– Ты, – после продолжительного молчания продолжил он, – сдается мне, не пустобрех. А раз вещи чудные рассказываешь да диковины показываешь, так тебе дорога прямая к князю. Московия вон крылья расправляет. Люди толковые нужны.
– Так князь меня и принял, – горько усмехнулся в ответ тот. – К князю с дарами ходят, а не с пустыми руками.
– Так твои диковины чем не дары?! – так же искренне поразился его собеседник.
Булыцкий уставился на мужика так, словно бы впервые в жизни увидал его. В голове молнией пролетела сумасшедшая мысль. Разве что и осталось узнать, какой год нынче.
– А ведь и прав ты, – живо кивнул он головой. – Но помоги мне, мил человек. Что же я рассказывать буду князю, если даже год не знаю на дворе какой? Расскажи мне, что на дворе происходит.
– Время, – статно прогудел в ответ тот. – Московии время… Сильная крепость, Кремль белокаменный. Но и время неспокойное. Много всяких, не щадят друг друга. И князь не щадит.
– Дмитрий Иванович?
– Верно.
– Неспокойное время?
– Мамая[22] побили только вот. Рязанского княжича побили, с новгородцами условились, да литовцы только угомонились…
– Мамай, рязанский княжич… – Николай Сергеевич уставился на говорившего. – Еще что?
– Сеча Куликовская недалече была. Летом прошлым. Побили ордынцев. Князя Дмитрия Ивановича Сергий Радонежский на сечу ту благословил, – важно добавил тот.
– Сеча? Прошлым летом? – живо встрепенулся пенсионер. – А про Тохтамыша кто слыхивал?
– Тохтамыш? – Милован лишь покачал головой. – Может, и слыхивал кто, да не про наши уши слух тот.
Булыцкий крепко задумался. Выходит, что и правда занесло его в далекое прошлое, в год между Куликовской битвой и нашествием Тохтамыша на Москву. А раз так, то… у Булыцкого закружилась голова от одной только мысли об открывшихся ему перспективах! Ему, обычному преподавателю и с недавних пор пенсионеру, неведомо за какие заслуги шанс выпал изменить весь ход истории России, а быть может, и всего мира! Только подумать: предупредить князя о надвигающейся беде! Отвести удар и сохранить Москву! Десятки тысяч спасенных только жителей столицы. А по окрестным городам сколько полегло да в плен взято, так никто и не считал!
– Послушай меня, Милован, – собравшись с духом, начал Булыцкий, – мне очень нужна твоя помощь. Я могу рассчитывать на тебя?
– Человек предполагает, Бог располагает, – простодушно отвечал тот.
– На Москву беда идет большая. Скоро уже, но я могу ее упредить: рассказать, показать, обучить.
– Беда?
– Не веришь?
– Тебе верю, – чуть подумав, согласился тот.
– Поможешь?
– Помогу.
– Проведи к князю. Переговорить с ним надо да рассказать о беде грядущей.
Милован задумался.
– Не поможешь, значит? – раздосадованно бросил пенсионер.
– Отчего же не помогу, – отвечал тот. – Да слова мне твои припомнились: не будет тебя князь слушать. А то и в поруб кинет, как смутьяна, или, того хуже, на кол посадить велит.
– И что делать? – голос Булыцкого упал.
– К старцу, в монастырь Троицкий надобно бы тебе сперва. Князь его речам больше поверит, чем твоим да моим, вместе взятым. Да и примет тебя Сергий, а к Дмитрию и не дойдешь, может. Там своих шельм[23] хватает. Неспокойно нынче. А Сергий Радонежский если примет, так выслушает. А как выслушает, так, Бог даст, поверит да слово замолвит.
– Расскажи, как дойти.
– А со зверем диким не боишься повстречаться? Или на меч свой огненный уповаешь?
