— Я? — испугался Ларак. — Нет…
Худое лицо было несчастным и встревоженным, то ли за кузена-племянника обиделся, то ли не знает, как за дело взяться. Луиза улыбнулась, граф тяжко вздохнул и уставился в пол. Дубина.
— Вы показали уже все, что хотели?
— Осталась библиотека, — пробормотал влюбленный, — личная библиотека, но там пусто. Книги вывезли после восстания… Сударыня. Мне так много нужно вам сказать.
Да вроде уже все сказано, надо к делу переходить, хотя на кой ей сдался этот мерин! Просто чтобы был?
— Говорите. — Отодвинуть засов и идти? Или остаться послушать? Все лучше, чем poзы вышивать.
— Мы так давно не виделись, — пролепетал своим сапогам Ларак. — То есть не виделись наедине. То, что было на утесе, я не забуду… Это были счастливейшие… наисчастливейшие минуты в моей несчастной жизни… Сударыня, вы… свет ваших глаз… я боготворю вас. Я счастлив целовать вашу тень… Я никогда не думал, что мою судьбу озарит…
И чего бы Лараку-старшему было не жениться на южанке, а то на окделлских дровах даже супа не сваришь. А, была не была!
— Граф Ларак, — если он решится то и она тоже, а нет, никто не сдохнет, — или мы сейчас же спускаемся и вы никогда, вы слышите, никогда не говорите со мной ни о чем, кроме погоды, или извольте подтвердить свои слова. Немедленно.
— Сударыня, — залепетал соблазнявшийся граф, — сударыня…
— Эйвон, — отрезала Луиза, — вы говорите о любви. Или вы лжете, или трусите. И то, и другое недостойно дворянина.
— Я не лгу! — О, мы даже кричать умеем. — Я люблю вас!
— Любите? — Луиза положила руки на ветхий камзол. — Так любите.
Поцелуй получился лучше, чем на утесе. Эйвон старательно тискал бархатный лиф, затем бухнулся на колени и замер. Юбки Луиза подняла и раздвинула сама, улучив подходящее мгновенье. Не хватало оборвать оборки, пришивай потом!
Руки Ларака оказались ледяными, еще бы, в такой-то холодине! Граф с остервенением гладил лодыжки капитанши, не рискуя двигаться дальше. Если так пойдет, до обеда точно не управиться. Луиза наклонилась, ухватила костлявое запястье и потянула вверх к колену.
— Сударь, — прошептала женщина, — снимите одеяло…
— Луиза! — Изящно подняться у Ларака не получилось, подвела больная спина, растереть потом, что ли?
— Ну же!..
— Моя Луиза. — Разогнувшийся граф сграбастал волчьи останки и прижал к груди.
— На пол, — велела капитанша, — ничего с ним не случится.
Любовников у Луизы не было, но стаскивать сапоги и штаны с пьяного супруга приходилось. Арнольд мычал и лягался, Эйвон молчал, но дышал так, словно только что затащил на Надорский утес маменькин комод.
Капитанша тоненько хихикнула и притянула кавалера к себе. Граф потихоньку разгорался, даже руки потеплели. Луиза отвечала на поцелуи, потом откинулась на спину, но неудачно, прижав спиной рассыпавшиеся косы. Ларак неловко навалился на даму, его глаза стали блестящими и дикими. Борода и усы ощутимо царапали шею, Эйвон дышал все громче, он больше не боялся и не стеснялся, ну и слава Леворукому!
Над головой проплыла очередная моль, без сомнения, святая. Госпожа Арамона опустила ресницы: трещины на потолке, пыльные бабочки, чужое лицо — зачем на это смотреть?
Плохо ей не было, с Арнольдом бывало хуже. Эйвон что-то бормотал, подавался вперед и назад, дергался, но прижатые волосы держали крепко. Попытаться увидеть над собой другое лицо? Безбородое, загорелое, с прилипшими ко лбу черными прядями? Нет, это стало бы оскорблением для всех троих, и женщина просто ждала, когда все закончится. И дождалась.
Кровать пережила кощунство, даже не скрипнув. Видимо, в старину властители Надора были потолще и поживее. Утратившая добродетель вдова собрала выпавшие шпильки и взялась за многострадальную косу. На ее волосы заглядывался даже Арнольд, а Эйвон за отвагу заслужил подарок.
— Луиза… — Руки графа дрожали. Выпить бы ему, но в этом склепе воды и той нет. В следующий раз нужно разжиться в трактире вином.
Госпожа Арамона чмокнула любовника в щеку. Эйвон был счастлив, и его было жалко. Даже больше, чем себя.
