Несмотря на то, что о выборах существует великое множество публикаций и сообщений, как они проводятся на самом деле — знает ничтожное количество людей. Большинство имеет на этот счет весьма смутное представление. Поэтому мало кому приходит в голову подвергнуть сомнению ту технологию, в результате которой несколько десятков человек приобретают возможность действовать в качестве представителей 7 миллионов человек, если речь идет о Москве.
Выше мы попытались доказать, насколько неосновательно предположение, что их можно провести честно и справедливо. Теперь представим себе, что может произойти, если властям захочется злоупотребить своими возможностями и полномочиями. Что для этого надо сделать.
На предварительной стадии. Сформировать верхние эшелоны избирательных комиссий из преданных и надежных людей. Подобрать подходящих кандидатов, желательно несколько на одно и то же место. Сформировать фиктивные конкурирующие блоки кандидатов, изображая острую политическую борьбу между ними и вместе с тем их очевидное ничтожество. Обеспечить надлежащую информационную поддержку в СМИ, заполняя по возможности все популярные каналы и формируя необходимое настроение в массах. Дать команду по административной и избирательной вертикали, кому должна быть открыта “зеленая улица”. Включить в избирательные списки нужное количество “мертвых душ”. Изготовить неустанные бюллетени.
Накануне и в день голосования. Обеспечить нужное количество подстраховочных голосований — досрочных и выносных (14 декабря потребовалось только официально 136,5 тыс. таких голосов). Оформить необходимое количество действительных бюллетеней за “проходимцев”. Составить протоколы согласно разнарядкам, по возможности не ошибаясь в конечных результатах. Мало ли что…
Итак, нисколько не фальсифицируя голосования на избирательных участках и не преуменьшая количество голосов, получаемых аутсайдерами, система управляемого голосования обеспечивает победу лишь назначенным победителям.
Если рассмотреть официальные итоги выборов в Городскую думу, получается следующая картина.
Кандидаты, победившие на выборах, в совокупности получили 633,38 тыс. голосов. Абсолютный уровень представительности, таким образом, составляет 9,28 процента, относительный — 29,8.
Если изложенные предположения соответствуют действительности, в избирательном зазеркалье имелось от 290 до 450 тыс. резервных бюллетеней, (от 8 до 12 тыс. в расчете на каждый округ), используя которые, можно без особых хлопот изменить результаты голосований практически везде.
Фальсификация, обман, мошенничество были бы крайне затруднены, если бы в голосовании участвовали практически все избиратели. Подобные эксцессы стали бы невозможны, если бы была обеспечена подконтрольность и прозрачность каждого избирательного этапа — от составления списков избирателей и изготовления и рассылки бюллетеней до всех стадий подсчета голосов и оформления протоколов. Объективность выборов была бы гарантирована, если бы существовала независимая от чиновничества система органов избирательной власти.
Пока ничего этого нет ни в стране, ни в Москве. Следовательно, любые выборы с какими угодно результатами — не более чем хорошо ли плохо организованная мистификация, фарс, победители и побежденные которого заранее известны его действительным организаторам.
Хорошо организованное преступление обычно раскрывается не благодаря профессиональной деятельности уголовной полиции. Преступник чаще всего ошибается в мелочах, поскальзывается на ерунде. Возьмем выборы 14 декабря. Внешне все выглядит благопристойно, законопослушно, если не знать прямых нарушений норм права, и демократично. Но посмотрите повнимательнее, кто прошел, а кто спущен в избирательную канализацию.
Возможно ли, чтобы известный столице политик, каким является Н.Н.Гончар, побеждавший, кстати, в своем округе на всех предшествующих выборах, уступил бесцветному, невзрачному, “никакому” сопернику? Никогда и ни за что!
Можно ли вообразить, чтобы москвичи отдали предпочтение человеку, о существовании которого они узнали за несколько дней до выборов, и чтобы его фамилия была Музыря, Присяжнюк или Лобок? Как бы ни были эти кандидаты хороши в профессиональном и человеческом отношении (не исключено, что они чистые ангелы), но подобное насилие над обывательской эстетикой очевидно. Прекрасные, отличнейшие люди Перерепенко и Довгочхун. Но разве можно жить на свете с фамилией Фердыщенко?
