Сердюков работал в полиции, а Хорошевский трудился на ниве народного просвещения. И тот и другой достойно служили обществу. Ни тот ни другой не стяжали ни славы, ни денег, ни орденов, но считали свое дело первостепенным и благородным занятием, без которого не может быть прогресса Отечества. Оба не имели семьи и полностью посвятили себя любимому делу. Казалось бы, все в их жизни предопределено и идет по некоему плану, ан нет.
Однажды Сердюков, к немалому своему удивлению, получил от кузена приглашение на свадьбу. Это было столь неожиданно, что Константин Митрофанович не поверил собственным глазам и поначалу решил, что это розыгрыш. Андрей хоть и служил инспектором классов, но не утратил детских ребячеств и иногда позволял себе разные милые шутки и весьма легкомысленное поведение: то на велосипед вскочит, то снимет обувь и бредет босиком по лужам и смеется громко и беззаботно, словно дитя. Впрочем, все вольности он допускал только вне стен почтенного учебного заведения.
Однако на сей раз это не был розыгрыш, и церемония состоялась. Сердюков поначалу чрезвычайно конфузился невесты, совсем молоденькой барышни, недавней ученицы Хорошевского. «И как это его угораздило?» – недоумевал Константин Митрофанович. Сердюкова удручало, что теперь молодая жена займет его место в жизни товарища, что у него теперь не будет возможности навещать Андрея запросто, как бывало, и проводить с ним время, ничем себя не обременяя.
Невеста поначалу тоже настороженно отнеслась к угрюмому и несимпатичному родственнику, долговязому, белобрысому и молчаливому. Но молодая жена не хотела менять жизнь мужа по своему разумению. Она уважала его и полагала, что если Андрюша любит своего родственника и относится к нему не только как к родне, но и как к доброму товарищу, значит, и она будет принимать его радушно. Прошло немного времени, и постепенно неловкость первого узнавания и привыкания прошла, и Сердюков снова стал приходить в дом кузена, но только теперь он шел туда не только к нему, но и к ней.
Надо отметить, что женщин следователь побаивался и сторонился. У него никогда не складывалось с ними романтических отношений. Он не умел ухаживать, казался неуклюжим. Всегда затянутый в форменный сюртук, с сосредоточенным выражением лица погруженный в свои думы, он не производил впечатления завидного жениха. По роду службы, сталкиваясь с мошенниками и убийцами, он с печалью и отвращением убеждался в том, что женщины на этом поприще иногда превосходят мужчин.
Когда он познакомился с новой родственницей, то первое, что поразило его, это ее улыбка, ясная, открытая, светлая. Именно с такой улыбкой она однажды встретила его в своем доме. Андрея не было, он задержался на службе. Сердюков, усталый и замотанный, присел за чайный стол и в ожидании хозяина принялся коротать время в беседах с его женой. Вернее, говорила почти только она. Весело, непринужденно и с любовью она рассказывала о муже, его заботах. При этом от гостя не требовалось, чтобы он поддакивал, кивал головой или еще как-нибудь участвовал в разговоре. Сердюков молча отхлебывал чай. Но через полчаса он с удивлением заметил, что от этого милого щебетания у него на душе стало тепло и светло. Такое чувство бывает, когда ранним летним утром выходишь из сумрачного дома на яркое, но еще не жаркое солнце.
Аполония участливо смотрела на гостя, но без унизительной жалости к одинокому и неустроенному человеку. Это было доброе участие родственной души. Глядя в ее глаза, которые лучились счастьем и любовью, Константин Митрофанович в первый раз в жизни позавидовал товарищу, по-хорошему позавидовал. Любовь и тепло царили в доме Хорошевских. Такое редко встретишь. Работая в полиции, следователь часто сталкивался с темной стороной человеческих отношений: измена, предательство, ненависть, обман, ложь, подлость, тупая и слепая ревность – всего не перечесть. Аполония была мила и искренна. Она улыбалась всем телом: серыми глазами, чуть пухлыми губами, милыми ямочками на розовых щечках. И даже складочки на круглых локотках – и те улыбались гостю.
Потом пришел Андрей, большой, шумный, как медведь. Зажив семейной жизнью, он быстро пополнел на жениных обедах и стал еще крупнее. Оба высокие, рослые, Хорошевские чудесно смотрелись рядом. Оба страстно любили покушать и предавались этому занятию с особым удовольствием. Сердюкова потчевали до отвала, так, что он вынужден был расстегнуть пуговицы своего сюртука, затем снять его и расстегнуть ворот рубашки.
