Теперь не могло быть ни малейших сомнений в том, что я на верном пути, однако «начертанное» следовало еще и прочесть. В процессе расчистки я нарочно старался не делать этого, приберегая удовольствие напоследок, когда текст откроется полностью. Но когда это произошло, дорогой друг, я едва не выругался от огорчения. Вместо внятной надписи моему взору предстал бессмысленный набор букв. Вот они: Иов: DREVICIOPEDMOOMSMVIVLISLCAVIBASBATAOVT
Св. Иоанн: RDIIEAMRLESIPVSPODSEEIRSETTAAESGIAVNNR
Захария: FTEEAILNQDPVAIVMTLEEATTOHIOONVMCAAT.H.Q.E.
Несколько минут я чувствовал себя так, словно уперся в глухую стену, однако же разочарование владело мною недолго. Набор букв несомненно представлял собой криптограмму или шифр, который, принимая во внимание время создания, не должен был оказаться слишком сложным. Я принялся тщательно срисовывать литеры и в ходе этой работы нашел еще одно подтверждение тому, что и впрямь имею дело с шифром. Скопировав буквы с облачения Иова, я, дабы удостовериться, что ни одной не пропустил, пересчитал их, а пересчитывая, приметил на краю каймы нацарапанные чем-то острым знаки. Латинские цифры XXXVIII в соответствии с числом букв. А поскольку подобные знаки нашлись и на двух остальных сегментах окна, для меня стало очевидным, что художник делал надписи, следуя строгим указаниям аббата Томаса и, скорее всего, как и я, пересчитывал литеры, чтобы не ошибиться.
Думаю, вам нетрудно представить, сколь скрупулезно принялся я осматривать каждый дюйм стекла после этого открытия. Естественно, и надпись со свитка Захарии — «На одном камне семь глаз» — не была оставлена без внимания, однако мне представлялось, что она относится к некой пометке на камне, каковой может быть обнаружен на месте захоронения сокровища. Так или иначе, скопировав решительно все, что только было можно, я вернулся в Парсбери, чтобы на досуге заняться разгадыванием шифра. О небо, что за муки мне пришлось претерпеть! Поначалу, считая себя очень умным, я надеялся без труда обнаружить ключ в какой-нибудь старой книге о тайнописи, и особые надежды возлагал на труд являвшегося современником аббата Томаса Иоахима Тритемиуса «Steganographia». Помимо нее мною были заказаны такие сочинения, как «Cryptographia» Селениуса, «De Augmentis Scientiarium» Бэкона[9] и некоторые другие. Ничего не откопав, я решил испробовать принцип частоты повторяемости букв, причем рассматривал их и как латинские, и как немецкие. Увы, этот метод также ничего не дал. Мне не осталось ничего другого, как начать просматривать все мои рисунки и записи заново, в надежде на то, что оставив шифр, аббат оставил к нему и ключ. Цвет и узор одеяний определенно не содержали подсказки, на заднем плане не виднелось никаких, способных послужить ориентиром деталей ландшафта, и я пришел к выводу, что указания, если они есть, надо искать в позах фигур. Опишу их. Иов держал свиток в левой руке, а указательный палец правой воздел вверх. Иоанн также держал книгу с надписью в левой руке, а два перста правой сложил в благословляющем жесте. Свиток Захарии также был в левой руке, правую пророк поднял, как и Иов, но вверх указывал не одним, а тремя пальцами. Итак, — рассуждал я, — у Иова поднят один перст, у Иоанна два и у Захарии три. Не здесь ли сокрыт ключ? И скажу тебе, дорогой друг, — мистер Сомертон положил руку на колено Грегори, ключ был сокрыт именно здесь. Правда, сначала от меня ускользало, что здесь к чему, но после двух-трех попыток все встало на свои места. После первой буквы надписи следовало пропускать одну букву, после следующей две, а уже после этой — три. Теперь взгляните, что у меня получилось. Я подчеркнул буквы, которые сложились в слова.
