Ринат Валиуллин ГДЕ ВАЛЯЮТСЯ ПОЦЕЛУИ
Он зашел в темную проходную двора, задумчивый и рассеянный, когда неожиданно перед ним возникла фигура и объявила женским голосом:
— Деньги давай!
— Сколько? — спросил безразлично, заметив в руках девушки ствол.
— А давайте все.
— На! — вырвал он театрально, словно сердце, бумажник из-за пазухи.
— Что же вы так без сожаления сорите деньгами? — взяла незнакомка кошелек, вытащила купюры и, бросив ему в ноги опустевший кожаный чехол, зачем-то пересчитала деньги.
— Скучно, — поднял он портмоне и сунул его обратно к сердцу.
— Так вы, наверное, только с хорошими людьми общаетесь?
— Пожалуй, если не считать вас.
— Вот и мне скучно.
— Так вы, наверное, никого не любите?
— Даже не знаю, что ответить. Выровняло всю любовь, как катком, плоская она стала что ли, — поежилась от холода девушка и втянула свою длинную шею в плечи.
— Замерзли совсем?
— Конечно, полчаса вас ждала в этом закоулке.
— Почему выбрали именно этот, здесь же довольно светло? Хотя могли бы шмальнуть по фонарю, чтобы запустить сюда мрак.
— Именно поэтому, — снова поежилась она.
— Чаю не хотите выпить? Я живу в этом дворе на седьмом этаже.
— Жаль, что не на седьмом небе…
— С вашей игрушкой это можно исправить.
— Вам не кажется странным, что жертва приглашает преступника на чай? — переступала стройными ножками на высоком каблучке девушка.
— Нельзя же вас отпускать в таком состоянии, вы ведь черт знает что можете натворить. К тому же у вас приятный голос.
— Спасибо, а с чем будет чай? — улыбнулась девушка и убрала пистолет в сумочку.
— С клубничным вареньем.
— Откуда у вас оно?
— Разве я похож на человека, у которого не может быть клубничного варенья?
— Очень похожи. У скучных людей даже с сухарями туго.
— Почему?
— Потому что они предпочитают есть в одиночестве пирожные в кафе.
— Давайте поспорим!
— Давайте, только чем вы будете платить? Ведь денег у вас уже нет.
— Может, дадите в кредит?
— К сожалению, мой банк только что закрылся. Есть другие предложения?
— Павел, — протянул он руку.
— Руку мне действительно давно никто не предлагал. Фортуна, — сняла она перчатку и в ответ протянула свою ладонь. — Кстати, у меня есть свежий батон. Не смогла удержаться, проходя мимо булочной.
— Тогда сам Бог велел.
— Что велел?
— Даже если вы на краю отчаяния, стоит ли бежать от чая?
— А с чего вы взяли, что я на краю?
— Преступление всегда край. Ну, так мы идем или нет?
— Страшно.
— Чего вам бояться, у вас же пушка!
— Вдруг соблазните меня и изнасилуете.
— Хватит уже мечтать, — едко пошутил Павел. — Еще раз повторить про пушку? Вон мой подъезд, — указал на серую скалу из кирпича, которая поблескивала стекляшками неспящих окон. В небе спокойно дремала луна, прикрывшись темным одеялом случайного облака. Даже свежий весенний воздух не вдохновлял ее на подвиги.
— Старый дом, — двинулась она в сторону подъезда, не глядя на попутчика.
— Кто здесь только не жил.
— Что, все умерли? — робко пошутила Фортуна.
— Только великие.
— А вы хотели бы к таковым относиться? — двигалась она медленной легкой походкой чуть впереди него.
— Уже нет. Хочется жить, а не относиться.
— А вы что делаете?
— Снимаю.
В этот момент Фортуна остановилась и обернулась.
— Я про квартиру, — затянул неувязочку Павел.
— Так лучше.
Неожиданно навстречу им выбежала какая-то шавка и начала истошно материться.
— Черт, бегают тут всякие, — вздрогнула Фортуна.
— Не бойтесь, она не кусается, — отозвался из темноты голос. Хозяин не спеша перебирал ногами вслед за четвероногим другом.
— Я тоже не кусаюсь, но зачем же об этом так орать?
— Она в наморднике, — не услышал ее слов владелец собаки.
— Лучше бы ей глушитель надели, — добавила еще тише Фортуна.
