Что ж, джентльмены, природа есть природа, и я это слышу и думаю: ежели подъехать в Уимблдон-Коммон и, так сказать, произвести разведку, вреда же не будет, так ведь? И вот в девять вечера двадцатого ноября — обратите внимание на дату, джентльмены! — я отправился в Уимблдон и встретился там со своим товарищем, и мы прогулялись рядом с домом вашей светлости.
Гэмбл внезапно повернулся к судье. Все присутствующие в зале сделали то же самое. Было очевидно, что Степлтон не столько раздражен, как озадачен. Его взгляд был одновременно испытующим и полным любопытства. Мгновение казалось, что он хочет что-то сказать, но вместо этого он сделал обвиняемому знак продолжать. Гэмбл улыбнулся и продолжил свой рассказ.
— Так вот, джентльмены, тогда мой товарищ — достойный джентльмен! — сказал, что дом его светлости стоит недалеко от дороги со стороны общинных земель. Окна его столовой выходят на дорогу. И, как и говорил мой товарищ, ставни не были закрыты, и мы видели все, что происходит внутри. Теперь я прошу особого внимания его светлости к моим словам. Комната была вся освещена электричеством, в большом камине горел славный огонь. В глубине комнаты стоял буфет черного дуба, весь набитый золотой и серебряной посудой — подносы, кубки, вазы и тому подобное, и все это дивно сверкало на свету. Трое человек сидели в креслах перед огнем. Возможно, его светлость сочтет нужным обратить внимание на их описание. Одним из них был сам его светлость, в вечерней одежде, — его описывать мне нет нужды. Второй была леди — супруга его светлости, как я понял, — она сидела и вязала и напомнила мне мою матушку, джентльмены, уж так она мирно выглядела. А третий Степлтон слегка подался вперед в сторону обвиняемого и нетерпеливо ожидал следующих его слов. Прежде чем продолжать, Гэмбл бросил на него быстрый взгляд.
— Третий, — сказал он, — был высокий благообразный старый джентльмен, иностранец, похоже, с острой белой бородкой и вощеными усами. Он сидел между ними и курил большую сигару. Он тоже был одет по-вечернему, а на шее у него была повязана красная ленточка с какой-то звездой или медалью. Очень мирно они выглядели со своими сигарами и стаканами.
Степлтон, непонимающе взглянув на барристеров, снова выпрямился и, погрузив руку куда-то во внутренний карман, скрытый в складках мантии, вытащил записную книжку. Гэмбл умолк, но кивок судейского парика побудил его продолжить.
— Ну так вот, джентльмены, — произнес он, одобрительно оглядывая толстого председателя. — Мы с моим товарищем увидели все это и пошли себе пропустить по паре стаканчиков, а потом направились к нему домой и поужинали. А потом он спросил меня, что я думаю об этой работе — дело, мол, плевое, особенно для джентльмена с моими способностями. Может быть, говорю я, но мне бы хотелось еще разок прогуляться по окрестностям, когда все стихнет. Просто чтобы освоиться. А он говорит, что, во всяком случае, ни кошек, ни собак дома нет. Его светлость, мол, их терпеть не может. Как по мне, кошки значения не имеют — мне не раз приходилось работать в присутствии пары кошек, и они вроде бы даже с интересом за мной наблюдали. Но собаки — это, конечно, другое дело. Так ты уверен, спрашиваю, что там нет собак? Ни единой, говорит. Вот лошадей его светлость любит, а собаки ему нипочем не нужны. Ну отлично, говорю. Тогда давай-ка, говорю, посидим еще, а после полуночи я схожу на разведку.
Не то чтобы, говорю, я собирался работать прямо сегодня, но на двери и окна взглянуть надо. Так что мы еще промочили глотки, поговорили о том о сем, и в половину первого я пошел обратно, прошел тем удобным лесочком, чтобы взглянуть на дом его светлости в темноте.
Тем временем судья Степлтон сверился с какими-то записями в своей книжечке и захлопнул ее. Теперь он сидел, оперевшись подбородком на руку, испытующе смотрел на Гэмбла, и видно было: все, что он слышит, его изрядно развлекает. Так он и наблюдал за тем, как обвиняемый с готовностью излагает свою историю, а тот продолжил свое чистосердечное повествование, словно бы подмигнув присяжным.