– Боюсь, – вспомнив растерзанного Третьяка, вздрогнул тот. – И на меч не уповаю… Нет в нем силы прежней. – Задумавшись, он замолчал. – Но еще больше беду грядущую допустить боюсь, – вздрогнув, словно бы проснувшись, закончил тот.
– Оно бы лучше лета дождаться, – мрачно сплюнул мужик, – медведи, конечно, проснутся, но так и живности поболе будет. Нынче зима лютая. Голодная. Зверье вон из лесу выходит.
– Не могу до лета ждать, – выдохнул Булыцкий. – Падет Москва. Тохтамыш сожжет. Объяснишь, как дойти?
– Проведу, – мрачно отвечал тот.
Еще через дюжину[24] дней пришелец почувствовал себя настолько здоровым и отдохнувшим, что решился выходить. По меркам современным расстояние не бог весть какое: Краснознаменск – Сергиев Посад. Чуть больше тридцати километров, но по меркам того времени… Впрочем, ждать весны пенсионер тоже не хотел. Ну, во-первых, сама идея провести несколько месяцев в этой всеми богами забытой деревеньке вгоняла в тоску, а длинные тягомотные вечера, перетекающие от его публичных выступлений к заунывным запевам хозяев… Нет, это было выше сил Булыцкого. Все-таки, несмотря на свой уже почти почтенный возраст, Николай Сергеевич просто клокотал энергией и был охоч до всякого рода движений, будь то исторический поход со школьниками или организация генеральной уборки в школе.
А во-вторых, и это самое главное, его буквально грызли изнутри сомнения на предмет самого времени, в которое занесла его судьба. Ведь если все было именно так, как он предполагал, то буквально через несколько месяцев беда великая на Москву обрушиться должна была, от последствий которой еще долго потом княжеству оправляться придется.
В общем, едва набравшись сил, Булыцкий и Милован, раскланявшись с хозяевами и нацепив лыжи, двинулись в путь.
Выходили, едва лишь солнце осторожно выглянуло из-за горизонта, щедро разлив по макушкам деревьев горящую позолоту. Холодный воздух стянул кожу на лице, склеил ноздри и резанул по легким, да так, что Булыцкий с непривычки зашелся в натужном кашле.
– Не робей, чужеродец, – подбодрил его Милован. – Даст Бог, дойдем! Путь торговый рядом. Глядишь, и людей добрых повстречаем, – поправляя вечно сопровождавший его лук, бросил он. – А нет, так и с лихими сладим! – закашлявшись, продолжил тот.
Взгромоздившись на лыжи с непривычными креплениями, пенсионер покорно двинулся вслед мерно шагающему Миловану. Морозило. Крепко. Так, что приходилось идти не торопясь и почти статно. Поначалу рисовавший картины едва ли не марш-броска протяженностью в один, ну максимум полтора дня, Николай Сергеевич теперь лишь посмеивался над собственной самонадеянностью. Наглотаться обжигающе холодного воздуха, чтобы слечь посреди лесов (вот удивятся потомки в далеком две тысячи четырнадцатом году, когда вдруг при раскопках обнаружат доисторический айфон, магнитный бейдж да пластиковые застежки-молнии с едва заметной гравировкой: Made in China. А еще забавнее получится, если его же поисковый отряд и найдет. Они, помнится, позапрошлое лето с ребятней именно здесь поисками и занимались. Собственную могилу отыскать возрастом в семь столетий, вот жесть! А какая реклама из глубины веков!). Нет, это точно не входило в планы пришельца!
Милован, то и дело кашляя, брел, по обыкновению своему, молча, и Булыцкий решил не отвлекать его, полностью сосредоточившись на дороге, дивясь знанию пути своего сопровождающего. Его непривыкшему глазу все вокруг одинаково было, а бородач знай вышагивал вперед, время от времени чуть меняя курс да натужно откашливаясь. Да в общем-то и не хотелось по морозу такому глотку рвать, пытаясь докричаться до мужика. Застудишь, чего доброго, себя или еще хуже – и без того вечно дохающего товарища, вот тебе и конец в снегах этих непролазных. Так и прошел первый день их путешествия, выведший путников на плотно укатанный полозьями путь. Быстро сориентировавшийся в пространстве Милован махнул рукой, указывая направление.
