмессер на прошлой неделе остался без хозяина. Прежнего барона казнили за измену, и это была добротная, честная измена, а не бредни одержимого монаха…
– Ваше величество, – спокойно напомнил Бенеро, – дворяне Миттельрайха – мундиалиты. Я – нет.
Ротбарт небрежно погладил собачью голову.
– Мне все равно, кого и на каком языке вы благодарите, когда садитесь есть свой суп, – объявил он. – Вы его едите благодаря своему ремеслу и моей доброй воле. Барон Йонас фон Шарфмессер мне нужней еще одного чужеземного врача, и вы будете бароном. В таковом качестве вы сможете читать лекции студиозусам фон Хильфбурга и подписывать трактаты. Чем вы занимаетесь дома, меня не волнует. Если мо́литесь своему богу, молитесь и дальше. Он не испепелил вас за союз с латинянкой, не сожжет и за баронство, или зеньора приняла тайно вашу веру, а в церковь ходит для отвода глаз?
– Мы не ставим друг другу никаких условий. – Бенеро даже не попытался уйти от ответа. Более того, Инес поняла, что мужу нравится говорить с императором. – Но что скажут в Рэме?
– Если Папа умен, ничего, – с видимым удовольствием отрезал Герхард, – если глуп, это его беда, а не моя и не ваша. Я не навязываю подданным того, чего не делаю сам. Мой предок Зигмунд счел уместным украсить шпили Витте крестами. Тогда это было дешевле войны, только откуда Рэме знать, что у нас под рубашкой?
– То есть, – педантично уточнил Бенеро, – вы не относите себя к мундиалитам?
– Отношу, – Ротбарт тоже получал удовольствие от разговора, – когда принимаю послов. Дразни мы Рэму старой верой, вернее, верами, Папе пришлось бы раз за разом совать пальцы в нашу похлебку. Удовольствия это не доставило бы никому, а так условности соблюдены. Латиняне могут бодаться с реформаторами, а я – решать, с кем воевать и воевать ли. Это удобно, не правда ли, барон?
– Вы – тонкий политик, ваше величество, но я не барон.
– Вы – тонкий политик, ваше величество, но я не барон.
– Да, я политик. И потому не сказал вам ничего, чего бы не знали мои друзья и мои враги, а сейчас – к делу. Бежавшие из Онции суадиты просят разрешения поселиться в Миттельрайхе. В обмен на еще не проглоченное Священным Трибуналом золото. Старейшины, или кто там у вас, ожидают моего ответа в Залмецбурге. Я готов принять беженцев и ограничиться третью предложенной платы, но с условием – суадиты станут моими полноценными подданными. Не меньше, но и не больше.
Они будут жить по моим законам, выучат наш язык, примут наши имена, наденут наше платье и поселятся в разных городах сообразно своим ремеслам, то есть сделают то, что сделали вы. Ваш бог меня не волнует, пока он сидит в ваших домах и ваших головах. Мне нужны золото, ремесла и умение торговать, но не споры и войны из-за тех, кого мы при жизни не увидим. Вы, фон Шарфмессер, отправитесь в Залмецбург и убедите суадитов принять мои условия, а затем проследите за их исполнением. Обеими сторонами. Если вы потерпите неудачу, то вернетесь к своим трактатам, а суадиты – к своим кострам. Что скажете, барон?
– Я отправляюсь сейчас же, ваше величество.
– Завтра. Сейчас мы будем обедать. Позвольте вашу руку, зеньора!
4 Рэма«Почтенный дон Хоньо, – левая рука прекрасно знала, что делает правая, но обладала совершенно другим почерком, – известный Вам дон Алехо свидетельствует Вам свою признательность».
Они не виделись четыре года, но отец Хуан знал, что его младший племянник назван в честь дяди. Бенеро аккуратно писал одному из рэмских аптекарей, человеку одновременно корыстному и богобоязненному. В Миттельрайхе все шло хорошо, только Инес беспокоилась о тех, кого оставила. Что ж, это лучше, чем наоборот. Тот, кто играет с драконами и змеями, должен быть неуязвим, а матери и сестры слишком часто становятся заложницами.
«Дон Алехо только что вернулся из деловой поездки в Доньидо, где был приятно удивлен случайной встречей с молодым герцогом де Ригаско. Этот вельможа подает большие надежды…»
И это на самом деле так. Карлос Младший должен выжить и понять, что за время и место ему достались. Совершеннолетие – прекрасный повод для разговора по душам. Фарагуандо отпускает в Рэму даже тех, кого разумней держать при себе, так что встреча пройдет в орденской резиденции. От Онсии отцу Хуану лучше держаться подальше. Чтобы вновь не превратиться в Хайме де Реваля, бросившегося со шпагой на каменного монстра, и не дать этого сделать племяннику. Проклятье, он следит за Карлосом глазами Алехо не только ради сестры, но и потому, что сын Льва Альконьи сможет схватить руками огонь. Если ему объяснить как.
«Возможно, Вам и Вашей супруге будет любопытно, что в Рэме стало одним монашеским орденом больше…»
Если б можно было променять год жизни на вечер с Инес и Бенеро, он бы променял… Или нет? Порой для завершения задуманного не хватает дня или часа, так можно ли рисковать целым годом? Чтобы создать орден, способный бросить вызов Фарагуандо и иже с ним, понадобились чудо, война и море смешанной с правдой лжи, а чем придется мостить дорогу дальше?
