Несколько мгновений женщина неподвижно стояла, не в состоянии остановить взгляд на чем-то одном – переваривала услышанное и прикидывала, как все это может повлиять на нее саму. Затем вырвала руку и сделала шаг от машины.
– Я не могу вам помочь! Ничего не знаю! А теперь мне пора…
– Айрис!
Голос долетел с другой стороны улицы, и брюнетка застыла на месте. Бен-Рой бросил взгляд в боковое зеркало заднего вида. По противоположному тротуару приближался высокий, крепкий мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком и в кожаном пиджаке. Он вел на поводке яростно рвущегося мастифа или питбультерьера.
– Боже, – прошептала Айрис, ее лицо напряглось, глаза наполнились ужасом. – Пожалуйста, уезжайте! Скорее! Если он застанет меня с копом…
– В чем дело, Айрис? – рявкнул мужчина. – С кем ты тут треплешься?
– Вот, уговариваю человека… – Она изо всех сил старалась скрыть страх в голосе, но ей это плохо удавалось. – За весь вечер ни одного клиента.
– Что тут рассуждать? Он либо хочет, либо не хочет!
– Сваливайте, – прошептала Айрис. – Ради Бога, уезжайте, он меня убьет.
Сутенер переходил дорогу в тридцати метрах позади машины, собака рычала и от нетерпения добраться до проститутки царапала когтями асфальт. Бен-Рой подумал, не стоит ли ему выйти из «тойоты» и показать сутенеру значок, но решил, что это только доставит Айрис неприятности. Если не теперь, то позже.
– Скажи мне хоть что-нибудь, – рыкнул он, заводя мотор. Его глаза перебегали с женщины к зеркалу заднего вида. – Ты должна что-то знать.
– Не знаю! Господи, он уже рядом.
– Айрис, он что, сбивает цену? – Сутенер ускорил шаг и был уже в двадцати метрах. Бен-Рой разглядел щетину на его лице и шипы на толстом кожаном собачьем ошейнике. – Скажи ему, что цена есть цена. Слышишь, цена есть цена!
– Пожалуйста, – молила женщина слабым от страха голосом.
– Не тронусь, пока ты мне чего-нибудь не скажешь.
Она застыла на долю секунды. Сутенер был уже в десяти метрах. Айрис сделала шаг к машине и, наклонившись, что-то прошептала Бен-Рою на ухо.
– А теперь сматывайтесь, – сказала она так же тихо и, снова отступив, крикнула для ушей сутенера: – Пошел отсюда, говнюк!
Тот решил, что его подопечную обижают, дико заревел и бросился к машине. Бен-Рой на мгновение встретился взглядом с Айрис, кивнул, включил передачу и рванул вперед. «Тойоту» потряс удар, когда пес влепился в задний бампер машины, но детектив уже набирал скорость. В зеркале было видно, как собака несется за ним и поводок тащится по мостовой. Сутенер стоял рядом с женщиной и покровительственно обнимал за плечи. Другой рукой он грозил детективу и выкрикивал ему вслед оскорбления, но Бен-Рой не слышал их за звуком мотора. Он продолжал смотреть в зеркало, пока не убедился, что женщина, судя по всему, в безопасности. Или по крайней мере настолько в безопасности, насколько позволяет тот мир, в котором она обитает. И только тогда снова сосредоточился на дороге. Доехал до конца Саломан, свернул на Харкевет, потом на шоссе Аялон в Иерусалим. Он управлял машиной автоматически, почти не замечая, что делает. Не мог думать ни о чем другом, кроме слов, которые прошептала ему женщина.
«Ее настоящее имя Воски».
Хьюстон, Техас
Уильям Баррен свернул на своем «порше-каррера» в ворота родового имения и, на мгновение давая волю мотору, с наслаждением понесся по асфальтовой подъездной дорожке. Десятицилиндровый двигатель мощностью шестьсот двенадцать лошадиных сил, словно катапульта, за несколько секунд разогнал его до ста километров в час. Но Уильям почти тут же отпустил педаль газа, снижая скорость на изгибе аллеи, ведущей к украшенной башенками гранитной глыбе семейного дома, который даже в лучах утреннего солнца казался мрачным и зловещим. Недаром это место называлось «Дремучие дали».
