- А что же местный колорит? - напомнил я ему.
- Да, да, - ответил он, - не давайте мне отвлекаться. Итак, я принес бумагу на товарную станцию (это ради местного колорита), уселся, свесив ноги, на лесенке товарного вагона и начал строчить. Конечно, я постарался написать статью с блеском, с остроумием, сдобрил ее неопровержимыми нападками на городскую администрацию и моими обычными парадоксами на социальные темы, достаточно конкретными, чтобы взбудоражить среднего читателя. С точки зрения бродяги, полиция этого города никуда не годилась, и я решил открыть глаза добрым людям. Ведь легко доказать чисто математически, что обществу обходятся гораздо дороже аресты, суд и тюремное заключение бродяг, чем обходилось бы содержание их в качестве гостей в течение такого же срока в лучшем городском отеле. Я приводил цифры и факты, указывая, какие средства тратятся на жалованье полиции, на проездные расходы, судебные и тюремные издержки. Мои доводы были чрезвычайно убедительны. И ведь это была чистая правда. Я излагал их с легким юмором, который вызывал смех, но и больно жалил. Основное обвинение, которое я выдвигал против существующей системы, заключалось в том, что власти обжуливают и грабят бродяг. На те большие деньги, которые общество тратит, чтобы изъять их из своей среды, они могли бы купаться в роскоши, вместо того чтобы прозябать за тюремной решеткой. Я доказывал цифрами, что бродяга мог бы не только жить в лучшем отеле, но и курить двадцатипятицентовые сигары и позволить себе ежедневную чистку ботинок за десять центов, - и все же это стойло бы налогоплательщикам меньше, чем его пребывание в тюрьме. И, как доказали последующие события, именно эти доводы более всего взволновали налогоплательщиков.
Одного из полицейских я списал прямо с натуры; не забыл упомянуть и некоего Сола Гленхарта, самого гнусного полицейского судью на всем нашем материке (этот вывод я сделал на основании обширного материала). Он был хорошо известен всем местным бродягам, а его гражданские "доблести" были не только небезызвестны, но вызывали бурное негодование в массах городского населения. Конечно, я не называл ни имен, ни мест и портрет судьи нарисовал в безличной, "собирательной" манере, однако не могло возникнуть никаких сомнений в конкретности его, ибо я сумел сохранить "местный колорит".
Естественно, так как я сам был бродягой, моя статья в основном была горячим протестом против бесчеловечного обращения с нашим братом. Поразив налогоплательщиков до глубины души, или, вернее, до глубины их кошельков, я подготовил почву, а затем уже принялся бить на чувства. Поверьте мне, статья была написана прекрасно. А красноречие какое! Вот послушайте заключительную часть:
"Скитаясь по дорогам под недремлющим оком Закона, мы никогда не забываем, что находимся за бортом; что наши пути никогда не сходятся с путями общества; что Закон относится к нам далеко не так, как он относится к другим людям. Бедные, заблудшие души, молящие о корке хлеба, мы сознаем нашу беспомощность и наше ничтожество. И вслед за одним многострадальным собратом по ту сторону океана мы можем лишь сказать: "Мы горды тем, что гордости не знаем". Мы забыты людьми, забыты богом. О нас помнят только гарпии правосудия, которые превращают наши слезы и вздохи в блестящие, сверкающие доллары".
Надо вам сказать, портрет судьи Сола Гленхарта вышел действительно хорош. Сходство было поразительное, несомненное, и я не жалел фраз вроде: "эта жирная гарпия с крючковатым носом"; "этот греховодник, грабитель с большой дороги, одетый в судейский мундир"; "человек, зараженный нравами Тендерлойна*, человек, у которого чувства чести меньше, чем у воров"; "он обделывает темные делишки вместе с акулами-стряпчими и заточает в вонючие камеры несчастных, которые не могут подкупить его", и прочее и прочее. Моя статья была написана слогом студента-второкурсника, слог этот никак не подошел бы для диссертации на тему: "Прибавочная стоимость" или "Ошибки марксизма", но это именно то, что любила наша публика.