— Итак, джентльмены, — и он перегнулся через трибуну, словно желая поверить некую тайну всем присутствующим в суде, — вы видите, что я с вами честен, раз уж сам выдаю себя! Ведь когда я вошел в сад его светлости, я очутился там, где мне не следовало бы находиться, и к тому же с намерением совершить тяжкое преступление. Правда, я не собирался совершать его прямо тогда, может, через пару вечеров. Я просто хотел оглядеться. Ну я и огляделся — со всеми предосторожностями. Я взглянул на двери и окна — спереди, сзади и с боков дома. Выяснил, что там нет никаких чертовых собак, и пошел осторожно взглянуть на окна в столовую, где в буфете были расставлены тарелки. И пока я, тихо как мышонок, сидел там, в комнате внезапно вспыхнул свет, и вошел его светлость, держа в руке свечу из спальни. И чтобы доказать вам и ему, что я его видел, я скажу, что на нем была пижама в розовую и белую полоску, а горло его было замотано белой шалью. И как, спрашивается, уважаемые джентльмены и ваша светлость, я мог бы это все увидеть, если бы меня там не было?
За этим последовала еще одна драматическая пауза, во время которой Гэмбл спокойно и пренебрежительно взглянул на Дикинсона. В гробовой тишине он продолжил:
— И более того, джентльмены! Секундой позже пришел второй джентльмен. Тот самый, с острой бородкой и вощеными усами. На нем был ярко-красный халат с черным поясом. У него тоже в руках была свеча, и я понял, что их обоих разбудило нечто, о чем я не имел ни малейшего понятия, так как сам я не издавал ни звука и всего лишь смотрел в окно. Они немножко поговорили друг с другом, затем его светлость ушел в залу и тут же вернулся в большом пальто и с фонарем. И тогда, джентльмены, я свалил оттуда, выбрался из сада и укрылся между деревьями на другой стороне дороги. Минуты через две пришел полисмен, и я услышал, как его светлость обращается нему с порога, и пошел себе оттуда через общинные земли и домой к моему товарищу. Там я сидел, пока не начали ходить рабочие поезда[8], после чего уехал в Лондон. И вот он я, и я вопрошаю всех присутствующих: как я мог побывать этой ночью на Авеню-роуд, если я был в Уимблдоне, во многих милях оттуда? И я прошу его светлость, как джентльмена, подтвердить мои слова, поскольку он может их подтвердить!
Внимание присутствующих в суде переключилось с обвиняемого на судью. Каждый взгляд был устремлен на господина судью Степлтона. Он медленно выпрямился и взглянул поверх очков сначала на Гэмбла, а затем — на обвинителя.
— Это, безусловно, весьма знаменательное утверждение со стороны подсудимого, — начал он. — Я в весьма любопытном положении. Меня просят одновременно выступить в роли свидетеля и судьи. Если бы это дело разбирал один из моих коллег, обвиняемый, видимо, представил бы ту же позицию защиты и вызвал бы меня в качестве своего свидетеля. Я в некотором затруднении, но тем не менее я подтверждаю, что сказанное обвиняемым является правдой. В самом деле, я всю жизнь питаю некоторое предубеждение — признаю, это довольно глупо — против использования ставень и занавесок. Правда и то, что в буфете у меня хранится изрядное количество золотой и серебряной посуды, и по вечерам, если комната освещена, все это, вероятно, можно разглядеть с дороги. В данном случае я не придаю большого значения этим подробностям — заключенный мог выяснить их в любое время. Но, — и его светлость взял свою маленькую книжечку, — не могу не подтвердить, что упомянутые события действительно произошли в моем доме в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября и в точности так, как описал их обвиняемый. В тот вечер у меня ужинал и ночевал старый друг, месье Поль Лавонье, знаменитый французский ученый. Выглядел он именно так, как рассказал заключенный, — на нем был воротничок и богато украшенная звезда. Примерно в час ночи мне действительно послышался какой-то звук в саду, и я спустился в столовую, будучи одетым именно так, как описал обвиняемый. Вместе со мной спустился месье Лавонье, одетый в полном соответствии с описанием. Я действительно набросил пальто, зажег фонарь, который храню в холле, открыл парадную дверь и позвал проходящего мимо констебля. Тот осмотрел сад и не увидел ничего подозрительного. И по правде сказать, — продолжал его светлость с понимающей и веселой улыбкой, — я не думаю, чтобы человек, той ночью ставший свидетелем описанных событий в моем доме в Уимблдон-Коммон, мог в то же время совершить ограбление на севере Лондона. Возможно, он покинул Уимблдон сразу после того, как его спугнули в моем доме, в час ночи или около того, и направился на Авеню-роуд. Но как вы помните, господа присяжные, согласно показаниям мистера Тиррела, он лег в два часа ночи и проспал всего два часа, так как ему надо было успеть на поезд, отправляющийся с вокзала Кингс-Кросс. Таким образом, ограбление произошло между двумя и четырьмя часами ночи. В этот промежуток нет ни одного поезда из Уимблдона в город, и представляется невероятным, что обвиняемый мог бы до четырех утра преодолеть многомильный путь от моего дома, где он определенно был около половины второго, до Авеню-роуд. В данный момент я неофициально подтверждаю показания обвиняемого — в этой исключительной ситуации у меня нет другого выхода. Таким образом, обвинение базируется исключительно на отпечатках пальцев, и по этому вопросу я выскажусь чуть позже.