Ни при каких обстоятельства не могут оказаться в победителях жены политиков, связанных во скандальными разоблачениями, дискредитацией, которые основательно или безосновательно стали символом коррупции, шулерства, мошенничества, на ком общество, даже такое, как общество москвичей, поставило клеймо неприкасаемости, неприличия. Вообразить, чтобы в данный момент в Петрограде могли избрать г-жу Собчак, а в Москве г-жу Станкевич или, допустим, г-жу Ковалеву — супругу бывшего министра юстиции, так же трудно, как и сокрушительный выигрыш г-жи Заславской
Политические пристрастия москвичей общеизвестны, их партийная ангажированность и способность отдавать голоса самым невероятным деятелям от политики, вроде Борового, Хакамады или Гербер привычны. Но чтобы в сущности одно и то же лицо в одном месте срывало банк, а в другом с треском проваливалось, такого быть не может. А здесь провозглашается восшествие звезды Евгения Абрамовича (Бунимовича) и закат звезды Аркадия Николаевича (Мурашева), результаты, которые невозможно совместить на одном политическом небосклоне, с одним городом, с одним днем, с голосованием одних и тех же избирателей.
Но все встает на свои места и приобретает смысл, если избирательная рапсодия играется по одной партитуре, одним оркестром, управляется одним дирижером. Сказанного, будем полагать, достаточно…
Зададим еще некоторыми вопросами общего характера.
К примеру, почему закон допустил снижение планки обязательного участия в голосовании 25 % избирателей? Если приходит каждый четвертый избиратель, выборы считаются состоявшимися. Не приходит три избирателя из четырех — и замечательно. И не приходите! И лежите себе преспокойно дома, отдыхайте, выборы обойдутся без вас! Разве такой принцип обеспечивает представительность законодательной власти? Ничего подобного. Избранные по таким правилам органы власти всегда могут подвергаться шельмованию, вышучиванию. Их легитимность становится неочевидной. Не лучше ли резко повысить уровень обязательного участия (50 % + 1 голос) или установить обязательность участия в голосовании, как это принято в ряде стран, где имеет место абсентеизм или массовое уклонение от выполнения гражданского долга?
Какие аргументы послужили основанием для того, чтобы после событий 1993 года был резко сокращен количественный состав представительных органов. В Москве один депутат городского собрания приходится теперь на 195 тыс. избирателей вместо 15,5 тыс., как это было в 1990 году. Увеличение мажоритарного округа более чем в 10 раз разве не означает, что предпринятые изменения, с одной стороны, сделали собрание из 35 членов совершенно управляемым, а с другой — гарантировали, что избранными могут быть только те, кто угоден городской бюрократии или невероятно богат?
Во всяком случае, так называемому среднему классу москвичей мест в Городской Думе не видать, как своих ушей. Им туда не пробиться пока страна не проскочит этап прощания со своим либерально-радикальным номенклатурным прошлым, не расстанется с рожденными этой формой коллективной шизофрении политиками и не перейдет к строительству национальной формы демократии, чуткой к интересам гражданина. В национальной демократии не будет той фальши, которую мы видим сегодня на каждом шагу, не будет заискивания элиты перед охлосом, не будет своеволия олигархии.
Глава 3. Вернисаж персон особой подлости
“В моих глазах произвол имеет ту выгодную сторону, что он для всех явно несомнителен. Он не может ни оскорбить, ни подлинно огорчить, а может только физически измучить. Никому не придет в голову справляться, правильно или неправильно поступил произвол, потому что всякому ясно, что на то он и произвол, чтоб поступать без правил, как ему в данную минуту заблагорассудится. Так что ежели у произвола и была жестокая сторона, к которой очень трудно было привыкнуть, то она заключалась единственно в том, что ни один литератор не мог сказать утвердительно, что он такое: подлинно ли литератор или сонное мечтание, дунул — и нет его.