_______________
* Т е н д е р л о й н - район кабаков в Нью-Йорке.
- Гм! - буркнул Спарго, когда я сунул ему в руки мою статью. - Ну и быстрота. Вы работали, видно, бешеным аллюром, приятель.
Я устремил гипнотизирующий взгляд на его жилетный карман, и он немедленно дал мне одну из своих превосходных сигар, которую я закурил, пока он пробегал мою статью. Два или три раза он бросал на меня испытующий взгляд, но ничего не сказал до тех пор, пока не кончил читать.
- Бойкое у вас перо! Где вы работали раньше? - спросил он.
- Это мой первый опыт. - Я притворно улыбнулся, дрыгая ногой и разыгрывая смущение.
- Не врите. Какое жалованье вы потребуете?
- Нет, нет, - ответил я, - мне не нужно жалованья, сэр, благодарю покорно. Я свободный и обездоленный американский гражданин, и никогда никто не посмеет утверждать, что мое время принадлежит ему.
- Кроме Закона, - хихикнул он.
- Кроме Закона, - согласился я.
- Откуда вы узнали, что я веду кампанию против местной полиции? спросил он отрывисто.
- Я этого не знал, но мне стало известно, что вы готовитесь к этому. Вчера утром одна сердобольная женщина подала мне три сухаря, огрызок сыра и кусок черствого шоколадного торта, причем все это было завернуто в последний помер "Клариона", где я заметил нечестивое ликование по поводу того, что кандидат в начальники полиции, которого поддерживает ваша газета "Каубелл", провалился. Из того же источника я узнал, что муниципальные выборы на носу, и сделал выводы. Появление нового и порядочного мэра повлечет за собой перемены в полиции, а значит, и появление нового начальника полиции, то есть кандидата "Каубелла", следовательно, вашей газете следует выступить на сцену.
Он встал, пожал мне руку и опустошил свой набитый сигарами жилетный карман. Я спрятал сигары, продолжая курить полученную прежде.
- Вы мне подойдете! - сказал он восторженно. - Ваш материал будет нашим первым выстрелом. И вы еще немало таких выстрелов сделаете! Сколько лет я ищу такого человека, как вы! Поступайте к нам в редакцию.
Но я отрицательно покачал головой.
- Соглашайтесь! - энергично убеждал он меня. - Не ломайтесь! Для моей газеты вы нужный человек. Она жаждет вас, домогается вас и не может обойтись без вас. Ну как, решено?
Так он долго наседал на меня, но я был тверд, как скала, и через полчаса Спарго сдался.
- Помните, - сказал он, - если вы перемените свое решение, я всегда готов вас принять. Где бы вы ни были тогда - телеграфируйте, и я немедленно вышлю вам деньги на проезд.
Я поблагодарил его и попросил уплатить за статью.
- О, у нас существует строгий порядок, - сказал он. - Вы получите гонорар в первый четверг после того, как статья будет напечатана.
- В таком случае мне придется пока попросить у вас...
Он взглянул на меня и улыбнулся.
- Лучше выдать сразу, а?
- Конечно, - ответил я. - Предпочитаю получить наличными без всяких формальностей.
И я получил тридцать долларов и отчалил, то есть удалился.
- Бледнолицый юноша, - сказал я церберу, - вот теперь меня действительно вытурили. (Он слабо усмехнулся.) И, в знак моего искреннего уважения к тебе, получай... (его глаза сверкнули, и он торопливо поднял руку, чтобы предохранить голову от ожидаемого удара)... этот маленький подарок, на память.
Я хотел сунуть ему в руку пятидолларовую монету, но, как он ни был ошеломлен, он проворно отдернул руку.
- Не надо мне этого дерьма! - огрызнулся он.
- Теперь ты мне нравишься еще больше, - сказал я, добавляя еще пять долларов. - Ты просто молодец! Но тебе непременно придется принять это.