Придя домой, в свою холодную холостяцкую квартиру, он долго не мог заснуть, все ворочался, вставал, ходил из угла в угол. Что же с ним приключилось, неужели он так объелся? Увы, вовсе не перекормленный желудок не давал ему покоя. Перед его взором по-прежнему сияли лучистые глаза жены кузена, ее мягкая улыбка. Боже, как ему в жизни не хватало именно такой улыбки, которая согревала бы его своим светом! Вероятно, так смотрела на него покойная маменька, которую он плохо помнил.
Сердюков замычал и бросился на постель, устыдившись сам себя. «Ишь чего удумал! Не сметь! Не сметь!» – приказал он себе тогда. И не смел, не смел лишний раз показываться в дорогом ему доме. Так, совсем изредка, когда уж совсем становилось тоскливо и одиноко, приходил он погреться у доброго огня семейной любви Хорошевских.
Получив странное послание, следователь встревожился не на шутку. Что могло случиться между людьми, которые так нежно, так трепетно были привязаны друг к другу? Забросив все текущие дела, он поспешил на вокзал. Он мог позволить себе относительную свободу действий, потому как слыл на особом счету у начальства за необычайное усердие, толковость и преданность делу. Добравшись к вечеру до пансиона, он решил сначала составить собственное мнение об окружающей обстановке.
Частный пансион Хорошевских размещался в большом доме с хозяйственными пристройками, которые несколько лет назад супруги купили и обустроили на приданое жены. Этот дом находился вблизи от речки Тосны, в весьма живописном месте, что придавало пансиону дополнительную прелесть. Недалеко находился самый настоящий водопад. Берега реки напоминали дикий каменистый каньон из красноватых пород. Густой лес, высокий папоротник придавали пейзажу необычайную романтичность и таинственность. Пансион окружал довольно высокий забор с воротами, запиравшимися на ночь.
Когда Аполония увидела долгожданного гостя, она не выдержала и расплакалась.
– Бог мой! Что я вижу? Слезы! – Сердюков растерялся.
Как все мужчины, он не выносил женских слез, а слезы Аполонии для него были точно нож в сердце.
– Нет моих сил больше терпеть и притворяться! – воскликнула Аполония. – Я просто с ума схожу, не понимая, куда подевался Андрей Викторович. Ведь его нет уже целую неделю!
– И никакой записки, ничего не говорил? Припомните, Аполония Станиславовна!
– Записки не было, что особенно непонятно. Накануне Андрей Викторович говорил мне что-то, но я не поняла.
Аполония тяжело вздохнула.
– Припомните, припомните. Это очень важно! – Следователь, несмотря на усталость после дороги, расхаживал по директорскому кабинету большими шагами. Он так часто делал, это помогало ему сосредоточиться.
– Он говорил… говорил что-то непонятное, вроде как, может быть, нам придется перенести пансион в другое место. Возникли некие проблемы, которые он попытается понять и решить. Какие проблемы? Самому еще непонятно, но скоро все станет ясно.
– При этом он выглядел спокойным?
– Нет, скорее нет. Он действительно, я припоминаю теперь, выглядел взволнованным в последнее время. У него часто был тревожный взгляд, озабоченное лицо. Но когда я спрашивала его, он отшучивался. Андрей не хотел меня огорчать. Да и мало ли забот в таком большом деле! Правда, до этого между нами не существовало совершенно никаких тайн. Я ничего, ничего не понимаю!
Аполония всплеснула руками и дала волю слезам. Сердюков терпеливо переждал, пока она снова возьмет себя в руки.
– А не может это все быть связано с теми вашими неприятными историями?
– Вот именно поэтому я и не сказала никому и ничего, – уныло ответила Аполония.
Сердюков подошел к распахнутому окну и забарабанил длинными пальцами по подоконнику. В окно врывался свежий ветер летнего вечера. Колыхались занавеси, шумели деревья за окном. Мирная идиллическая картина окружала пансион, но где-то в воздухе притаилась опасность.
Почти год назад в пансионе стали происходить странные вещи. Одна из пансионерок, барышня Волкова, из состоятельной чиновничьей семьи, вдруг стала вести себя особенным образом. Девочка побледнела, имела испуганный и крайне смущенный вид, под глазами залегли тени. Она стала плохо учиться. Ее мать, приехавшая навестить дочь, была поражена, насколько та стала непохожей на себя. В кабинете директора состоялся весьма неприятный разговор. Госпожа Волкова обвинила владельцев пансиона в невнимании к ее дочери. Когда позвали девушку, она в присутствии директора, его супруги, классной дамы, матери, краснея и бледнея, стала лепетать нечто несуразное. Мол, ее преследует некий карлик! Какой такой карлик? На ноги был поставлен весь персонал, но, разумеется, никакого карлика не нашли. Аполония выразила осторожное предположение, что, вероятно, девушка нездорова. У нее самой в детстве случались видения подобного рода, приключившиеся на почве сильного недомогания. Однако потом все прошло. Госпожу Волкову это объяснение решительным образом не устраивало. Крайне недовольная, она забрала дочь из пансиона.