Дом был действительно пожилым и грузным, с лишним весом опыта и недомоганий. Шершавое мрачное лицо прошлого века, изъеденное окнами, лишний раз напоминало, что по ночам его мучила бессонница. А всякий раз, когда входили люди, он открывал рот, тяжело вздыхая и громко чмокая губами, провожал их в глубь себя, по широким бетонным лестницам, в свой внутренний мир, где теплилась жизнь. Он, как никто другой, знал, что жизнь — это цепь причин и следствий, которую надо постоянно смазывать любовью, чтобы не скрипела от обстоятельств. Гулкие шаги жильцов, как стук сердца, отдавались в его душе. Давление было ни к черту: то опускалось, то поднималось, как сейчас. Наконец лифт остановился на седьмом и из него вышли мужчина и женщина.
* * *— Вы всегда с собой на дело берете батон? — с интересом разглядывал Павел красивые руки своей неожиданной гостьи, принимая из них хлеб.
Фортуна, гармонично встроенная в кухню Икеи, промолчала. Под ножом у Павла затрещал багет. Полетели крошки. Вместе с хрустом раздался запах свежего хлеба. Звук только усиливал аромат, будто хотел взять на себя его функцию. Павел смотрел на Фортуну, она на него. Они могли так бог знает сколько времени: он не знал, что сказать, и она не знала, что слова уже не имеют значения. Губы ее улыбнулись и закусили бутерброд с колбасой, который успел приготовить Павел, потом они приняли фарфор и горячий чай.
— Так что вас толкнуло на дорогу разбоя? — достал он из шкафчика клубничное варенье.
— Как любая женщина я способна на глупости, но это не от недостатка ума, а от переизбытка чувств. Недавно я расчувствовалась так искренне, что чуть не впала в депрессию: оттого что жизнь, которая незаметно проходит, так коротка, а я многого еще не попробовала, что мир такой большой, но я много еще где не была, а свободы оказывается так мало, что я решила начать с преступления. Захотелось каким-то образом выбраться из каменного бытового мешка.
— Странный способ. Помогло?
— Как видите. Только не надо ехидничать. Не будь я настойчивей, так и просидели бы весь вечер в одиночестве. И не заметили бы меня, не заставь я вас обратить на себя внимание.
— Нет, женщин я всегда замечаю, но это не значит, что я подхожу к ним с просьбой вытряхнуть из меня кошелек. Хотя если рассуждать фигурально, часто именно так и бывает, — посмотрел пристально в глаза Фортуне Павел. — Так зачем вам столько свободы?
— Накопилось капризов.
— Например?
— Я давно не была в кино, — с любопытством разглядывала кухню Фортуна.
— Снимем.
— Я давно не была на море.
— Слетаем.
— Я давно не была сама собой… Только сегодня… — добавила Фортуна после небольшой паузы.
— Кажется, теперь понимаю, почему я раньше вас не заметил. — Павел подошел к окну и занавесил темноту. — Так куда вы хотели бы выбраться?
— Туда, где валяются поцелуи, — выловила осторожно янтарную клубничину в сиропе Фортуна и спрятала за губами. — Обожаю клубнику.
— Я знаю такое место. Более того, я завтра туда лечу. Хотите тоже?
— Я же уже сказала. Там их много? — умыкнула она еще одну из вазочки.
— Чего?
— Поцелуев.
— Да, полно.
— С вами придется целоваться?
— Нет, боже упаси.
— Тогда я точно не поеду, — облизнула ложку Фортуна.
— Я хотел сказать, там можно найти губы и повкуснее: Италия — страна любви. Я больше не встречал земли, где так сильно любят женщин. Мне только нужны данные вашего паспорта, чтобы я заказал билет.
— А остальные данные вас не интересуют, — высасывала из клубники сок Фортуна.
— Вы будете жить в отдельном номере, — сделал вид, что не услышал, Павел.
— Я думала, что чудес не бывает.
— Но волшебники случаются.
— Вы хотели сказать — фокусники?
— Хорошо, пусть будут. Иллюзионисты.
— Спасибо, я уже живу с одним… сплошные иллюзии.
— Чувствую, сегодня нас ожидает вечер откровений, — подлил еще чаю Павел.
— Я могла бы быть откровенной, но вы же не пьете.
— Хотите?
— Нет, я пошутила, чая достаточно.
— Так вы замужем?
— Да.
— Мужу будете звонить?
— Он с сыном на рыбалке. Разве я уже дала согласие?
— Разве нет? — нарезал Павел кружочками еще немного колбасы и засунул себе в рот самый неудачный.
— Что-то во дворе вы не были таким напористым и деньги мне сразу выложили.
— Мне показалось, что мы там были ближе.
— В смысле?
— Вы общались со мною на «ты». Кроме того, у меня есть один недостаток: я не дерусь с женщинами.
— Да уж, достоинством это точно не назовешь. А что вы с ними делаете?
— Летаю, например, завтра в Венецию снимать кино. На три дня.