Судья взглянул на обвинителя:
— Есть ли у вас вопросы?
— Да, ваша светлость, — ответил ошеломленный барристер и повернулся к Гэмблу: — Почему вы не рассказали все это раньше?
— Потому что хотел рассказать все здесь, — парировал Гэмбл.
— Знали ли вы, что это дело будет разбирать его светлость?
— Нет, пока Дикинсон мне не сказал, когда меня передали суду, — ответил Гэмбл, указывая на детектива.
— Вы собирались вызвать его светлость в качестве свидетеля?
— А вы как думаете! — ухмыльнулся Гэмбл. — Еще бы.
— Почему вы не вызвали сюда вашего товарища из Уимблдона?
— Что? — воскликнул Гэмбл. — Выдать его за то, что он предложил мне работу? Нет уж, он весьма уважаемый человек, у него там магазинчик.
— Вы могли бы и не указывать, что этот уважаемый владелец магазина предложил вам работу! Вы могли бы вызвать его, чтобы он подтвердил, что большую часть ночи вы провели с ним в Уимблдоне, без объяснения причин. Чем еще вы можете доказать, что были в Уимблдоне?
Гэмбл, усмехнувшись, полез в карман своего жилета. После усиленных поисков где-то за подкладкой он выудил бумажку и передал ее судье.
— Вот! — произнес он. — Билет из Уимблдона до Ватерлоо. Контролеры его не забрали, а я не выбросил. Взгляните-ка на дату.
После некоторой консультации между судьей и стороной обвинения его светлость снял очки, неторопливо повернулся к присяжным и завел беседу об отпечатках пальцев. А Дикинсон тем временем хмурился и толкал своего коллегу, сидящего рядом, — он знал, что господин судья Степлтон весьма скептически относится к данной теории, не раз язвительно отзывался о ее приверженцах. Нетрудно было предположить, чем все закончится. Присяжные огласили вердикт «невиновен», и Гэмбл сошел со скамьи подсудимых свободным человеком. Он нашел Дикинсона и широко ухмыльнулся.
— Что я вам говорил, господин Умник? — Он скорчил рожу детективу. — Говорил я вам, что в этот раз вы сели в лужу?
— Умник здесь ты, — ответил Дикинсон. — Ты обвел вокруг пальца меня и всех остальных. Я бы не отказался дать тебе пятерку, чтобы узнать, как все было на самом деле.
Но Гэмбл лишь скорчил очередную рожу и отправился за вожделенной выпивкой.
Дикинсон был уверен, что Гэмбл каким-то образом одурачил суд и на самом деле именно он — виновник случившегося на Авеню-роуд. Но как Гэмблу удалось все это провернуть, он не понимал. Еще какое-то время детектив приглядывал за ним, и каждый раз при встрече Гэмбл насмешливо подмигивал ему. Гэмбл радовался не произошедшему эпизоду, а тому, что он завязал и Дикинсон теперь не сможет к нему прицепиться. Как бы пристально Дикинсон ни наблюдал за Гэмблом, ему не удавалось выяснить ничего нового.
Внезапно Гэмбл исчез с горизонта. Его не видели в обычных местах, он пропал бесследно. Когда с момента его исчезновения прошло уже некоторое время, до Дикинсона дошли первые сведения о нем, исходившие от одного из тех странных людей, что кружат между преступниками и их ловцами и, не принадлежа ни к одному из этих кругов, не обладают даже и той честью, что существует в воровском обществе. Этот человек, беседуя с Дикинсоном, внезапно свернул на интересовавший его предмет.
— В последнее время не слышали о Джеке Гэмбле, так ведь? — спросил он. — И не услышите. Он начал с чистого листа и свалил в Австралию с товарищем, лошадьми торговать. Все по-честному.
— Вот и все, — заметил Дикинсон.