DREVICIOPEDMOOMSMVIVLISLCAVIBASBATAOVTRDIIEAMRLESIPVSPQDSEEIRSETTAAESGIAVNNRFTEEAILNQDPVAIVMTLEEATTOfflOONVMCAAT. Н. Q. Е.
— Видите этот текст: «Decern millia auri reposita sunt in puteo in at…»[10] Далее следовало неоконченное слово, начинающееся с буквосочетания at. Это было уже неплохо. Я попробовал применить тот же принцип к оставшимся литерам, а когда он не сработал, решил, что наличие точек после трех последних из них возможно является указанием на какую-то иную систему. Кроме того, мне вспомнилось, что в «Sertum», в книге, с которой все началось, имелось упоминание о колодце: аббат соорудил «puteus in atrio» (колодец во дворе). Вот и нашлось слово, начинавшееся на at — atrio. Следующим шагом было переписать оставшиеся буквы, опустив уже использованные. Результат вы можете видеть на этом листке:
R V I I O P D O O S M V V I S C A V B S B T A O T D I E A M L S I V S P D E E R S E T A E G I A N R F E E A L Q D V A I M L E A T T H O O V M C A. H. Q. E.
Теперь я уразумел, что три первые нужные мне для завершения слова atrio буквы оказались в числе первых пяти литер строки. Поначалу меня несколько смутило наличие сразу двух i, но потом я сообразил, что повторяющиеся литеры будут использованы в оставшейся части надписи. Вы могли бы и сами повторить мой результат: после первого, если можно так сказать, «круга» получилось следующее: «…rio domus abbatialis de Steinfeld a me, Thoma, qui posui custodem super ea. Gare a qui la touche».
Тайна была раскрыта полностью: «Десять тысяч золотых монет заложены в колодец во дворе аббатских покоев в Стейнфилде мною, Томасом, каковой приставил к ним стражу. Gare a qui la touche (Берегись, кого она коснется)».
Должен заметить, что последние слова являлись одним из девизов аббата Томаса: эту фразу, хотя грамматически она не вполне верна, я нашел и на другом окне лорда Д., где она соседствует с аббатским гербом.
Скажи на милость, кто на моем месте смог бы удержаться от искушения отправиться в Стейнфилд и попытать счастья? По-моему, никто. Я, во всяком случае, не смог, а потому прибыл сюда со всей быстротой, какую предоставляют нам достижения современной цивилизации, и поселился в той самой гостинице, где ты меня нашел. Должен признаться, что при всем своем воодушевлении я не был свободен от дурных предчувствий и опасений. Вполне могло статься, что какой-нибудь счастливчик по чистой случайности наткнулся на аббатский клад до меня. И, — тут его голос заметно дрогнул, — скажу откровенно, меня несколько тревожило туманное упоминание о страже. Но если позволишь, об этом я пока говорить не буду.
Использовав первую же возможность, мы с Брауном принялись исследовать территорию монастыря. Поскольку я представился любителем старины, интересующимся историей обители, мне не удалось уклониться от посещения церкви, хотя не терпелось оказаться в совсем другом месте. Впрочем, было любопытно взглянуть на оконные проемы, где раньше красовались знакомые мне стекла, — прежде всего, на восточное окно южного придела. Удивительно, но среди ажурного кружева вставных сегментов сохранилось и несколько старинных стекол: был там и гербовый щит аббата Томаса, и маленькая фигурка со свитком; и то и другое с надписями «Oculos habent, et поп videbunt» (Имеют очи, но не узрят), представлявшими, как я понимаю, насмешливый выпад аббата в адрес его каноников.