Минуло совсем немного времени, и уже другая ученица, тоже из старшего класса, дрожащим голосом поведала подругам о некоем маленьком человечке, который, как ей кажется, подсматривает за ней и другими девушками в дортуаре, коридорах, саду. Новое разбирательство опять ничего не дало. Забрали и эту девушку в крайне расстроенном состоянии и повезли лечиться на воды, заподозрив у нее душевное расстройство. Следом пансион лишился еще нескольких учениц по тем же причинам.
Странная история выплеснулась даже на страницы газет. Возникла шумиха и нездоровый ажиотаж. Запахло большим скандалом. Газетчики принялись рассуждать на тему о нравах, царящих в закрытых учебных заведениях. Некоторые горячие головы снова принялись кричать о необходимости преодоления раздельного обучения мальчиков и девочек. Замкнутая обстановка закрытых пансионов порождает изменения в психике, возникновение эмоциональных расстройств, неврастении, нездоровых фантазий пансионерок.
Шум поднялся такой, что дело Хорошевских, в которое были вложены все деньги Аполонии, оказалось под смертельной угрозой. Родители забирали девочек одну за другой и отзывали плату. Пансион стал терять репутацию.
В те трудные дни Аполония приехала в Петербург по делам и пришла навестить сестру Аделию. Как на грех, в этот день в доме у госпожи Липсиц собралось много гостей. Некоторые уже были наслышаны о неприятностях пансиона Хорошевских. Аделия, желая поддержать сестру и зятя, принялась горячо защищать пансион, расхваливая его на все лады, говоря, что именно там девушкам дается идеальное образование и воспитание, необходимое современной женщине.
– Тогда отчего же вы, милая, не отдаете свою единственную дочь в это замечательное заведение, ведь она уже доросла до того возраста, когда можно обучать наукам? – раздался голос одной из визитерш.
Повисло молчание. Хотя гости и сочли этот вопрос бестактным, но Аделия поняла, что оказалась в ловушке. Она должна была дать какой-нибудь вразумительный ответ, иначе уже завтра по газетам пойдет гулять новость, что даже родственники Хорошевских не хотят отдавать своего ребенка в этот подозрительный пансион. Сложность положения заключалась в том, что Аделия после окончания Института решила воспитывать девочку дома, дабы не лишать ее того, чего была лишена она сама, то есть семейной атмосферы. К тому же Лизочка была довольно слабеньким и болезненным ребенком и часто беспокоила мать своим состоянием здоровья.
Аделия колебалась с ответом. Разумеется, ее Лизонька будет учиться только в пансионе сестры, но, может быть, не теперь, а чуть позже, когда подрастет. Дама, задавшая вопрос, язвительно улыбнулась и закивала головой. «Ну да, конечно, пока других детей не перетаскает в темный лес неведомый карлик», – говорил весь ее вид.
Вечером того же дня Аделия рассказала все Антону Ивановичу. Антон с большой приязнью и пониманием относился к делу зятя и невестки. Ведь именно он распоряжался деньгами сестер Манкевич. Деньги на пансион он выдал без промедления, да еще пожертвовал от себя солидную сумму. И вот теперь все разваливалось на глазах. Желая поддержать Хорошевских, Липсиц, не без тяжелых раздумий, согласился отдать единственную дочь в пансион. Аделия проплакала всю ночь, а через неделю Лизонька уже присоединилась к другим ученицам младшего класса.
Карлик исчез так же внезапно, как и появился. Психозы и страхи среди учениц прекратились, скандал затих. Пансион зажил обычной жизнью. Однако теперь исчез сам Андрей Викторович.
Глава 10
«Андрюша, голубчик, ну где же ты? Где ты, мой родной, ненаглядный?» – Аполония в тысячный раз задавала этот вопрос, но он оставался без ответа. Она закрывала глаза, и перед ее мысленным взором опять возникал муж. Его внимательные близорукие глаза смотрели из-за стекол пенсне.
– Так, стало быть, вы поклонница творчества Тургенева? – переспросил инспектор. – Чудесно, чудесно!
Он заулыбался совсем оробевшей ученице. Аполония долго собиралась с духом, прежде чем подойти к учителю с вопросом. Она и сама не понимала, отчего у нее такая робость. Другие девочки наперебой спрашивали Хорошевского обо всем, что придет в голову, по большей части о всяких пустяках. О чем она спросила, какой задала вопрос? Аполония так испугалась и смутилась, что потом напрочь забыла. Да и Андрей Викторович тоже не помнил. Да и как можно было запомнить среди сотни вопросов, которые каждый день градом сыпались на него?