— Мы уедем в Алат, — глаза графа все еще были шалыми, как у весеннего кота, — нас никто не найдет…
— После свадьбы Айрис, — не моргнув глазом соврала госпожа Арамона. — Мы поедем в Эпинэ вместе со всеми, а ночью исчезнем.
— Луиза… Любовь моя, — простонал ставший неверным муж, — как же ты права! Эгмонт был глупцом и преступником… Как он мог пожертвовать любовью? Это безбожно!
— Тот, кто прячется от любви, — дурак, — припечатала Луиза, сидя на ложе святых и мучеников. — Помогите мне затянуть пояс.
— Луиза… — Она просила затянуть пояс, а не целовать его концы, но почему бы не подождать? От платья не убудет, от нее подавно.
Граф Эйвон Ларак отнял от губ черные ленты:
— Любимая… Мне кажется, я раньше не жил…
Любимая… Да уж, докатилась она. Теперь, хочешь не хочешь, до отъезда придется грешить, не бросать же его такого, еще утопится.
Глава 4. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ) 400 год К. С. 9-й день Зимних Скал
1
Урготское посольство занимало приземистый особняк у Гусиного моста сразу за аббатством Святой Октавии. Летом дом прятался в темной зелени, но зима содрала листву с вековых платанов; глядевшее сквозь мокрые перекрученные ветви здание казалось могучим и равнодушным, как гора. Даже странно, что внутри, под слоем негостеприимного камня, прятались люди: топили печи, открывали окна, спали, ели, говорили.
— Мевен! — Альдо резко дернул повод, и белоснежный, до невозможности похожий на Бьянко, линарец послушно остановился, лебедем выгнув шею. — Шевельните это болото.
— Да, Ваше Величество. — Гимнет-капитан отъехал, и тотчас к воистину крепостным воротам направился широкоплечий сержант.
— Каков хитрец, — Альдо кивком указал на зелено-коричневый флаг, прихваченный в двух местах витым серым шнуром,[10] — но мы поверим. Мы прибыли лично узнать о состоянии здоровья дуайена Посольской палаты.
— Вускерд говорил, — вспомнил Дик, — что Фома слишком много о себе полагает.
— Экстерриора господин Габайру не принял, — Альдо улыбался, но глаза смотрели жестко, — но королю урготы откроют.
— Конечно, — согласился Дикон, — это же не кэналлийцы.
— А кэналлийцы б не открыли?
— Они слушают только соберано, — неохотно объяснил юноша, вспомнив угрюмую физиономию и черные завитки на двери. Хуан! Мог ли работорговец тайком пробраться в дом и вытащить Удо? Замки на внутренних дверях не меняли, только на внешних…
— Дурацкий обычай, — Альдо брезгливо выпятил губу, — и очень неприятный народ. Что ж, лишний довод в пользу того, что от Кэналлоа нужно избавиться. Пускай убираются к шадам. О, вот и наши торгаши!
Ворота торжественно распахнулись, раздался барабанный бой — застигнутые врасплох урготы приветствовали августейшего гостя со всем тщанием.
— Вперед! — велел Альдо. — Шагом!
— Вперед, — повторил Мевен.
Процессия двинулась с места, неспешно втягиваясь в украшенные золотыми ласточками[11] створки: сначала знаменосец с королевским штандартом, за ним Мевен в лиловом полуденном плаще, трубачи, барабанщики, гимнеты… Эскорт придавал уверенности, но входить в дом все равно не хотелось. Подданные Фомы славились хитростью, лживостью и корыстолюбием, двуличней были разве что гоганы, но они, слава Создателю, до Талигойи не добрались.
Конь Альдо вступил в вымощенный золотистыми восьмиугольными плитками двор, и Дикон слегка придержал Караса: от ворот к крыльцу двумя рядами выстроились слуги, мрачные, высокие и плечистые, словно порожденные угрюмым домом. Сам же особняк вблизи казался еще тяжеловесней, а слуховые окна были прямо-таки созданы для стрелков.
Высокий, еще не старый ургот неспешно спустился с крыльца. Дуайеном он быть не мог при всем желании, но вел себя, словно сам Фома.
— Придется быть вежливыми, — бормотнул Альдо не столько Окделлу, сколько себе самому.
— Ваше Величество, — оказавшийся вторым советником посольства графом Жанду высокий церемонно поклонился, — посольство великого герцогства Урготского счастливо принимать венценосного гостя. К нашему глубокому сожалению, маркиз Габайру тяжело болен и не покидает спальни.
— Я слышал. — Альдо легко и красиво спрыгнул на рассерженные камни. — Мы решили навестить заболевшего друга. Мы надеемся, маркиз в сознании?
— О да, — закивал ургот, — в полном сознании, но говорить ему тяжело.
— Мы желаем видеть маркиза Габайру.
