Орёлъ i соколъ - Лебедев Andrew 10 стр.


– Именно, дорогой мой, – кивнул Цугаринов, – в том то и пикантность ситуации, что старик, как командующий резервной ставки Президента знает своего противника лично.

– Да! Это вам не Усамма Бен-Ладен! – хмыкнул Саша, – Ходжахмета мы еще по Чечне помним и знаем и личные счеты с ним имеем.

– И более того, – сделав очень серьезное лицо, каким-то не своим голосом сказал Цугаринов, – и более того, Саша, теперь личные счеты с Ходжаевым есть и у тебя.

Саша удивленно вскинул брови.

– Старик велел мне передать тебе, что Катюша твоя у Ходжаева.

– Что? – вскрикнул Саша и лицо его мгновенно исказилось, – что вы сказали?

– По нашим совершенно точным данным, Катюша твоя жива-здорова и является личной пленницей и собственностью господина главного террориста, он ее только что вместе с сотней других красивых невольниц приобрел для своего дома в Эр-Рийяде, приобрел на Интернет-аукционе, на знаменитом андижанском торжище рабынь.

У Саши ком подкатил к горлу.

– Мне поручено тебе это передать, Саша, – сказал Цугаринов, – мы сочувствуем тебе, Катюша в положении, мы в курсе. Мы понимаем, каково тебе…

В портал въезжали молча.

Бетонка притиралась здесь к скале и алюминиевые будки с охранниками, выкрашенные в коричнево-белый полосками камуфляж, почти сливались с каменной стеной, так же почирканной снежно-белыми вертикальными полосками.

Вышедший к ним начальник КТП заглянул вовнутрь УАЗика, увидев Цугаринова, молча кивнул и сделал шаг назад.

Шофер включил первую и машина поехала мордой прямо в скалу…

Но вот часть каменной стены внезапно сдвинулась в сторону, открыв черное пространство входа в самый секретный мир… Туда, где теперь сосредоточилась надежда России.

УАЗка въехала в тоннель и гулко шурша шинами по бетону, помчалась по выложенной тюбингами трубе – такой знакомой для пассажиров московского и питерского метро трубе перегонного тоннеля, как будто следующей станцией сейчас объявят Автово или Краснопресненскую. …

Лифт опустил их на шестой горизонт.

– Старика не обижай и вообще, держи хвост пистолетом, – пнув Сашу в спину, напутствовал его Цугаринов.

Прошли по коридору.

Охрана, узнавая Цугаринова в лицо, всюду пропускала их.

Дверь без таблички и без номера – стальная дверь, каких в этом коридоре не менее полу-сотни…

Цугаринов открыл ее перед Сашей и молча – пропустил первым внутрь.

– Здравствуй, Мельников, – Старцев поднялся со стула и протянув Саше руку, сделал шаг ему навстречу.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – ответил Саша.

Сашино лицо, не смотря на напутствия Цугаринова было напряжено…

Расстрельное дело – в час "Ч" не выйти на связь и заняться личными делами.

– Ну что, пропащий! – добродушно крякнул Старцев, обнимая Мельникова, – Родину позади жены поставил?

– Простите, товарищ генерал, – смущенно отводя глаза, сказал Мельников.

– Бог простит, – назидательно заключил Старцев, – ты, дурачина в том неправ, что Родину и жену разделил в своей голове, а эти два понятия должны быть для бойца нераздельными, понял?

– Понял, товарищ генерал, – кивнул Саша, сглатывая слюну.

– Ни хрена ты еще не понял, – махнул рукой Старцев, – только в команде ты можешь победить, а ты волком-одиночкой хотел, эх ты! ….

Булыгин-Мостовой выглядел вальяжным, довольным собою умным модником.

Баринов про Булыгина-Мостового как-то сказал – Dedicated follower of fashion.

Хотя сам Булыгин-Мостовой про Баринова не единыжды говорил, что тот -пижон.

Теперь они сидели в студии, как те самые голубки и довольные собою, своими умами и мыслями – ворковали.