– Ну не собьемся теперь. А даст Бог, люд торговый повстречаем. Пошли, – махнул он рукой, выходя на дорогу.
Пенсионер с готовностью пошагал следом. Впрочем, в этот день им не повезло: дорога словно повымерла. Ни одного попутного обоза так и не повстречали. Все больше навстречу.
Гремя бубенцами, небольшие черные косматые лошаденки уныло тащили деревянные сани, подобно змеям огнедышащим выплевывая клубы пара. Останавливаясь на несколько мгновений, чтобы перекинуться парой-тройкой слов с купцами, провожатый снова двигался в путь. Остановились, когда уже солнце коснулось верхушек елей. Милован, следуя каким-то только ему известным знакам, просто свернул с дороги и углубился в чащу. Впрочем, ненамного. Лес расступился, открывая раскорчеванную площадку, на которой уже потянулись в небо молодые елочки. Оглядевшись по сторонам, мужик двинул прямо к огромному сугробу, в котором преподаватель ни в жизнь бы не угадал жилое помещение.
А Милован между тем вел себя как хозяин. Отыскав дверь, он без стука распахнул ее и решительно вошел внутрь. За ним же последовал и Булыцкий. Кромешную тьму распороли яркие всплески – то Милован, достав огниво, принялся разводить огонь. Грозные силуэты продавленной крыши да покосившихся стен вынырнули из темноты, буквально набрасываясь на визитеров, так бесцеремонно нарушивших их покой. Еще немного времени, и язычки пламени с треском набросились на предусмотрительно захваченные с собой дровишки, наполняя помещение ощущением тепла и уюта. В их неверном свете стало понятно, что землянка хоть и заброшена, но в ней, случается, кто-то останавливается. По крайней мере, у одной из стенок ютилась целая горка поленок, а подломившиеся бревна кровли кое-где были подперты или даже заменены на более свежие, чтобы остановить дальнейшие разрушения.
– Четыре зимы назад тому хозяева ушли, с тех пор люд лихой да путники останавливаются здесь.
– А чего ушли-то? – поинтересовался Булыцкий, но его сопровождающий, занятый разведением огня, не ответил.
Огонь вдохнул жизнь в покинутую землянку, наполнив ее теплом и светом. Прижавшись спина к спине, путники молча думы свои думали. Уже скоро Булыцкого сморило, и он начал клевать носом, а после и вовсе заснул. Проснулся от того, что затекли мышцы. Непривычный к тому, чтобы спать сидя, он попытался сменить положение, но заприметил, что Милован как загипнотизированный сидит у костра, глядя прямо на пламя.
– Милован, – окликнул его старик, но тот даже не пошевелился. – Милован! – уже чуть громче позвал преподаватель.
– Чего тебе, чужеродец? – неохотно отозвался тот.
– Отдохнул бы.
– Успею, – мрачно отвечал тот, явно не желая вести беседу дальше. Булыцкий настаивать не стал. Тем более что, как ему казалось, Миловану все равно нужен собеседник, и рано или поздно тот заговорит. Оба молча сидели, глядя на огонь да слушая пение волков. – Мой дом это был. Жена, ребятишки. И ладно все было, пока людишки лихие не осмелели. При Калите[25], говаривают, повырезали их всех, так что сидели ниже травы тише воды… А как Богу душу отдал князь, так и осмелели. И путь для них торговый рядом, что мед сладкий. И на руку им же, что у Дмитрия Ивановича нынешнего забот невпроворот.
Я тогда тоже в порядье[26] бывши с сыном боярским Аникитой. Землю пахал да жил с того. И как-то прислал за мной Аникитка, так я и в Москву поехал. А как вернулся, так и застал только что дом пустой… Лихие люди здесь местечко обжили. Я тогда руками их голыми рвать готов был, да повременил. Сам к ним притерся: «Научите, мол, промыслу вашему». Больше года разбойничал, пока не узнал, кто души моих сгубил… Потом уже никого не пощадил. Как моих тогда не щадили.