— Он будет счастлив, однако лекарь не исключает, что его болезнь заразна.
— Мы желаем видеть маркиза Габайру.
— Он будет счастлив, однако лекарь не исключает, что его болезнь заразна.
— Нам осенние простуды не опасны. — Сюзерен спокойно направился к крыльцу, и граф Жанду был вынужден пойти рядом. Проход между ливрейными слугами для троих был слишком узок, и Ричард отстал на пару шагов. Стало вовсе неуютно.
Массивные двери неторопливо распахнулись. Обитые медью створки были толще надорских, а кованый узор над головой весьма походил на подъемную решетку. Войти в урготскую резиденцию без ведома хозяев было трудно, выйти, похоже, еще труднее.
— Ваше Величество, прошу вас… — Ургот был почти так же высок, как Альдо, но много уже в плечах. Одно слово, посольский жук.
— Благодарю. — Сюзерен шагнул через массивный порог, пахнуло теплом и лекарственными травами. Вестибюль оказался под стать дому — темные панели, тяжелые светильники, огромные картины. У парадной лестницы замерло четверо офицеров с розовыми и голубыми лентами через плечо. Цвета принцесс, одна из которых станет талигойской королевой.
— Монсеньор, — слуга с бычьей шеей угодливо улыбался и тянул лапы, — прошу вас, монсеньор.
Юноша сглотнул и расстался с плащом и шляпой. Отчаянно захотелось сбежать или хотя бы сказать пару слов Мевену, но гимнет-капитана окружил десяток коричневых.
Святой Алан, следовало прихватить пистолеты. Ну и что, что они в доме дуайена Посольской палаты? Герцог Окделл — цивильный комендант столицы, он в ответе за жизнь сюзерена и может не расставаться с любым оружием.
— Ваше Величество, маркиз Габайру не встает с постели.
— Вы уже говорили, — кивнул Альдо, направляясь к лестнице, — а мы заверили, что не боимся заразы. Как здоровье Его Величества Фомы?
— Полагаю, у него разыгралась подагра, — вздохнул дипломат, — так всегда бывает к концу осени. К несчастью, это время года в Урготелле отличается сыростью. В талигойской столице климат более здоровый. Прошу вас направо…
— Да, — рассеянно кивнул Альдо, — несущие морскую влагу ветры налетают на Алатский хребет и проливаются дождями… Урготелла стоит в не слишком удачном месте.
— Вы совершенно правы, Ваше Величество, наши предки не приняли в расчет ветер. — Ургот казался удивленным, и Дик невольно улыбнулся: о причинах осенних дождей сюзерен узнал по дороге в посольство от него.
— Прекрасный портрет, — громко произнес Альдо, задержавшись у огромного, в полстены, полотна. — Его Величество Фома может гордиться красотой своих дочерей.
— Этот портрет написан весной прошлого года, — сообщил граф Жанду. — Работа Теотелакта Агарина.
Представить Альдо рядом с урготскими куклами было оскорблением. Неужели сюзерен, не испытав настоящей любви, навсегда свяжет себя с чужеземкой?
— Чувствуется рука мастера. — Альдо сделал шаг в сторону, и Ричард увидел Фому с принцессами. Герцог в бархате цвета спелой сливы и кудрявом парике напоминал барона Капуль-Гизайля, девица в розовом нюхала цветок, девица в голубом кормила голубков. Дик вгляделся в смазливые, обрамленные локонами мордашки. Голубая была потолще, у розовой в лице было что-то кроличье. Сестрам было далеко даже до Марианны, а до Катари и вовсе как до звезды, но портрет в Талигойе появился неспроста. Эр Август предупреждал, что Сильвестр решил избавиться от Ее Величества и женить Оллара на урготской купчихе. Кто бы мог предвидеть, что картина послужит законному королю…
— Талигойские художники не уступают урготским. — Сюзерен говорил весело, но Дик чувствовал в его голосе безнадежность. — Мы собираемся в скором времени сделать достойный подарок Их Высочествам, а сейчас проводите нас к маркизу Габайру.
2
Дуайен в подбитом белкой халате возлежал в кресле, больше похожем на короткую кровать. В комнате было нечем дышать, но посольские ноги были тщательно укутаны меховым одеялом.
— Какая честь для больного старика, — прокашлял Жоан Габайру, то ли собираясь подняться, то ли делая вид. — Какая неслыханная честь!
— Сидите, сударь, — махнул рукой Альдо. — Как вы себя чувствуете?
— Так же, как неделю назад, — хрипло произнес ургот. — В мои годы трудно уповать на быстрое выздоровление. Лекарь полагает, что я застудил верхнюю треть легких, а это весьма неприятно и исключает даже кратковременное пребывание на морозном воздухе.