С той поры Аполония уже не робела так отчаянно и все чаще осмеливалась обсуждать с Андреем Викторовичем прочитанное и передуманное. Поначалу он не выделял ее среди других учениц. Однажды она почувствовала, что на уроке он, увлекшись, смотрит в ее сторону. Точно только ей посвящает свои вдохновенные рассказы. Иногда он приглашал учениц включиться в разговор, поощрял их высказывания. Аполония никогда не поднимала руки, хотя всей душой желала ответить. Почему, она и сама не знала. Хорошевский, выслушав ответы воспитанниц, иногда вдруг спрашивал:
– Ну те-с, а что думает мадемуазель Манкевич по данному вопросу?
Аполония откидывала крышку парты и поднималась. Ее ответы доставляли учителю явное удовольствие. Вскоре она превратилась в лучшую ученицу класса. По всем предметам она неизменно получала только 12 баллов, высшую отметку. Однажды вечером воспитанницы собрались в дортуаре и принялись за любимое дело: выбирали первых по уму и знаниям, по красоте, по уродству, по глупости, по непослушанию. Надо ли говорить, что Аполония Манкевич оказалась первая по знаниям. Впереди реально замаячила сокровенная мечта каждой институтки – шифр. Высочайший знак отличия по окончании Института, металлический вензель царствующей императрицы.
Аделия и Леокадия радовались успехам сестры и не подозревали, что виноват в этом господин Хорошевский. Просиживая часами над книгами и тетрадями, Аполония только и думала, как от ее правильного и красивого ответа вспыхнут глаза Андрея Викторовича. Как он с особым удовлетворением покачает головой и с нажимом выведет в журнале «12» против ее фамилии. Другие науки ей также давались легко, за исключением китайской грамоты – философии Тезауруса. Впрочем, тут никто не мог похвастаться глубиной познания.
Постепенно Андрей Викторович занял все пространство ее души. Где бы она ни находилась, она всегда думала о нем.
Реформы Хорошевского шли со скрипом. Поначалу начальница поддержала новации молодого инспектора. Да и как не поддержать, он был прислан главой Попечительского совета принцем О-им! Сама Императрица в письме выразила пожелания лучшего и гуманного переустройства учебного заведения. Но постепенно и начальница, видя, как далеко могут зайти нововведения, стала потихоньку и исподволь тормозить реформы.
Классные дамы объявили войну инспектору и учителям, которые его поддерживали. Мадемуазель Теплова возненавидела не только самого Хорошевского, его товарищей, но заодно и тех учениц, которых он выделял на своих уроках. Аполония также стала объектом ненависти классной дамы. Та почему-то решила, что девушки, подобные Аполонии, склонные к самостоятельным рассуждениям и поступкам, изначально порочны и опасны для других. Раздражение классной дамы усилилось, когда стало известно о сватовстве господина Липсица к Аделии. Все классные дамы, лишенные радости мужской любви и возможности замужества, болезненно восприняли эту новость.
Однажды после ухода жениха Аделии сестры возвращались в дортуары и попались на глаза Тепловой. Веселые, смеющиеся девушки повергли ее в страшное негодование.
– Как вы смеете так громко и неприлично смеяться? Так развязно вести себя? Немедленно ступайте по своим дортуарам!
Смех замолк, сестры поспешили в разные стороны. Теплова, догоняя Аполонию, ядовито добавила:
– А тебе и вовсе нечего радоваться! Чудеса дважды не случаются! Вряд ли и для тебя найдется такой же выгодный жених. Так что придется вместо сестрицы отправиться в Калугу!
Увы, тут старая ведьма была права. Аполония и сама с печалью постоянно думала об этом. Вряд ли молодой муж, обзаведясь семьей, пожелает жить под одной крышей со всей родней своей супруги.
Между тем наступил торжественный день выпуска Аделии, а затем и ее венчание. Аполония и Леокадия простились с сестрой, обуреваемые сложными чувствами. Радость, любовь смешались с горечью и даже, стыдно сказать, завистью. У старшей теперь начиналась иная, счастливая жизнь, полная любви, семейных забот. А они оставались в сумрачных казенных стенах Института, и что их ждет впереди, никто не знал.
Удивительно, но Хорошевский как будто понял, что происходит с его ученицей. Однажды он остановился посреди рекреационного коридора и участливо поинтересовался, отчего у мадемуазель Манкевич такой потерянный вид. Она подняла на него глаза и только покачала головой. Она не могла вот так, посреди коридора, при всех поделиться с ним своей тоской и страхом. Андрей Викторович, желая ее подбодрить и утешить, погладил ладонью по голове. По всему телу девушки пробежала волна доброты и участия. В тот же миг Аполония увидела на другом конце коридора Теплову, которая сверкала глазами и возмущенно фыркала, глядя на эту, как она выразилась, фамильярность.