Но, разумеется, прежде всего я стремился найти покои аббата. На существовавших планах обители указаний о местонахождении таковых не имелось: можно было предположить, что во времена Томаса они, как и здание Капитула, находились в восточной части монастырского комплекса, либо же, подобно дормиторию, или «братскому корпусу», примыкали к трансепу церкви. Понимая, что излишние вопросы могут выдать мой интерес к сокровищу, я попытался выяснить, что мне требовалось самостоятельно, и эта задача оказалась вполне разрешимой. Искомое место — запущенный, окруженный с трех сторон полуразвалившимися строениями двор, старинное мощение которого едва угадывалось под сорной травой, — обнаружилось к юго-востоку от церкви. Ты, Грегори, побывал там сегодня утром. Заброшенность этого места, равно как и тот факт, что, несмотря на близость от гостиницы, на него не выходили окна ни одного жилого строения — к востоку от церкви простирались сады и выгулы для скота, — как нельзя лучше способствовали осуществлению моих замыслов. Должен сказать, что в тот вторник, в бледно-желтых полуденных лучах, старинный камень казался особенно прекрасным.
Колодец ты видел и сам понимаешь, что на его счет у меня не могло быть особых сомнений — конечно, тот самый. Сооружение, должен сказать, примечательное. Наружная отделка сруба не иначе как из итальянского мрамора, да и резьба, наверное, выполнена итальянцем. Ты, наверное, помнишь, там есть рельефные изображения Елизара, Ребекки, Иакова, открывающего колодец для Рахили, и тому подобные. Никаких криптограмм с подсказками аббат там не поместил.
Само собой, сооружение было исследовано мною с живейшим интересом: квадратный наружный сруб с отверстием, арка, к которой крепилось колесо, ворот для подъема бадьи: все это находилось в неплохом состоянии, ибо забросили колодец не так уж давно. Естественно, я не мог не задаться вопросом относительно его глубины и возможности попасть внутрь. Глубина, полагаю, составляла от шестидесяти до семидесяти футов, что же касается второго пункта, то создавалось впечатление, будто аббат поставил перед собой задачу привести поисковиков к самому входу в свою сокровищницу, ибо, в чем ты мог убедиться самолично, в кладку вмурованы внушительные каменные глыбы, ступенями, по спирали спускающиеся в глубь колодца. Все складывалось одно к одному, так что мне трудно было поверить в свою удачу. Зная, куда мне предстоит лезть, я запасся мотком хорошей веревки, широкой тесьмой, чтобы обвязать тело, распорками, за которые можно было бы держаться, фонарем, свечами и аншпугами.[11] Все это уместилось в один-единственный баул и не должно было вызвать никаких подозрений. Зная, что ворот колодца в рабочем состоянии, а моя веревка достаточно длинна, я решил перекусить и отправиться за сокровищем.
Само собой, сооружение было исследовано мною с живейшим интересом: квадратный наружный сруб с отверстием, арка, к которой крепилось колесо, ворот для подъема бадьи: все это находилось в неплохом состоянии, ибо забросили колодец не так уж давно. Естественно, я не мог не задаться вопросом относительно его глубины и возможности попасть внутрь. Глубина, полагаю, составляла от шестидесяти до семидесяти футов, что же касается второго пункта, то создавалось впечатление, будто аббат поставил перед собой задачу привести поисковиков к самому входу в свою сокровищницу, ибо, в чем ты мог убедиться самолично, в кладку вмурованы внушительные каменные глыбы, ступенями, по спирали спускающиеся в глубь колодца. Все складывалось одно к одному, так что мне трудно было поверить в свою удачу. Зная, куда мне предстоит лезть, я запасся мотком хорошей веревки, широкой тесьмой, чтобы обвязать тело, распорками, за которые можно было бы держаться, фонарем, свечами и аншпугами.[11] Все это уместилось в один-единственный баул и не должно было вызвать никаких подозрений. Зная, что ворот колодца в рабочем состоянии, а моя веревка достаточно длинна, я решил перекусить и отправиться за сокровищем.
Правда, когда хозяин гостиницы услышал за столом о моем намерении около девяти часов вечера в сопровождении слуги отправиться делать (Господи, прости мою ложь!) набросок аббатства при лунном свете, он весьма удивился. Но о колодце ни до того, ни во время этого разговора я ничего не спрашивал, ибо тогда полагал, что знаю о нем не меньше любого из местных, а сейчас, — тут он поежился, — уж всяко не желаю знать больше.