Он отступил, ворча, но я обхватил его за шею и сунул десять долларов ему в карман. Однако, едва лифт тронулся, обе монеты звякнули о крышу кабины и скатились в пролет. К счастью, дверь лифта не была закрыта, и я, протянув руку, успел поймать их. Мальчишка-лифтер выпучил глаза.
- Это у меня такая привычка, - сказал я, кладя деньги в карман.
- Какой-то тип уронил их сверху, - шепнул он, все еще не оправившись от изумления.
- Возможно, - согласился я.
- Давайте я верну их ему, - предложил он.
- Глупости!
- Лучше отдайте, - пригрозил он, - или я остановлю лифт.
- Еще чего!
Тут он действительно остановил лифт между этажами.
- Молодой человек, - сказал я, - у тебя есть мать? (Он сразу стал серьезен, как бы жалея о своей выходке; и тогда, чтобы окончательно убедить его, я с величайшей старательностью начал засучивать правый рукав.) Ты приготовился к смерти? (Я пригнулся, как бы готовясь к нападению.) Мгновенье, одно короткое мгновенье, отделяет тебя от вечности. (При этом я сжал правую руку в кулак и приподнял ногу.) Молодой человек, молодой человек, через тридцать секунд я вырву твое сердце из груди и услышу, как ты будешь вопить в аду.
Это подействовало. Мальчишка быстро нажал кнопку, лифт полетел вниз, и я вмиг очутился на улице. Вы видите, Анак, я никак не могу отделаться от привычки везде оставлять о себе яркое воспоминание. Меня никогда не забывают...
Не успел я дойти до угла, как услышал за собой знакомый голос:
- Здорово, Пепел! Ты куда?
Это был Чикаго Хват, - нас с ним вместе когда-то сняли с товарного поезда в Джеконсвилле. "Глаза пеплом засыпало, вот мы и не видали, как они подобрались", - объяснял он потом, и после этого случая за мной осталась кличка "Пепел".
- На юг, - ответил я. - Как поживаешь, Хват?
- Паршиво. Быки ощерились.
- А где ребята?
- В малине. Я провожу тебя.
- Кто хозяин?
- Я. И ты это запомни.
Слова жаргона сыпались с губ Лейта, и мне пришлось прервать его.
- Переведите, пожалуйста. Не забудьте, что я иностранец.
- Ах, да, - весело ответил он, - Хват сказал, что ему не везет, потому что "быки", то есть полицейские, преследуют его. Я поинтересовался, где та банда, с которой он сейчас бродит, и он обещал проводить меня к ним. "Хозяин" - значит вожак банды. Хват претендовал на это звание. Ну, так вот, Хват и я подошли к опушке рощи за городом, где на берегу журчащего ручейка живописно расположилась группа здоровенных молодцов.
- Эй, ребята, поднимайтесь! - обратился к ним Хват. - Я привел Пепла, надо оказать ему честь.
Его слова означали, что следует немедленно отправиться в город и настрелять там денег, чтобы достойно отпраздновать мое возвращение после целого года отсутствия. Но тут я вытащил свой гонорар, и Хват немедленно отрядил несколько человек за выпивкой. Честное слово, Анак, это была попойка, и по сей день памятная всем хобо. Просто удивительно, какое количество напитков можно купить на тридцать долларов, и столь же удивительно, какое количество пива, дешевого вина и виски могут выпить двадцать мужчин. Это была грандиозная оргия под открытым небом, настоящая картина первобытного свинства. Для меня есть что-то привлекательное в пьяном человеке; и если бы я стоял во главе какого-нибудь учебного заведения, я бы непременно учредил кафедру изучения психологии пьяниц, с обязательными практическими занятиями. Это дало бы больше, чем любые книги и лаборатории.
Увы, мне не суждено было осуществить свою мечту, потому что спустя шестнадцать часов, то есть на следующее утро, вся наша компания была арестована превосходящими силами полиции и препровождена в тюрьму. После завтрака, часов в десять, всех нас, двадцать человек, приунывших и вялых, привели в суд. Здесь, в пурпурных судейских доспехах, восседал сам Сол Гленхарт, человек с крючковатым носом, как у наполеоновского орла, и маленькими блестящими глазками.