— Вот и все, — подтвердил его собеседник и рассмеялся, как будто от удовольствия. — Хорошо он вас провел с этим дельцем с Авеню-роуд, а? Были, конечно, люди, которые знали, как все произошло, — я, например. Раз уж теперь старина Джек на другой стороне Земли, я вам, пожалуй, расскажу все по секрету. Дело было так. Когда Джек вернулся с последней отсидки, они с одним парнем стали приглядываться, чего бы такого грабануть. Одним из вариантов был дом на Авеню-роуд, другим — дом судьи в Уимблдон-Коммон. Они договорились, что возьмут их одновременно. Джек был на Авеню-роуд, другой направился в Уимблдон, и у него там ничего не вышло. Это с ним произошло все то, о чем Джек говорил в суде! На следующий день он все подробно рассказал Джеку, дал ему тот билет, и они сговорились, что если одного из них возьмут за дело на Авеню-роуд, он использует Уимблдон как алиби. Взяли Джека, и он рассказал все, что было с тем парнем, как будто это произошло с ним — память-то у него хорошая. Все просто, да, мистер Дикинсон?
Мистер Дикинсон сухо ответил, что всегда полагал Джека Гэмбла умным малым, и отправился к господину судье Степлтону, чтобы пополнить копилку знаний этого ученого джентльмена.
Примечания
1
Полицейский суд рассматривал дела о мелких преступлениях. Он прекратил свое существование в 1949 г. (Здесь и далее — прим, перев.)
2
Тюрьма предварительного заключения.
3
Центральный уголовный суд (Central Criminal Court) находится в лондонском Сити и больше известен как Олд-Бейли (Old Bailey). Подробнее см.{2}
4
Здесь перечислены те, кто совершил прорыв в деле точной идентификации преступников. Альфонс Бертильон (1853–1914) придумал систему антропометрической идентификации (бертильонаж), Уильям Гершель (1833–1917), Фрэнсис Гальтон (1822–1911) и Эдвард Генри (1850–1931) заложили основы дактилоскопии. Подробнее см.{3}
5
Общинные земли (common) — неразделенная земля, принадлежащая всем членам общины (жителям района или округа); в современных условиях коммон часто представляет собой что-то вроде неогороженного парка.
6
Уимблдон-Коммон—одна из трех частей района Уимблдон на юго-западе Лондона.
7
Стипль-чез (steeplechase) — скачка с препятствиями, чрезвычайно популярное в Англии состязание.
8
С 1883 г. специальные поезда функционировали в утренние часы, чтобы рабочие могли добраться до заводов и фабрик.
Комментарии А. Борисенко, А. Азов, И. Мокин, В. Сонькин
1
«ЧЕРНАЯ МАРИЯ»BLACK MARIA
Полицейский транспорт для перевозки заключенных. Сначала это была специально оборудованная повозка, потом — автофургон. И в том и в другом случае заключенного перевозили в своего рода клетке, где он был отделен от перевозящих его полицейских и не мог ни напасть на них, ни убежать. Впервые это название появилось в тридцатые годы XIX в. в Америке; по одной из версий, полицейские повозки стали называть так в честь Марии Ли, чернокожей хозяйки пансиона, которая нередко помогала констеблям Бостона препровождать за решетку разбуянившихся пьяниц. «Черная мэрия», запряженная парой лошадей, стала в 1858 г. первым транспортным средством Столичной полиции. Корней Чуковский в книге «Высокое искусство» приводит такой курьез: переводчик неправильно понял стихотворение Л. Хьюза, содержащее обращение к «черной мэрии», поскольку решил, что оно адресовано чернокожей красавице. Интересно, что и по-русски было название «черная маруся».
2
ОЛД-БЕЙЛИOLD BAILEY
Центральный уголовный суд, находящийся на улице Олд-Бейли (по которой он и получил свое название). Современное здание было построено на месте разрушенной Ньюгейтской тюрьмы в 1902 г. и официально открыто в 1907 г. Эдуардом VII. После этого некоторое время здание суда называли Нью-Олд-Бейли или просто Нью-Бейли.
3
Драматическая история дактилоскопииНесмотря на громкий успех Бернарда Спилсбери, в межвоенные годы многие скептически относились к научным методам в криминалистике. Маршалл Холл говорил на процессе Смита, что все это — американские штучки, которые не следует допускать в британское правосудие. В рассказе Дж. С. Флетчера «Показания судьи» (1919) мы видим, как театральный жест торжествует над научным фактом. С самого начала мы узнаем, что «судья Стэплтон скептически относится к теории об отпечатках пальцев» и инспектор Дикинсон — «убежденный сторонник дактилоскопии» — вовсе не уверен, что найденная им улика будет принята во внимание. Это неудивительно, поскольку в полной мере систему опознания преступников по отпечаткам пальцев в Скотленд-Ярде внедрили только после 1920 г., а до того дактилоскопия была всего лишь интересной теорией, вызывавшей сомнения из-за полной недоказуемости своего основного принципа — что у двух человек не может быть одинаковых отпечатков пальцев.