— И много их будет, женщин?
— Женщин в кино много не бывает, если только это не кинотеатр.
— Я не очень люблю кино, — продолжала разглядывать кухню Фортуна.
— Что так?
— Не зовут.
— Как же? Вы просто не слышите.
— Со слухом у меня все в порядке.
— Нет, вы не слышите, как я вас зову, — отхлебнул чаю Павел и замер, уставившись на Фортуну.
— Кино, Венеция… с вашими козырями никакой игры. Павел, может, вы все же сядете, а то неудобно разговаривать.
— Любите игры? — добавил кипятка в заварник Павел и сел напротив.
— Только сексуальные, в них нет проигравших.
— Игры я вам не обещаю, но поцелуи точно будут. Пейте, чай остывает.
— Главное, чтобы вы не остыли, вдруг я соглашусь.
— А вы остры на язык.
— Вы же мне нож не дали.
— С меня хватило и пистолета. А пушка у вас откуда?
— Дедовский, наградной. Хотите взглянуть?
— Не знаю, я к оружию равнодушен. Пробуйте клубнику, может, она вам скрасит этот вечер, — пододвинул он варенье к ней еще ближе. — Откуда такая страсть к оружию?
— От беззащитности или от недостатка эмоций. Приходится выкручиваться. Зачастую именно чувство юмора позволяет покрыть недостаток всех остальных.
— Шутка была хорошая, если вы о грабеже, но мне почему-то было не смешно.
— Есть шутки замедленного действия. Потом как-нибудь она вас обязательно рассмешит. А у вас откуда такое равнодушие к оружию?
— По сравнению с вашими глазами это вообще не оружие, а кусок железа. Из всех мужских страстей, будь то оружие или машины, я предпочитаю женщин.
— И как вы их предпочитаете? — обменяла свою улыбку на комплимент Павла Фортуна.
— С клубничным вареньем, — достал из вазочки большую ягоду Павел и проглотил.
— Я давно уже не знакомилась с мужчинами.
— Не было времени?
— Скорее необходимости при живом-то муже.
— Вы его тоже убили?
— Нет еще, а почему тоже? — понесла ложку с вареньем ко рту Фортуна. Но одна тягучая капля медленно шмякнулась на скатерть.
— Ведь и меня вы могли прикончить.
— Вас нет. Смерть еще нужно заслужить, — стерла она пальцем сладкую слезу со скатерти и стала ее рассматривать.
— А он заслужил? — протянул ей Павел салфетку.
— Пожалуй.
— Чем?
— Не оправдал моих надежд.
— Каких надежд? Что бы ты хотела от жизни?
— Я хотела бы домик у моря с видом на настоящего мужчину.
— По-моему, вы только так говорите, на самом деле никуда вы не хотите, — напомнил ей Павел о своем предложении.
— Хочу. Хочу, чтобы вы мне рассказали, о чем будет фильм.
* * *— Ты меня любишь?
— Еще бы.
— Не успеем, давай вечером, опаздываю на работу. — Она поцеловала губы, которые продолжали спать на моем лице, и стремительно выплыла из постели. Я приоткрыл глаза, но поздно. Взгляд мой остался без завтрака. Изящной фигуры Лучаны уже не было. О чем думает мужчина, когда остается без женщины? С одной стороны — облегчение. Но с другой… Другой нет. Да и нужна ли она, другая. Даже если с ней фантазия нарисует прекрасное будущее. Она ничем не будет отличаться от предыдущей: потеря времени, денег, достоинства. Необходимо научиться любить ту, что рядом. Мне повезло — я любил, и даже учиться мне не пришлось. Однако всякий раз, когда она уходила, меня не покидала навязчивая мысль: а если она уйдет навсегда?
— Ты вставать собираешься? — вошла она снова в мою жизнь.
— Нет. Хочу проваляться в постели до следующей субботы. Ты со мной?
— Я бы с радостью, но работа. Не жалко тебе жизнь на сон тратить?
— Нет, жалко тратить на пустую работу.
— Кофе будешь или еще поспишь?
— Да какой сон без тебя.
— Сладкий.
— Тогда мне кофе без сахара.
— Что у тебя на сегодня? — спросила Лучана, поправляя волосы.
— Море любви. Поедешь со мной? — лежал я в постели, наблюдая за движениями своей женщины.
— Я же говорю, что на работу опаздываю.
— И с кем мне тогда там купаться?
— С добрым утром.
— Много ли в нем добра? Когда я не высплюсь, «доброе утро» звучит для меня как ругательство.