Как с последним душегубом поквитался, побрел куда глаза глядят, да и набрел на селение Калинино. Мне чего: рукастый, смекалистый и в меру лихой. Все шутя ладилось, да вот тоска заела скоро; сидишь сиднем на одном месте. Думал лета дождаться да в Москву податься, да тут на тебя набрел посреди чащи.
– А в столицу тебе на что?
– В дружинники пойду, – мрачно отвечал Милован. – Или к кузнечным.
– А меня зачем тогда ведешь? Москва так в другую сторону?
– Я на своем веку душ сгубил достаточно, – мрачно глядя на растекающиеся по дереву язычки пламени, отвечал тот. – Может, грешки решил замолить перед Всевышним.
На том разговор и закончился. Милован половчее поправил тлеющий в кострище пень и, поглубже закутавшись в тертый зипун[27], повернулся лицом к стенке. Чуть подумав, его же примеру последовал и Булыцкий. Впрочем, в этот раз заснуть не удалось. Леденящие душу волчьи молитвы отбили всякий сон. И хотя дверь была надежно подперта, непривычному к таким звукам Николаю Сергеевичу было очень не по себе; не спасали даже лежащие рядом лук, кизлярский ножичек да электрошокер. Хотя через пару часов усталость взяла свое, и мужчина погрузился в дремоту.
Проснулся и тут же почувствовал запах жареного мяса. То Милован, поднявшись раньше Булыцкого, уже успел сходить в лес и разжиться дичью.
– Просо подчистить всегда успеем, – здраво рассудил он.
Позавтракав, они двинулись в путь. Тело, отвыкшее от подобных нагрузок, да еще и толком не отдохнувшее после перехода прошлого дня и сидячей ночи, отозвалось болью в суставах да неприятной «ватностью». Так что пришлось какое-то время «раскочегариваться», прежде чем удалось выйти на вчерашний ритм. Впрочем, и Милован оказался человечным провожатым – дал время, чтобы прийти в себя.
– Ох, и крепок ты, чужеродец, – в очередной раз остановившись, чтобы дождаться спутника, усмехнулся мужик. – И мочи уже нет, а все прешь себе и прешь!
Потом, немного пообвыкшись да размявшись, Николай Сергеевич пошел чуть живее, а затем, подстроившись под ритм провожатого, начал поглядывать по сторонам. Ему и раньше доводилось бродить по окрестностям Красноармейска, и знал не понаслышке и про дремучесть, и про непроходимость лесных массивов, но такого он не видал еще никогда. Лес. Непокоримый. Нетронутый. Такой, что и солнце не всегда видать было за тяжкими кронами разлапистых елей, могучих дубов да стройных осин. Если бы не дорога торговая, то вряд ли тут было возможно найти хоть какой-то путь.
– Милован, – попытался окликнуть он мужика, но тот, видимо, выговорившись вчера, теперь топал впереди молча и лишь вечером обронил пару дежурных фраз. В этот раз повезло: ближе к ночи набрели на торговый караван, остановившийся на ночлег. Купцы, поворчав, приняли путников и даже позволили разместиться в санях. В благодарность за это Булыцкий отдал бородачу одну из диковин: связку ключей от дачи, увенчанную пластиковым брелком в виде залитого в прозрачный пластик скорпиона, что привело торговца в настоящий восторг.
Утром позавтракали из общего чана и, распрощавшись с приютившим на ночь Гордеем и его провожатыми, двинулись в путь уже с новыми знакомыми. Уже через какое-то время Милован скомандовал:
– Недалеко, чужеродец, осталось. Отсюда через лес напрямки, мимо дороги; та крюк на день делает. Бог даст, скоро и дойдем!