– Но вернемся к нашим баранам, – сказал с экрана Булыгин-Мостовой, – арабы, как представители типично восточной культуры лишены ощущения времени. Для них все представление о достойной мужчины деятельности – это торговля или выполнение каких то менеджментских функций. Работа на производстве для араба постыдна и связана с внутренними страданиями. Мужчина в их понимании не должен работать на производстве – он должен руководить, торговать, быть полицейским или военным – то есть, представлять власть. И вот из числа тех, кто в первое время был вынужден работать на конвейере, выделился слой менеджеров и своей элиты, которая выполняет природные функции руководить и торговать.

– Да, важный момент! – согласился Баринов, это означает, что в цивилизации, араб только потребитель ее благ, но не производитель, а это значит…

– А это значит, – кивнул Булыгин-Мостовой, – а это значит, что завоевав Европу, они не смогут поддержать того райского состояния цивилизации, того Парижа и того Лондона, благами которых они так любят пользоваться.

– Да, – радостно подхватил Баринов, – араб должен только пользоваться. Настоящий мужчина себя работой не утруждает. Работать должна женщина, а он – должен быть начальником. И если количественный порог присутствия мусульман в Европе будет перейден, то экономика Европы просто рухнет, потому что с проникновением мусульман в менеджмент, начнется коррупция, еще хуже чем в Киргизии, Азербайджане и так далее. Представьте себе, если переселить азербайджанскую элиту в Москву, что будет? Коррупция усилится в десятки раз, и все закончится резней. И рано или поздно, Европа превратится в какое то Марокко или Ливию.

– Вы правы, – согласился Булыгин-Мостовой, – как писал Шпенглер в Закате Европы – будут какие то феллахи и все вернется на какой то первобытный уровень. Все местные народы будут истреблены или выродятся.

– Да, – перебил собеседника Баринов, – арабы, захватив Европу не смогут сохранить ее в том блеске, в который ее привели трудолюбивые европейцы, Вот существует иллюзия, будто Рим с приходом варваров передал им – варварам высокую культуру… Будто, цивилизация сохранилась с заменой римлян варварами. Будто работали акведуки и водопроводы, сохранилась письменность и так далее. Все это чушь. В Италии до Атиллы было 25 миллионов человек. С приходом варваров, несмотря на гигантский приток населения… население сократилось до… пяти миллионов человек. В самом Риме до прихода варваров было два миллиона, а осталось… четыре тысячи. И Рим превратился в большую деревню, где паслись козы, потому как некому стало следить за городским хозяйством. Был утерян секрет организации жизни в большом мегаполисе.

Как так? Зачем мне заботиться о городском хозяйстве? Я пришел сюда, чтобы пользоваться.

У арабов, с одной стороны это презрение к европейцу. Потому как европеец – это презренный алкоголик, который не заботится о семье, семья у европейца разваливается, он еще и атеист, который верит только в силу денег… Мусульманин его презирает, потому как государство европейца основано не на социально-религиозной базе, а на экономической. Европеец – это презренный жалкий ублюдок, которого надо истребить. Он не соблюдает ни одного из тех правил, которые предписываются Исламом. А с другой стороны, этот европеец – технологически его – мусульманина обошел. С одной стороны он его презирает, а с другой стороны он ему завидует.

Как же так, у этого ничтожного алкоголика такая роскошная машина, а у меня, правоверного мусульманина – ее нет. И поскольку сам он ее произвести или заработать не может. Он эту машину рано или поздно – отнимет. Потому что он знает, что неверного можно убить. И Аллах за это не накажет.

И процесс отнимания у идеологически ослабевшего – он рано или поздно – обязательно произойдет Поэтому, если алжирцы оккупируют Францию, им надо будет содержать определенный процент работоспособных французов для поддержания Парижа в том состоянии, в котором ОНИ смогут пользоваться его благами. Иначе, Елисейские поля превратятся в вонючий восточный базар. А Сена в сточную канаву.

Если потоком в Европу пойдут мусульмане – рухнет все. Будет хаос.

– Значит, с точки зрения статистики, когда то, в одночасье, это куммулятивное накопление числа мусульман в Европе перевалит за критическую отметку, и айсберг перевернется кверх ногами? – спросил Булыгин-Мостовой.