— Ты только представь: утро приходит. А тебя еще нет. Оно долго сидит в одиночестве, ждет. Открывает окно, как буфет. Достает солнечный мед. Варит чай. Ест и пьет, наблюдая фарфоровый хоровод облаков. Поглядывает на часы, молча думает. Тебя все еще нет. Наконец, не дождавшись, уходит, оставляя записку коротенькую на столе:
«Буду завтра. Чай еще свеж. И хватит сопеть, поднимайся, иначе скоро наступит день и придавит заботами.
Твое доброе утро»— Сто лет уже не получал записок. Красиво, но как-то реальности маловато. Твое утро не умеет материться.
— А должно?
В этот момент, подтверждая мою правду, завизжал будильник в телефоне.
— А как же. Человек нуждается в жестоком обращении, иначе не дойдет… до работы, — дотянулся я до телефона, обнаружил там время и отключил его. «Подумать только, его можно отключить одним пальцем», — осенило меня.
— Все, что тебе нужно, написано на моем лице. Читай внимательней. Ты дома будешь сегодня? — цокала каблучками Лучана.
— Да, надеюсь прикончить вторую часть книги.
— Я еще и первой не видела. Когда ты мне дашь уже потрепать свой роман?
— Тебе что — в жизни их не хватило?
— Нет, представь себе, не хватило. Как себя помню, читаю одну и ту же книгу: увесистый том, величественный талмуд, ходячую энциклопедию, священную Библию.
— Черт, после таких сравнений я начинаю себя любить несмотря на утро. Иди ко мне, я тебя почитаю, вслух, — хотел ухватиться я за подол ее платья, но поймал только его тень.
— Кто-то же должен работать, — собралась выходить из комнаты Лучана.
— Хорошо, что у меня нет долгов.
— А как же твои читатели?
— Я же с ними не живу.
— Зато они с тобой периодически.
— Что-то я не почувствовал.
— Вот! И я замечаю, что ты становишься бесчувственным.
— Это точно, когда я вижу тебя, нюхаю, трогаю, слышу, пробую, я все время думаю: зачем мне эти пять чувств, не будь шестого.
— Ну как мне после такого работать? — отпустила она ручку двери и подошла к кровати, где я тут же скомкал ее в свои объятия.
— Повышенная влажность белья?
— Откуда в твоей лохматой башке столько женщины? — начала она ласково шерстить мои волосы.
— От тебя.
— Или от тех, с которыми ты спал.
— Мне даже подумать страшно, с кем только я не спал.
Лучана глянула на меня неодобрительно. Как всякий голый мужчина, я начал оправдываться:
— Ты сама только что так сказала. А представь, со сколькими переспал Шекспир или Толстой? Спать с книгой считается изменой?
— А как же. Так что дописывай, чтобы я тебе не изменяла с другими. Все, мое время вышло, а я еще нет, — выскользнула она из мужских сонных объятий и поспешила в коридор к зеркалу, которому обязательно должна была понравиться, чтобы выйти из дома с подходящей маской.
* * *— История любви? — поинтересовалась Фортуна.
— Мужчина и женщина. О чем еще можно снимать в Италии.
— А как они познакомились?
* * *«Будучи женщиной самодостаточной, я легко могла привлечь, соблазнить, влюбить, но влюбиться… Как это было неосмотрительно с моей стороны, как опрометчиво, как безумно, как сногсшибательно…» — пыталась она причесать эту непослушную мысль, нежась в утренних лучах мужских поцелуев.
— Никогда не спала с первым встречным, — сказала она мне, лежа на кровати и наблюдая, как я натягивал джинсы.
— Ну и как? — застегнул ширинку.
— Что-то в этом есть.
— В этом — это во мне? — накинул рубашку на свое мускулистое тело.
— И в тебе тоже.
— На самом деле, это я был в тебе, — посмотрел на нее с улыбкой.
— Ну, и что там?
— Честно тебе сказать или соврать? — нашел под кроватью свои сандалии.
— Лучше соври, мне еще целый день работать сегодня.
— Хорошо. Там было необычно, — снова сел на кровать, которая еще не остыла от ночи, и обул одну ногу.
— Что значит необычно?
— Хочется повторить, — влез ногой во вторую.
— Спасибо! Из тебя вышел бы отличный любовник.
— К счастью, из меня могу выйти только я, и то не самостоятельно, а когда выведут. Забыл, где у тебя выход. Ты не помнишь, как я к тебе вошел?
— Через сердце, — стянула она с плеча простыню и оголила в знак доказательства левую грудь. — Выход там, — указала мне рукой на проем в стене.
— Никак не могу привыкнуть к твоему окну. Ну пока, — поцеловал я ее на прощание в сосок. — И извини, что вошел так бесцеремонно.
— К черту извинения, продолжай, ничего такого раньше не чувствовала.