Тем не менее для меня не лишено важности то обстоятельство, что в течение почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времени было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было. Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда литературу ожидает покровительство судов? — вот в чем вопрос”.
М.Е.Салтыков-ЩедринДва иска к одной книге (Ю.Лужков и С.Донцов)
Чтобы не заниматься бессмысленным делом, большинство москвичей никогда не обращаются в суд. Особенно если по их адресу кто-то отпускает нелестное замечание. Но вот московская номенклатура настолько обидчива, что заводится с пол-оборота. Благо, что суды рассматривают иски чиновников о защите чести и достоинства быстро и эффективно. Для всех прочих граждан иной порядок — долго, неэффективно и практически всегда бесполезно.
Вот например, по поводу главы строительного спрута Москвы Ресина Горбачев в одном из интервью отпускает невинную фразу: “Ресин создает структуры, и он же принимает решения отдать этим структурам все за гроши”. Ресин тут же просит суд защитить его честь и достоинство (“Труд” 01.10.94). Горбачев — мертвый лев с репутацией разрушителя СССР и одного из величайших общественных деятелей (“лучший немец”), владелец скромного помещения в несколько комнат с громким названием “Фонд Горбачева”. Ресин — живой шакал, подлый и свирепый, за ним миллиардные объемы собственности. Суд правильно понимает под кого надо стелиться и пинает дохлого льва, позволяя шакалу истекать сладострастной слюной, а потом публично хвастаться своей победой.
Другой пример. Президент Мост-банка Гусинский страшно обижается на газету “Завтра”, обвинившую его сотрудников в разгроме редакции газеты в октябре 1993. Гусинский требует опровержения и выплаты 100 млн. рублей за моральный ущерб. Уж оппозиционную газету суду никак нельзя было оставить в покое. Но тут, правда, в судебной процедуре были некоторые нюансы. Суд в данном случае просто не поверил, что нищая газета сможет отыскать такую сумму и приговорил ответчика к выплате одного миллиона рублей (“Куранты”, 25.10.94). Но вот что странно, куда более серьезное обвинение “Моста” в том, что он нажился на “черном вторнике”, пополнив свою казну на 14 млн. долларов, прозвучавшее из уст В.Шумейко, получило в ответ лишь вялые оправдания со стороны Гусинского — не более. И никаких судебных исков. Шакал шакалу в горло не вцепится — не известно еще кто из них первым перестанет подавать признаки жизни, и не разорвет ли шакалья стая эту парочку, ослабевшую от взаимной вражды? Этот нюанс показывает: суды только тогда привлекаются в спор, когда один из противников беззащитен, и судьям нет надобности взвешивать аргументы — они просто оформляют “право силы”. Причем это “право” порой обеспечивается самой процедурой, которую номенклатура сама себе определила.
В октябре 1995 Московское представительство авторитетного журнала “Шпигель” было оштрафовано судом на 1 миллион рублей за якобы порочащую честь и достоинство Лужкова фразу: “Доверенные лица Лужкова разделили между собой крупнейшие городские монополии в сфере строительства, торговли и гостиничном обслуживании”. Новизна состояла в том, что суд прошел не по месту расположения юридического адреса ответчика (в Германии). Тут для Лужкова, как и положено в холопской судебной шарашке, было сделано исключение. И смехотворный повод в рамках этой системы был признан весьма серьезным, чтобы состоялось положительное решение по иску. Разве что “Шпигель” это дробины не заметил — настолько несущественным был для западного журнала ущерб, что даже в ответ, как это принято у журналистов, не нагадили, а просто прошли мимо, презрительно оттопырив губу.
В апреле 1996 года Бутырский народный суд обязал редакцию “Новой газеты” выплатить Лужкову два миллиона рублей и опубликовать опровержение совершенно невинных строк (“Новая газета”, № 31, 1996). Строки, которые оскорбили мэра, были такими: “Работа в Думе не пыльная. Приходи время от времени и исправно одобряй, что предложит Лужков. И приработок обеспечен”. “Мэр… то есть, извиняюсь, вор… вор должен сидеть в тюрьме. Актер — играть в театре. Пирожник — печь пироги. Сапожник — ругаться матом”. В первом случае большие основания имели подать в суд на редакцию думские депутаты, во втором — сапожники. Но оскорбился почему-то Лужков, которого вовсе даже могли не иметь в виду — мало ли в России мэров, а в Бразилии Педров. Но именно ему надо было получить “компенсацию” — солидную сумму.