– Да, – согласно кивнул Баринов, – Совершенно верно, если дело так пойдет, то к середине века Париж, как и другие европейские столицы перестанет быть той привлекательной витриной цивилизации, и станет походить на Стамбул или Каир… К этому и идет, но по – Шпенглеровски, мусульмане, конечно хотят вырваться на новый уровень, они хотят жить с европейским комфортом. Запад слишком долго размахивал у них перед носом всеми своими благами, мол, вот, смотрите, как у нас все здорово! Они и советским тоже кричали – смотрите, у нас мерседесы, у нас Мулин-Руж – давайте к нам, к нам! А теперь, заполучив 15 миллионов эмигрантов – они ужаснулись. Эти толпы так долго охмуряли, а когда они хлынули, стало страшно.

– Как тебе эти умники? – спросил Старцев, когда Саша отсмотрел материал.

– Они говорили в самую точку, все произошло как по ими говорённому, – ответил Мельников.

– Твоя первая задача, – сказал Старцев, кладя Саше руку на майорский погон, – твоя задача сейчас, как можно скорее привезти этих профессоров сюда, найти их в нынешней Москве и привезти их сюда в бункер. От этого будет зависеть успех нашей дальнейшей борьбы. ….


Глава 3.


Москва представляла собою ужасную картину.

Наверное, пожар 1812 года был просто цветочками в сравнение с тем, что увидал теперь Мельников по возвращении в столицу…

Хотя, в отличие от событий двухсотлетней давности, нынче здесь кое-где даже велось какое-то строительство.

Так по углам храма Христа Спасителя силами нескольких бригад молдаван под присмотром каких-то янычар с автоматами – шустро сооружались четыре симметричных минарета, делавших центральную церковь России похожей на какую-то тепловую электростанцию с высокими кирпичными трубами по бокам.

Москва прям по пророчеству того самого Булыгина-Мостового, за которым Саша и прибыл теперь сюда, превратилась в сплошной базар.

Торговали везде.

Возле метро, в переходах метро, в самом метро…

Только само метро встало из-за отсутствия в фидерах напряжения.

По превратившимся в торговые ряды улицам ездили редкие автомобили.

Бензин был в дефиците и стоил как коньяк "хеннеси" – сто долларов пол-литра.

Поэтому, автолюбители теперь стали столь же редки, как если б Москва перенеслась в самое начало ХХ века, когда Роллс-Ройсы и Руссо-Балты водились только в конюшнях у членов царствующей семьи.

Вместо световых реклам воспевавших прелести буржуазного образа жизни – на всех углах теперь висели портреты бородатого господина в зеленом халате и в белом хеджабе, изрекавшем что-то мудрое. Что именно – Саша не мог теперь оценить, потому как надписи на плакатах были сделаны по арабски.

– Это кто? – спросил Саша одного из феллахов, показав на плакат.

– Ты не знаешь? – удивился феллах, – это же великий учитель, Ходжахмет Ходжаев.

Феллах еще долго подозрительно оглядывался вслед Саше.

До катастрофы Булыгин – Мостовой жил на Аэропорте в так называемых "писательских" домах, что справа от метро, если стоять лицом к институту МАДИ.

Адрес ученого Саше дали в резервной ставке перед тем, как отправить его на задание.

Теперь надо было думать, как добраться от Кропоткинской до Аэропорта, если не работает метро, и если по городу не ездят такси.

Велорикша была, вроде, более удобным транспортом, но относительно дорогим.

Чтобы не вызывать к себе подозрений, чтобы не выделяться и не рисковать излишними проверками, Саша решил выбрать транспорт соответствующий своему статусу. А одет и экипирован Саша был по легенде, что он – Эдик Мирзоев – обрусевший и плохо знающий родной язык – бывший футболист второго дивизиона от команды Нарофоминска, а ныне – шашлычник и мангальщик, в городе Павлово на Оке, приехал в Москву навестить брата…

Такой человечек, как Эдик Мирзоев по нынешним понятиям не должен был шиковать и ездить на велорикше. Ему больше к лицу подходила обычная рикша с китайцем-кули в оглоблях, что в рисовых конических шляпах и босиком – бегали по Мосвке не хуже ипподромных рысаков.