Он бросил взгляд на часы на приборной панели – было без малого двадцать минут одиннадцатого – и въехал под кроны обрамляющих дорожку дубов. Его приглашали на половину одиннадцатого, а отец не любил, когда к нему являлись раньше положенного. Впрочем, когда опаздывали, тоже не любил. Следовало приходить не иначе, как в точно назначенное время. В детстве Уильям изо всех сил старался добиваться этой точности, но ему никогда не удавалось, и он обычно появлялся за несколько минут или через несколько минут после определенного ему срока. Приходил раньше, потому что горел желанием не опоздать, или опаздывал, потому что в своем рвении прикладывал столько усилий, что в итоге впадал в ступор и не понимал, что делает. А вовремя никогда не получалось. За этим следовали очередная взбучка, разнос и сопровождаемая назидательным покачиванием пальцем лекция о том, что если ребенок не способен контролировать время, он вырастет человеком, неспособным вообще ничего контролировать и в силу этого бесполезным и обреченным на крах и позор. Даже теперь его, взрослого мужчину, допекали назиданиями. «Ты не такой, как я надеялся, Уильям. Не обладаешь необходимыми качествами. У других это есть, а у тебя нет». Но Уильям-то знал: все, что нужно, при нем. И вскоре старик это почувствует на себе. Пусть он не был любимчиком – отцовская любовь отдана не ему. Но он тот, кто в итоге поднимется на самый верх. И очень скоро.
Впрочем, не сегодня. Сегодня требовалось одно – прийти вовремя.
Уильям приготовил на коробке с компакт-диском порцию кокса. Втянул в нос. Открыл коробку и вставил диск в лоток аудиосистемы. Эминем. «Угрозы». Прибавил звук. Откинулся назад и, отбивая кулаком такт по рулю, стал повторять слова: «Не поклонюсь никакому долбаному задире!» Вот это очень правильно. Ты мне поклонишься, старик, плюхнешься на свои огромные, толстые, раздутые, слоновьи колени. Поклонишься! Поклонишься! Поклонишься! Уильям стал стучать сильнее, и вся машина сотрясалась в такт его ненависти. Он снова бросил взгляд на часы.
Бредовая деперсонализация – таков был диагноз одного из психиатров. А их за годы сменилось немало. Психиатры, психоаналитики, консультанты, главные врачи. Каждый вносил в диагноз что-то свое, добавлял собственные заумные термины. Одна женщина-психиатр, к которой он обратился четыре года назад после смерти матери – дамочка с губами шлюхи и большими сосками, – прямо заявила, что он на грани психопатии. Возможно, оттого, что после очередного сеанса он преследовал ее до дома и спросил, можно ли на нее забраться. (Как ни странно, она ответила «да». Несмотря, а может, благодаря обуревавшим его демонам он нравился противоположному полу. И еще потому, что происходил из семьи миллиардеров.)
Да, в лекарях недостатка не было. Сколько же он просидел в расслабляющих креслах в красиво отделанных кабинетах какого-нибудь врача, пока тот задавал вопросы о его детстве, семье, проститутках, о наркотиках и о том, какие чувства он испытывал после того, как его мать сожгли в крематории и от нее остался только пепел.
О ней его всегда очень много спрашивали.
И за все эти двадцать лет – двадцать лет вопросов и ответов, увиливаний и подчас истерических срывов, потоков жалких, плаксивых жалоб, что он не способен соответствовать надеждам отца, быть таким наследником, которого старик любил бы и лелеял, – десяток психиатров в десятке кабинетов не сказали ему ничего такого, чего бы он не знал сам. Что корень всех его бед – его отец. Ядовитая помойка, от которой все его проблемы. Как он его ненавидел! И разумеется, преклонялся перед ним, как перед гневливым ветхозаветным божеством, которого человек до смерти боится и в то же время страстно добивается его благосклонности. Но ненавидел больше. Отец погубил его жизнь. Размазал жизни каждого из них (тем вечером, сидя в буфете, он же слышал: «Не надо, не надо, мне больно!»). И несчастья будут продолжаться, пока он рядом. Зато, когда его не станет, все придет в норму. Как в пьесе Шекспира, которую он изучал, пока его не выгнали из школы. В той, где действуют принц Хэл и его отец король[49]. Принц казался полным ничтожеством, пока король не заболел и не умер. Тогда Хэл взошел на трон, бросил загулы и стал великим человеком. И Уильям тоже станет великим человеком. Давно бы уже стал, если бы отец убрался с дороги и позволил ему себя показать. Ничего, ждать осталось недолго. Скоро он уладит семейный бизнес. Но в отличие от Хэла он, прежде чем взять власть, не станет мучиться трогательными попытками примириться с папочкой. Напротив, как только старика зароют в землю поглубже, он наденет туфли с железными набойками и спляшет на его поганой могиле чечетку.
Уильям снова посмотрел на часы и вздрогнул – почти десять тридцать. Он выругался, выключил Эминема, завел мотор и рванул по изгибу подъездной аллеи к входу в дом так, что дубы по сторонам слились в сплошное марево. Перед лестницей резко затормозил, через две ступени взбежал к двери и проверил время: десять тридцать. Победно хохотнув, нажал на медную отполированную кнопку звонка и держал дольше, чем требовалось, чтобы разносившийся по дому звон не оставил ни у кого сомнений, что пришел именно он. И не только пришел, но пришел в срок. В самую точку. Дверь отворилась.