Сейчас, Грегори, мы подходим к кульминации всей истории, и хотя мне очень не хочется вспоминать об этом, полагаю, что раз уж такой разговор зашел, лучше всего излагать события по порядку. Около девяти вечера мы с Брауном, прихватив мой баул, покинули гостиницу, не привлекая ничьего внимания, ибо выбрались оттуда через выходившую в ведущий к окраине селения проулок калитку на заднем дворе. Добравшись до колодца минут за пять, мы присели на сруб и прислушались, желая удостовериться, что за нами никто не следит. Стояла тишина: лишь на восточном склоне, за пределами нашей видимости, переступали копытами пощипывающие травку кони. Лучших условий нельзя было и пожелать: подсмотреть за нами никто не мог, а великолепная, полная луна давала достаточно света, чтобы мы смогли как следует приладить веревку к вороту. Потом я надежно обмотался под мышками тесьмой, пропустил под нее веревку, конец которой крепко привязал ко вмурованному в кладку кольцу, и мы вдвоем — Браун с зажженным фонарем, а я с аншпугом — принялись спускаться, осторожно нащупывая ногами каждую следующую ступеньку. При этом я обшаривал взглядом стенки колодца в поисках каких-либо меток.
Спускаясь, я вполголоса считал ступеньки, но даже добравшись до тридцать восьмой, не заметил ничего, кроме, может быть, некоторой неровности кладки. Ни надписей, ни изображений, ни каких-либо других указаний не было и в помине. Мною овладела растерянность: уж не была ли вся затея аббата с тайнописью всего-навсего искусной мистификацией? На тридцать девятой ступеньке лестница кончилась. С тяжелым сердцем я остановился на тридцать восьмой и в свете фонаря, который держал стоявший на пару ступеней выше меня Браун, принялся заново, с величайшей тщательностью, осматривать стенки.
Меток так и не обнаружилось, но один участок стенки показался мне то ли более гладким в сравнении с соседними, то ли… Короче говоря, выглядевшим как-то иначе. Недолго думая, я стукнул по этому месту аншпугом и услышал звук, наводящий на мысль о пустой полости. Правда, услышать подобный звук внутри колодца вовсе немудрено, однако им дело не ограничилось. Мой удар отколол от стенки здоровенный кусок штукатурки, а на открывшемся под ним камнем, было что-то выбито. Я проник в тайну аббата, дорогой друг, и даже сейчас думаю об этом с гордостью. Еще нескольких ударов хватило, чтобы отбить оставшуюся штукатурку, и моим глазам предстал плоский, размером примерно в пару квадратных футов, камень с вырезанным на нем крестом. Меня снова охватило разочарование, но только на миг: уверенность вернулась ко мне, благодаря случайному замечанию старины Брауна. Если я не запамятовал, он выразился так: «Экий крест чудной, ровно из глаз составлен».
Я выхватил у него фонарь и с глубочайшим удовлетворением удостоверился в том, что крест и вправду составлен из семи глаз: четырех по вертикали и трех по горизонтали. Как и следовало предполагать, надпись с третьего свитка — «На одном камне множество глаз» — тоже получила объяснение. Но вместе с удовлетворением пришла и тревога, поскольку, коль скоро все указания аббата оказались точными, следовало помнить и предупреждение о «страже». Но как бы то ни было, зайдя столь далеко, отступать я не собирался. Без лишних размышлений я окончательно очистил камень от штукатурки и подцепил его аншпугом. Он подался без труда, ибо, как выяснилось, представлял собой довольно тонкую и легкую, такую какую под силу поднять одному человеку, плиту. Аккуратно, чтобы не треснула, я положил эту плиту на ступеньку, полагая, что, возможно, ее надо будет вернуть на место. Что-то — возможно, боязнь, как бы изнутри не выскочило какое-нибудь чудище, — заставило меня постоять несколько мгновений ступенькой выше, но ничего не произошло. Я зажег свечу и осторожно поставил ее внутрь открывшегося хода, чтобы