Рикша нашлась сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами "афгани".

Кули оказался русским.

Покуда трусили по Тверскому бульвару до Пушкинской, Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать Ислам, и что сам кули – Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился и вот получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело – заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.

На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.

– А где памятник Пушкину? – спросил Саша своего возчика.

– А-а, этого, на котором голубь всегда сидел? – тяжело дыша отозвался запыхавшийся водитель рикши, – его по указу Ходжахмета Ходжиева снесли.

Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали – тоже не было.

Не было и вывески ресторана Пекин.

Вместо нее теперь была большущая надпись – Шаурма.

– Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? – спросил Саша.

Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал – поберегись, увага, алярм!

– И это правильно, – согласился Саша, – незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.

На аэропорт доехали за каких-нибудь полтора часа.

Собственно пару месяцев назад, когда на Москве еще были электричество и бензин, и когда ходило метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.

Саша кинул рикше двести афгани.

– Хозяин, накинь на пиво! – взмолился новоиспеченный Иса Иванов.

– Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, – возразил Саша.

– Тогда на гашиш накинь, – настойчиво попросил рикша.

Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.

Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью, – премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.

– Аминь, – оборвал рикшу Мельников, – купи себе халвы с докторской колбасой.

Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.

Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди?

Возле переполненных и минимум – месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленной на них горы отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.

– Что здесь будет летом в жару? – мысленно Саша задал себе вопрос, – совсем пропадет Москва!

Возле парадного, где по прописке до катастрофы проживал Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из под пепси-колы, кто на четвереньках – сидели взрослые мужчины и скалились исполненными золотых зубов улыбками.

Мужчины играли в нарды.

– Салам алейкум, – на всякий случай сказал Мельников.

– Ти куда идёш дарагой – уважаемый? – спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.

Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там – в резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал, – я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.

Мужчины переглянулись.

– Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, – сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков, – ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?

– Мой кунак Булыгин-Мостовой зовут фамилия его, – ответил Саша, снова даря всем блистательную улыбку своей позолоченной дентальности, – я с мой кунак в футбол в Нальчике играл на кубок Дагестана, я ему гашиша привез, дыня привез, насвай привез…

Мужчины переглянулись.

– Слушай, дарагой, нэт здэсь твой кунак теперь, зачем ти приезжал? Сафысем напрасно ти приезжал!

– А где мой кунак? – настойчиво спросил Саша, продолжая улыбаться.

– А он типер там, – мужчина махнул рукой в сторону мусорного Монблана, – он типер там где фсе русский кто бэз прописка, где фсе бомж славянской национальности.

– А где это? – спросил Саша.

– А это в подвал, на чердак, в мусоный ящик, в старый машина, я не знай где этот бомж живет, я в сорок седьмой кАвартира живу, а его не знай где он живет!

Саша пожелал игравшим в нарды всяческих благ, и чтобы ниспослал им Аллах долгих и приятных дней в квартире номер сорок семь.

Но надо было искать Булыгина-Мостового. …

Булыгин-Мостовой жил теперь в трансформаторной будке.

Электричества в Москве уже месяц как было отключено, поэтому жить в трансформаторной будке теперь было неопасно.

Замки в железных дверях с красными молниями на них – давно были выломаны, на полу, под масляными трансформаторами были наброшены неизвестно откуда взявшиеся матрасы и кучи какого-то тряпья.

Булыгин-Мостовой жил здесь с двумя писателями и с приставшей к ним парой бывших доцентов МАДИ.

Теперь, в часы не занятого поисками пищи досуга, обитатели трансформаторной будки предавались рассуждениям о судьбе Москвы и судьбе человеческойцивилизации.

Сегодня в будке был праздник.

Роясь в основании Монблана, паре доцентов удалось докопаться до слоя еще старого цивильного мусора тех времен, когда в домах было электричество, и среди прочего, доценты нашли несколько пакетиков испитого чая липтон, но самое главное, они нашли целую пепельницу окаменелых окурков, среди которых некоторые были чудовищно длинными или – жирными, как говорили здесь в трансформаторной будке.

Теперь все пили чай и курили.

Назад Дальше