– Доброе утро, мастер Уильям.
Перед Уильямом стоял Стивен, отцовский слуга, – прямой, как жердь, в черном костюме, слегка пахнущий помадой для волос и в таких начищенных ботинках, что в их носках смутно отражался потолок над головой. Он почтительно поклонился и, пропуская Уильяма в дом, отступил в сторону.
– Надеюсь, у вас все в порядке, сэр, – распевно прогудел он голосом без всякого намека на возраст и темперамент и закрыл за гостем дверь.
– Все отлично, спасибо Стивен. Хотя через двадцать минут, когда я отсюда уйду, будет намного лучше.
Уильям одарил дворецкого улыбкой, но ответной реакции не получил: худое, с тонкими губами лицо слуги оставалось образцом нарочитой бесстрастности. Сколько Уильям его помнил, тот всегда был таким. В детстве он лелеял фантазию, что этот человек – робот. И если отвинтить у него за ушами гайки, можно снять лицо, и тогда откроется монтажная плата. А если его перепрограммировать, он сделает что-нибудь забавное. Например, ограбит его отца. Или оттащит его к декоративному озеру за домом и утопит, чтобы всем стало легче. Пару раз он на самом деле пытался перепрограммировать слугу – забирался на стул, ощупывал край бледной бесстрастной маски и проводил пальцами под кромкой напомаженных волос, надеясь отыскать кнопку, защелку или выключатель. Стивен ему позволял, подыгрывал. И Уильям остался ему за это благодарен – за пассивную уступку дворецкого его детским фантазиям. Несмотря на строгую, чопорную внешность, он был неплохим малым. Распознал его возможности, на которые отец сознательно закрывал глаза. Однажды он вознаградит его за это. Король не забывает тех, кто был ему верен в ссылке. Как не забывает и тех, кто отправил его в эту ссылку.
– В библиотеке? – спросил он.
– Именно там, сэр. Позвольте, я вас провожу.
Слуга провел его через холл – весь в мрачных дубовых панелях, со свинцовыми переплетами окон и массивными медными ручками дверей, что делало его больше похожим на гроб, чем на дом, – и дальше, к парадной лестнице. Они поднимались под взглядами с портретов. Люди со стен смотрели с бесстрастием тех, кто не собирается выставлять напоказ ничего, кроме своей внешности, и то неохотно. Там был его прадед, патриарх семьи. Его дед, сутулый человек с усами, с охотничьей собакой у ног и с сигарой в руке. Его отец – отвратительный, бородатый, со змеиными глазами, излучающими зло, так по крайней мере всегда казалось Уильяму. Были и другие персонажи с мрачными лицами, сопровождавшие их до площадки второго этажа. Дяди, двоюродные дедушки, некоторых из них он смутно помнил, но большинство были ему совершенно незнакомы. Дальше шел обитый панелями коридор, ведущий в западное крыло здания. В нем висели портреты уважаемых женщин рода: жен, сестер, тетушек и дочерей. Все с одинаковым скучающим и слегка разочарованным выражением лица, словно, несмотря на драгоценности, изысканные платья и высокое социальное положение, их жизни сложились не так счастливо, как они рассчитывали или надеялись.
Последний перед дверью в библиотеку портрет, единственный подсвечиваемый отдельной маленькой лампой под колпачком, изображал мать Уильяма. Болезненно худая блондинка с печальными глазами, она была по-своему хорошей женщиной и делала все, что в ее силах, чтобы защититься и защищать, но где ей было сражаться с такой сваебойной машиной, как Натаниэль Баррен. И она сломалась, как все женщины семейства. Уильям бросил на нее мимолетный взгляд, не позволяя глазам и мыслям задержаться. Сейчас мать ему не помощница – не больше, чем когда он рос. Он сам по себе.
– Мы пришли, сэр.
Хотя нет, не совсем сам по себе – есть еще Стивен.
– Спасибо, Стивен, отсюда я как-нибудь сам.
– Как вам угодно, сэр.
Слуга учтиво кивнул и, повернувшись, отправился туда, откуда они только что пришли. Его ноги бесшумно ступали по ковру, и казалось, что они вовсе не касаются пола. Уильям посмотрел ему вслед – хороший человек, надежный. Затем повернулся к двери в библиотеку и почувствовал, как у него все сжалось внутри. Так случалось всегда, когда он стоял на этом месте. Его рука машинально опустилась в карман и нащупала обертку с коксом, но Уильям подавил желание заглянуть в туалет и нюхнуть кокаина. Может, потом, а пока надо сохранять трезвость ума. Он обойдется без наркотика – как решил, так и поступит. У него все под контролем. Он силен, не надо об этом забывать, говорил он себе. «У тебя все под контролем. Ты силен».