Вот слова Лужкова о критике в прессе: “…я очень щепетилен до того, что касается чести и достоинства. Обливание помоями в печати образует вокруг моего имени вакуум, я теряю точку опоры, я надломлен, не могу продолжить исполнение обязанностей в полном объеме. Нет, моральный ущерб стоит дорого…” И отдает распоряжение своему юристу: “Ты должен все так подготовить, чтобы “Правда” выплатила мне ущерб 5 миллионов — пусть они разорятся окончательно!” (см. “Тореро в кресле мэра”). Но ведь это месть, а не возмещение морального ущерба! Значит, и суд — не инструмент справедливости, а инструмент мести. Причем мести мелочной, мести за пустяк. Притом, что осужденная сторона может претерпевать от истца куда более весомые оскорбления!
Лужков вообще человек мстительный до болезненности. Это не должно удивлять — таков родовой признак номенклатуры. Но каков суд! Редакция, усилиями этого суда вынуждена была опубликовать заголовок “Вор не должен сидеть в тюрьме”. К этому надо было бы прибавить “В тюрьме, по правде говоря, должен сидеть судья”. Вор (конечно же не мэр!), пожалуй, для общества менее вреден, чем бесчестный и трусливый представитель закона 1.
В 1995–1996 году автору и издателю книги “Мятеж номенклатуры” тоже пришлось иметь дело в судом, в который поступили иски от мэра Москвы Лужкова и его верного соратника, начальника юридического управления мэрии Донцова. В большей мере нести на себе тяжесть последствий этих исков пришлось издателю, буквально прикрывшему автора своим телом от номенклатурной мести.
Оба иска были совершенно идентичны по форме, а в суд в качестве доверенных лиц приходили должностные лица мэрии. Судьи, при всем нежелании заниматься столь скользкими делами, вынуждены были не только принять их на себя, но еще и устраивать перед судебным заседанием кулуарные встречи за закрытыми дверями с представителями мэрии.
Суть исков была проста. Оба истца одними и теми же словами просили об одном — признать некие сведения не соответствующими действительности, отозвать тираж книги и возместить за счет ответчика моральный ущерб.
Об уровне профессионализма лужковских экспертов говорит хотя бы то, что “отзыв” книги был принципиально невозможен, ибо она не является документом, который хранится в каком-нибудь деле. Тираж книги был распродан, и именно в результате распродажи содержание книги стало известно истцам. Даже если бы изъятие тиража из продажи было физически возможным, такое изъятие означало бы, что вместе с оспариваемыми истцом фрагментами книги читатели лишились бы и всех остальных фрагментов, которые не оспаривались истцами. Это номенклатурным юристом было понять не под силу.
Жажда мести и безнаказанный кураж настолько затмили мозги бюрократов, что исправленный и дополненный с течением времени иск Лужкова содержал и вовсе абсурдное требование “пресечь действия ответчиков, нарушающие или создающие угрозу нарушения на мои права (так в иске — авторы) на честь, достоинство и деловую репутацию, а именно, изъять тираж книги “Мятеж номенклатуры”, запретить ее последующее переиздание”. Читатель сам может оценить уровень грамотности лужковских юристов.
В иске Лужков пишет, что его честь и достоинство порочат слова предисловия издателя к книге: “…как один из главных могильщиков Моссовета, как яростный противник представительной власти. Этот человек, являющийся живым олицетворением худших черт номенклатурного сановника — грубости, нетерпимости к малейшим проявлениям свободомыслия, презрения к закону, отвращения к демократической процедуре”. Любому здравомыслящему человеку понятно, что здесь выражено лишь мнение — истинное или ложное, судить читателям. Но судить мнение почему-то по воле номенклатурщиков должен был суд, созданный исходно для других целей.