Слова больного не расходились с делами. Запертые окна и тщательно задернутые портьеры зеленого бархата надежно защищали не только от мороза, но и от дневного света. Спальня освещалась камином и свечами, горящими на письменном столе и низеньком, заставленном склянками столике под рукой больного.
— Нам не хватает вашего общества. — Сюзерен опустился в одно из четырех кресел и кивнул Дику. — Садитесь, Окделл. Маркиз, полагаю, вы знаете нашего спутника?
— Разумеется. — Старческие глаза, бурые, как разведенный молоком шадди, уставились на юношу. — Я впервые обратил внимание на этого достойного молодого человека, когда он приносил присягу оруженосца, и с тех пор стараюсь не терять его из виду. Властитель Надора проделал большой путь, весьма большой и весьма примечательный…
— Окделлы верны своему государю. — Святой Алан, ну зачем Габайру понадобилось вспоминать Фабианов день? Конечно, он не имел в виду ничего плохого, и все-таки…
— Верность — замечательное качество, — сухая, похожая на причудливый корень рука поднесла ко рту большой платок, — и весьма редко встречающаяся. Наши времена склоняются к здравому смыслу, а не к бессмысленному самопожертвованию, как бы красиво оно ни выглядело. Большинство, как это ни печально, предпочитает чистой совести и посмертной славе бренное существование.
— Повелители Скал всегда принадлежали к меньшинству, — улыбнулся сюзерен. — О готовности Ричарда отдать свою жизнь за жизнь сюзерена говорит цепь Найери. Маркиз, мы не хотим утомлять вас и потому будем кратки. Получил ли Его Величество Фома наше письмо? Кроме того, мы готовы принять ваши верительные грамоты, что избавит вас от поездки к экстерриору.
— Я очень сожалею, — закашлялся посол, — но последнее письмо Его Величества, достигшее этого дома, подписано 14-м днем Осенних Ветров. Я четырежды отправлял в Урготеллу курьеров, но у меня нет уверенности, что они достигали цели.
— Отправьте еще раз, — предложил сюзерен. — Мы обеспечим вашему курьеру надлежащий эскорт.
— Дорога через южные графства стала весьма опасной. — Габайру снова закашлялся, тщательно прикрывая темные губы платком. — Весьма…
— Этому скоро придет конец, — пообещал Альдо. Лоб сюзерена блестел от пота, волосы слиплись. Дик тоже чувствовал себя вытащенной из воды рыбой.
— Безопасные дороги весьма облегчат жизнь моему преемнику. — Старикашка без дурацкого «весьма» прямо-таки жить не мог. — Участь посла, не получающего писем, плачевна.
— Вы рано заговорили о преемнике, — нахмурился Альдо, — мы не сомневаемся, что вы поправитесь. Вы ведь провели в Ракане более тридцати лет?
— Я провел в этом городе тридцать девять лет, — с достоинством уточнил Габайру, — но всему приходит конец. Я дважды просил моего герцога об отставке. Первый раз мне было отказано, ответа на второе прошение я пока не получал.
— Кто же вас сменит? — полюбопытствовал сюзерен. — Граф Жанду?
— Никоим образом. Первый советник посольства, если он себя проявит достойным образом, рано или поздно станет послом, но в другой стране. Граф Жанду знает, что ему предстоит уехать в Эйнрехт. В свободное от своих обязанностей время он учит язык и читает дриксенские хроники. Это весьма полезное занятие, куда более полезное, чем написание доносов.
— Нам не кажется это разумным. — Альдо не выдержал и утер лицо. — Граф Жанду хорошо знает Талигойю, но не Дриксен. Разумнее оставить его здесь.
Старикашка улыбнулся, показав молодые острые зубки:
— Люди слабы, по крайней мере, так учит церковь. Если второй советник будет думать о том, как стать первым, а первый — пойдет ли ему посольская лента, об интересах государства можно забыть.
Каждый промах старшего будет вредить короне, но приближать младшего к вожделенной должности. Стоит ли в таком случае исправлять ошибки? Трое из четырех решат, что не стоит, а у дипломатии свои правила. Тот, кто хорошо играет в тонто в Паоне, и в Липпе не проиграет. То же можно сказать и о политике. Не сомневаюсь, новый посол быстро поймет, что происходит в этом городе. Прошу меня простить, я должен выпить свой отвар.
— Разумеется. — Государь кивнул, но не встал, как надеялся задыхавшийся Дикон. Обитое бархатом кресло, в котором сидел юноша, превратилось в горящий камин, в горле пересохло, хотелось лишь одного — выскочить из раскаленной комнаты, но Альдо терпел, а место Ричарда было рядом с ним.