Сергий основал свой монастырь подальше от проторенного пути. Так, чтобы любопытствующие путники не докучали вечным присутствием, но при этом чтобы и добраться можно было. Экономя время, шли через лес, по одному только Миловану понятным приметам; видать, бывал он здесь и до этого не единожды.
Все в этом лесу чудно было Булыцкому: и тишина, разрываемая разве что дробью дятлов, вскрывающих древесную породу в поисках личинок, треском сломанной ветви, глухим звуком падения снежной шапки в сугроб, и непривычно глубокие сугробы, и кристально чистый воздух. Настолько, что, казалось, разглядеть все можно на многие-многие километры вперед.
Экономя батарею, пришелец выключил айфон, и теперь, оставшись без привычного гаджета, он очень быстро потерял счет времени. Поначалу еще как-то пытавшийся ориентироваться по распластанным на снегу теням, он быстро забросил и эту затею: уж слишком медленно ползли они по снегу, чтобы невооруженным глазом можно было отследить такие изменения.
Чтобы убить время, он попытался заговорить с Милованом.
– В ту ли сторону идем, Милован?
– В ту, – мрачно отвечал тот, бросая тревожные взгляды то по сторонам, то на небо.
– Что-то не так?
– Не к добру, – ушел от объяснений сопровождающий, да так, что его беспокойство передалось и пожилому человеку. Тот начал зыркать по сторонам, словно ожидая засаду или ловушку, жалея, что руки заняты палками, а то бы достал и нож свой, и электрошокер. Впрочем, Милован пока не торопился брать в руки лук, а лишь постепенно ускорял шаг.
Тут же разыгралось богатое воображение Николая Сергеевича, за каждым шорохом, треском и скрипом искавшее новую опасность. Тревожный бой сердца, лязг многочисленных застежек, хрип снега и тяжкие вздохи стонущих под собственным весом могучих исполинов, подпирающих небо, – все, все теперь заставляло дико озираться по сторонам, выискивая в чаще зловещие силуэты и тени. Даже дистанция между мужчинами и та сократилась, словно бы Булыцкий, ища защиты, хотел прижаться к шагающему впереди Миловану.
– Гляди-ка! – остановился тот так резко, что следовавший за ним преподаватель едва не врезался в своего сопровождающего.
– Что там? – Булыцкий уставился на пышную ель, на которую указывал Милован, но ничего не увидел.
– Ветви сгибаются… Вороны раскричались… К метели… Не к добру. Поторопиться надо, чтобы до ненастья поспеть. Схоронит иначе!
Его товарищ посмотрел на раскидистые лапы ели, но ничего необычного не увидел. Да и небо не предвещало никаких сюрпризов: ясное, почти прозрачное. Разве что вороны, сидя где-то высоко по своим веткам, действительно угрожающе разорались хриплыми своими голосами.
– Да не вижу я ничего, – пробубнил он в ответ, но спорить не стал.
– Идем! Там, – Милован ткнул рукой куда-то в ельник, – монастырь. С Божьей помощью успеем, – и, налегши на палки, ринулся вперед. За ним следом бросился и Николай Сергеевич.
Как и предупреждал Милован, погода скоро начала портиться. Застывший воздух пришел в движение, и вот уже молодой, крепнущий ветерок начал резвиться, гоняя по искрящейся поверхности резвые змейки и норовя зашвырнуть в лицо порцию жгучего снега. Совсем немного времени прошло, и вот уже совсем юный сорванец, окрепнув и почувствовав силу, понанес облаков, серыми заплатками залепивших небо. Он же поднял в воздух тучу мелкой снежной взвеси, ограничив видимость метров до тридцати и сильно снизив скорость путников.
– Держи, чужеродец! – Милован протянул Булыцкому конец веревки. – Да не потеряй!
– Переждем, может?! – прокричал в ответ тот.
– Надолго! Померзнем, – глядя куда-то в небо, отвечал бородач. – Рядом где-то монастырь! Смотри в оба!