заглянуть туда, а заодно проверить, нет ли там каких вредоносных газов. Последние, видимо, и впрямь скопились в некотором количестве под плитой и чуть не загасили пламя, но скоро развеялись, и свеча стала гореть ровно. За отверстием находилась расширявшаяся налево и направо камера или пещера, в которой — свеча позволяла это увидеть — лежали какие-то округлые предметы, походившие очертаниями на полные мешки. Непосредственно в проходе ничего не было. Не желая больше медлить, я протянул руку — длина лаза позволяла дотянуться до камеры — и стал шарить внутри… Браун, дай мне стопочку коньяку. Секундочку, Грегори, сейчас я продолжу… Итак, с правой стороны мои пальцы наткнулись на предмет, на ощупь более всего напоминавший туго набитый мешок из гладкой кожи. Опасения это не внушало, так что я потянул находку на себя (будучи довольно тяжелой, она подалась легче, чем можно было ожидать) и, когда уже вытаскивал ее из прохода, задел локтем свечу. Она упала, пламя загасло, но это не помешало мне заняться подъемом этой штуковины наверх. И тут, внезапно, Браун вскрикнул и побежал вверх по ступеням, унося с собой фонарь. Почему — он сейчас сам объяснит. Малость перепугавшись, я уставился ему вослед и увидел, как он, задержавшись на мгновение наверху, отошел на несколько ярдов. «Хорошо, сэр», — донеслись до меня его негромкие слова. Мне не оставалось ничего другого, кроме как в кромешной тьме пытаться выволочь наверх тяжеленный мешок. Что почти удалось. Я уже собрался перебросить его через край колодезного отверстия, но тут мешок соскользнул мне на грудь и обхватил меня руками за шею.
Грегори, дорогой друг, я говорю истинную правду! Полагаю, мне довелось испытать ту крайнюю меру ужаса и отвращения, какую только может вынести человек, не лишившись рассудка. Постараюсь, хотя бы в общих чертах, поведать тебе, что я ощутил и пережил. Повеяло жутким запахом плесени, к моему лицу прижалась чья-то холодная физиономия, по телу заелозили во множестве липнущие и цепляющиеся к нему конечности — то ли руки, то ли ноги, то ли щупальца. Я закричал (по словам Брауна, — «взвыл словно зверь») и свалился со ступеньки, на которой стоял.
Свалилось вниз и страшилище. К счастью, веревка была закреплена надежно, а славному старине Брауну хватило и самообладания, и силы, чтобы вытащить меня из колодца, а потом еще и доставить в гостиницу. Думаю, ему самому будет нелегко рассказать, как все это получилось, а мне и подавно. Наши инструменты он, надо полагать, припрятал в каком-нибудь из стоявших вокруг колодца разрушенных строений. Конечно, мое возвращение в таком состоянии не могло не привлечь внимания, но сам я тогда ничего объяснить не мог, а Браун ни слова не знает по-немецки. Поутру мне пришлось сочинить историю, будто бы, осматривая аббатство, я оступился, упал и сильно ударился: кажется, моему рассказу поверили. Ну а сейчас, перед тем как продолжу, я хочу, чтобы ты послушал Брауна. Браун, расскажи господину викарию то, что ты рассказывал мне.
— Стало быть, — явно нервничая, негромко заговорил слуга, — оно вон как было. Хозяин, он внизу стоял, в дырке той шарил, а я, значит, фонарь держал. И чую, будто что-то сверху в воду плюхнулось, хотя, может, оно и померещилось. Глянул я наверх — а оттудова на нас чья-то рожа таращится. Я вроде как крикнул и припустил по лестнице вверх, а фонарь мой прям в ту рожу и светил. Ох, скажу вам, сэр, и гадкая же она была. Злющая страшно, и как будто смеялась Но вот ведь какое дело — бежал я, сколько было прыти, а как добрался до верхотуры — страхолюдины-то и нет. Как не бывало. А ведь смыться за это время никто бы не мог. Только долго гадать, кто там был да куда делся, мне не пришлось: хозяин внизу как взвоет! Глянь, а он болтается на веревке. Ну а дальше он вам уже сказал: вытянул я его и оттащил в гостиницу.