«Его адепты не проповедуют, но лишь доверительно разговаривают с людьми о божественных вещах. О том, что человек, как творение Божье, по определению обладает достоинством и правами, которые не должна и не может отнимать ни одна земная власть…»
Доверительные разговоры с интриганами, сплетниками, доносчиками, убийцами, от которых что-то зависит или может зависеть. Скольким из них прежний Хайме де Реваль не подал бы руки? Дать мерзавцу пощечину, вызвать на дуэль, указать на дверь – это просто. Куда труднее негодяя остановить, но умнее всего его использовать. Благородству претит игра чужими судьбами, подлость это делает охотно. И добивается своего. Как Хенилья, слепивший из страха перед «белолобыми», праведного гнева и чужого подвига войну, а из войны – «Орла Онсии». Но в одном дон Гонсало все же был прав. Останься все по-прежнему, он не получил бы ничего, кроме спокойной старости и чистой совести. Впрочем, покойный командор считал свою совесть чистой, а дело – правым. Хайме де Реваль на свой счет не обольщался.
«Я хочу, чтобы Рэма была не позором, а гордостью нашего мира, но покоя для Онсии я хочу больше…»
Как заманчиво оправдать то, что творишь, великой целью, но если ты не Адалид, его доспехи не спасут. Пожертвовав сотнями, отправив Фарагуандо хоть в рай, хоть в преисподнюю, ты спасешь тысячи, но останешься убийцей и клятвопреступником и пребудешь им во веки веков, даже если тебя объявят святым. Цель не оправдывает преступлений, и все равно ты ради нее должен пожертвовать всем. И пожертвуешь…
«…покоя для Онсии я хочу больше…» А ты дал себе волю, генерал! Ты даже забыл, что пишешь не от своего имени. Придется начать с чистого листа и ограничиться делом. Бенеро все еще ищет ответы на загадки Гуальдо. Вряд ли он обошел Перниона, но мало ли…
«Я хотел бы передать Вам просьбу одного почтенного богослова, работающего над трактатом о влиянии святой воды, крестного знамения и священных символов на существа и сущности различной природы. Он уже описал известный Вам случай, имевший место четыре года назад неподалеку от обители Пречистой Девы Муэнской, и теперь ищет упоминания, даже самые смутные, о явлениях подобного рода. В частности, ему удалось отыскать весьма примечательную запись.
Около семисот лет назад лоуэллский епископ обратился в Рэму с вопросом, допустимо ли крещение населяющих некие холмы созданий, а также их детей, и получил ответ, что не только допустимо, но и крайне желательно, поскольку такова обязанность Церкви, а с наличием души Господь разберется. В архивах также встречаются сведения о том, что синаитские демоны иногда принимали человеческую веру и сосуществовали с людьми. Упомянутый богослов был бы крайне признателен за сведения о подобных случаях как в Миттельрайхе, так и в любых других землях, когда бы те ни имели место.
Зная же Ваш интерес к разнообразным зеркалам, Ваш покорный слуга, в свою очередь, берет на себя смелость пересказать малоизвестный отрывок из Пернионовых „Диалогов“. Мундиалитская церковь, более чем высоко ценя труды корпорского мудреца, сочла тем не менее нужным скрыть часть его наследия от непосвященных. В первую очередь это касается избранных диалогов, в которых описаны языческие верования и суеверия. Один из них повествует об аттлах, мифических предках латинян, чьи исконные земли погрузились в море. Именно к ним восходят известные Вам легенды о зеркалах смерти и зеркальной дороге.
Аттлы поклонялись огню и отражениям, возводя свои храмы на берегу спокойных озер, в чьих глубинах жрецы читали высшую волю. Как утверждает Пернион, они полагали наш мир не более чем отражением Изначального Огня, вспыхнувшего среди Хаоса.
„Никто не знает, как долго горел огонь, поскольку времени не существовало, пока из пламени не вышли боги. Сперва разделив Хаос на Тьму, Свет и Время, а затем смешав их, они создали первый из миров и два глядящих друг на друга зеркала, отразивших Изначальный Огонь, Творцов и Сотворенное. Так возникло множество миров-отражений, повторяющих и отвергающих друг друга. Чем меньше кажется отражение, тем дальше мир от Изначального Огня и тем сильней отличается он от божественного замысла. Главное совпадает, но знают ли смертные, что есть главное? Любое отражение несовершенно. Мы поднимаем правую руку, но в зеркале она кажется левой“.
Пермион обоснованно полагал эти верования абсурдными, но было бы забавно, если б где-то существовал мир, в котором Хаммера звали бы Мартином, а Фарагуандо – Томасом, где вскормленные львицей близнецы стали врагами, а Луи Бутор променял хаммерианство на корону…»
Это и в самом деле было бы забавным, но подобные мысли «друг дона Алехо» бумаге не доверит, и Хайме безжалостно сжег исписанный лист. Начинать новое письмо было поздно – небо за окном стало густо-синим, внизу, надо полагать, уже собирались соратники.
– Мы не опоздаем? – заволновался Коломбо, позабывший ради торжественного выезда на генеральском плече об оскорбительных жетонах и неправильном хвосте.
– А как же черные перья? – усмехнулся Хайме. – Или Бонавентура прощен?
– Если генерал ордена говорит, что черное – это белое, – вывернулся фидусьяр, – значит, это так и есть.
Хайме усмехнулся и подошел к зеркалу. Не то чтобы он любил свое отражение, но посеребренное стекло, равно отражавшее живых и мертвых, успокаивало. Неужели все случилось именно с ним? Честолюбивые мальчишеские помыслы, негаданный бой, рана, монашество, жизнь без любви, смерть без смерти, мертвые друзья, неподъемное дело… Погасить костры не только в мундиалитской Онсии, но и в отвергнувших Рэму землях, защитить тех, кто учит и лечит, разобраться в свалившихся на голову чудесах, обуздать фанатиков, взять за горло сильных мира сего и заставить служить людям и Господу. Не слишком ли много для человека, который даже не вынесет допроса с пристрастием?