Затаив дыхание, он постучал в дверь.
– Входи.
Приказ прозвучал, как отдаленный раскат грома. Уильям колебался. Снова подбодрил себя словами: «У тебя все под контролем. Ты силен» – и отворил дверь.
Отец сидел за столом в дальнем конце библиотеки – массивный, седовласый, в плотном твидовом костюме. Хотя помещение было огромным – двойной высоты, со сводчатым потолком и галереей на уровне второго этажа, – огромная фигура Натаниэля Баррена довлела над ним и загораживала даже свет из окон за столом. Казалось, всем своим существом он заполнял все пространство, словно темная мгла. Даже на расстоянии Уильям ощутил запах его лосьона – тяжелый, кисловатый, как перегретое машинное масло – и услышал болезненно-хриплое дыхание.
– Ты опоздал, – пророкотал старик гулким голосом. Такие звуки могли бы издавать скалы, если бы умели говорить.
– Я так не думаю, сэр.
– Не перечь. Ты опоздал.
Старик оперся локтем о стол и постучал по часам. Уильям с трудом подавил желание броситься к нему, закричать, что он явился ровно в десять тридцать. Но он понимал, что это бесполезно. Ему никогда в жизни не переспорить отца, и сегодня он не станет этого делать. Нет такого человека, который бы переспорил Натаниэля Баррена. Да заяви он, что Земля плоская, а Луна сделана из сыра, ему бы и тогда никто не возразил. Поэтому Уильям ждал и, подогреваемый кокаином на границе сознания, убеждал себя, что у него все под контролем, что он сильный. Он ждал, когда отец поманит его пальцем, чтобы шагнуть вперед. Перед столом стояли два стула – богато украшенные старинные стулья с гнутыми спинками и потертыми шелковыми сиденьями. И снова он ждал приказа. Но его не последовало, и Уильям остался на ногах. На камине тикали часы, у отца хрипело в легких. И оба эти звука, казалось, не нарушали тишину, а усиливали, сгущали атмосферу, делали ее еще более гнетущей. Удушающей. Каждый раз, когда Уильям сюда приходил, он чувствовал себя так, словно его заживо похоронили.
«У тебя все под контролем. Ты силен».
– Как вы себя чувствуете, отец? – спросил он.
– Я себя чувствую прекрасно. Спасибо.
В ответ старик не поинтересовался, как обстоят дела со здоровьем Уильяма. Сын пошаркал ногами, чтобы заглушить уже буравившее ему череп похожее на метроном гулкое тиканье часов. Неловкая пауза продолжалась. А затем:
– Собрание директоров, на мой взгляд, прошло успешно.
– Ты так считаешь?
– Джим хорошо подготовил финансовую сторону вопроса.
Отец пригвоздил его взглядом, в котором ясно читалось: «Да что ты в этом понимаешь?»
«Представь себе – все, мерзкая ты тварь, жирный говнюк».
Баррен-старший отвернулся и пошелестел бумагами на столе. Часы тикали, отец сипел, со всех сторон на них давили корешки книг, сотни, тысячи аккуратно расставленных с пола до потолка томов. От этого возникало ощущение, что библиотека обтянута кожей, словно внутренность чудовищного окаменелого желудка. Насколько было известно Уильяму, ни одну из этих книг не открывали и уж тем более не читали. Его дед приобрел их оптом и выставил напоказ, чтобы производить впечатление глубины интеллекта. У Барренов не хватало времени на чтение и культуру. Деньги – вот на что тратили они свое время. Деньги и власть. И в этом смысле Уильям был достойным продолжателем семейных традиций.
– После собрания я разговаривал с Хиллари, – начал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Она считает, что египетский тендер…
Отец оборвал его жестом. Взял со стола какую-то бумагу и, словно адвокат в суде, демонстрирующий присяжным убийственную улику, с явно осуждающим видом помахал ею перед носом Уильяма.
– Ну-ка, скажи, а это что такое?
Так вот в чем причина вызова. Никакой предварительной болтовни – прямо к делу. Уильям так и предполагал.
«Все под контролем. Ты силен».
– Появились кое-какие идеи по поводу компании, отец. Как продвинуть ее вперед, подняться на новый уровень. Я подумал, что вас и совет директоров это может заинтересовать. Я выделяю некоторые…
– Ты считаешь, что корпорации требуются идеи?
Уильям прикусил губу. Он предвидел, что документ вызовет сопротивление, и готовил себя к этому, но, оказавшись в центре урагана…
– Бизнесу постоянно требуются идеи, отец. Как там говорят япошки? Кайдзен. Постоянное совершенствование.
Баррен-старший поерзал на стуле, и его грузная фигура напомнила сыну волну, которая вот-вот обрушится на берег.