- Джон Амброз! - выкрикнул клерк, и Чикаго Хват с ловкостью бывалого человека быстро вскочил.
- Бродяжничество, ваша честь! - объяснил судебный пристав, и его честь, не удостоив арестованного и взглядом, буркнул:
- Десять дней.
Чикаго Хват сел.
Судебная процедура продолжалась с точностью часового механизма: пятнадцать секунд на человека, четыре человека в минуту. Бродяги вставали и садились, как марионетки, клерк выкликал фамилии, пристав называл статью, судья изрекал приговор - и все. Просто, не правда ли? Красота!
Чикаго Хват подтолкнул меня:
- А ну, поговори с ними, Пепел. Ты ведь умеешь.
Я отрицательно покачал головой.
- Разыграй их, - настаивал он, - сочини что-нибудь! Ребятам это понравится. А потом сможешь носить нам табак, пока мы не выйдем на волю.
- Клэй-Рэндольф! - выкрикнул клерк.
Я встал, но в это время за судебным столом произошла какая-то заминка. Клерк что-то нашептывал судье, а пристав ехидно улыбался.
- Вы, оказывается, журналист, мистер Рэндольф? - любезно спросил его честь.
Этот вопрос застал меня врасплох, потому что в бурном ходе событий я уже успел забыть и "Каубелл" и свою статью, - и теперь увидел себя на краю ямы, которую сам себе вырыл.
- Давай, давай, выкручивайся, - бормотал мне Хват.
- Нет, все кончено, остается только горько плакать, - простонал я в ответ.
Хват, ничего не знавший о моей статье, был очень удивлен.
- И да и нет, ваша честь, - ответил я судье. - Немного пишу, когда удается получить работу.
- Вы, насколько я знаю, проявляете большой интерес к местным делам. (Тут его честь взял со стула утренний выпуск "Каубелла" и пробежал глазами мою статью.) Колорит хорош, - заметил он, многозначительно поглядев на меня, - картины превосходны, написаны широкими мазками, в сарджентовской манере. А вот этот... этот судья, которого вы описываете... Это все взято из жизни, как я понимаю?
- О, далеко не все, ваша честь, - ответил я. - Это так... собирательный образ... так сказать тип...
- Но тут особенно чувствуется местный колорит, сэр, явно местный колорит.
- Это уже прибавлено потом, - объяснил я.
- Значит, этот судья не списан с натуры, как можно было бы думать?
- Нет, ваша честь.
- Ага! Значит, просто пример безнравственного судьи?
- Более того, ваша честь, - храбро сказал я. - Это символическая фигура.
- Которой впоследствии придали местный колорит? Ха! А разрешите полюбопытствовать, сколько вы получили за эту работу?
- Тридцать долларов, ваша честь.
- Гм, хорошо! - Его тон резко переменился. - Молодой человек, местный колорит - опасная вещь. Признаю вас виновным в злоупотреблении им и приговариваю к тридцати дням лишения свободы, которые могут быть заменены штрафом в тридцать долларов.
- Увы! - сказал я. - Эти тридцать долларов я прокутил вчера.
- Приговариваю еще к тридцати дням дополнительного заключения за растрату своего достояния.
- Следующее дело! - сказал его честь клерку.
Хват был ошеломлен.
- Вот так так! - прошептал он. - Ничего не понимаю! Все наши получили по десять дней, а ты шестьдесят. Вот так так!
Лейт зажег спичку, раскурил потухшую сигару и открыл книгу, лежавшую у него на коленях.
- Вернемся к прежнему разговору, - сказал он, - не находите ли вы, Анак, что, хотя Лориа разбирает особенно тщательно вопрос о распределении прибыли, тем не менее он упустил один важный фактор, а именно...
- Да, - рассеянно сказал я, - да.