— На такое дело, царь, никто не пойдет, кроме ужасного богатыря великана, что сейчас у моря-окияна сидит и кита ловит, снаряди послов к нему.
Снарядил царь послов с подарками, пошли послы раззолоченные да важные.
Шли, шли в густой траве и увидали великана; сидит он в красной рубашке, голова огненная, на железный крюк змея надевает.
Приужахнулись послы, пали на колени, пищат. А тот великан был мельников внучонок Петькарыжий — озорник и рыболов.
Увидал Петька послов, присел, рот разинул. Дали послы Петьке подарки — зерно маковое, мушиный нос, да сорок алтын деньгами и просили помочь.
— Ладно, — сказал Петька, — веди меня к зверям.
Привели его послы к рябиновому кусту, где из горки торчит мышиный нос.
— Кто это? — спрашивает Петька.
— Самая страшная Крымза двузубая, — пищат послы.
Мяукнул Петька по-кошачьи, мышка подумала, что это кот, испугалась и убежала.
А за мышкой жук топорщится, боднуть норовит рогом.
— А это кто?
— Носорог, — отвечают послы, — всех детей наших уволок.
Петька за спину носорога ухватил, да за пазуху! Носорог царапался.
— А это Индрик-зверь, — сказали послы.
Индрик-зверь Петьке на руку заполз и укусил за палец.
Петька рассердился:
— Ты, муравей, кусаться! — И утопил Индрик-зверя в окиян-море.
— Ну что? — сказал Петька и подбоченился.
Тут ему царь и царевна Кузява-Музява Прекрасная и народ бух в ноги.
— Проси, чего хочешь!
Поскреб Петька стриженый затылок:
— Вот когда с мельницы убегать буду, так поиграть с вами можно?
— Играй, да легонечко, — пискнул царь.
— Да уж не обижу.
Перешагнул Петька через городок и побежал рыбу доуживать. А в городке во все колокола звонили.
МИШКА И ЛЕШИЙ
В дремучем лесу под елью в норе живет леший.
Все у него шиворот-навыворот — полушубок задом наперед надет, правая рукавица на левой руке, ноги вперед пятками и нет правого уха.
Начнет сморкаться, кулаком продерет зеленые глаза леший и загогочет. Или то в ладоши бить примется.
А ладоши у лешего деревянные. Разорвался раз у него лапоть, кругом ни одной липки не растет. И пошел леший на пасеку.
Дерет лыки, а сам приговаривает:
На пасеке у пасечника жил Мишка-вострый и знал про лешего всю подноготную.
Услыхал Мишка — липы шумят, вылез из шалаша, смотрит — ободрал все липки леший, идет назад, лыками машет и гогочет, а, высунувшись из-за сосны, смеется месяц.
Прокрался Мишка от куста к кусту до самой ели, прошмыгнул раньше хозяина в темную нору и спрятался во мху.
Леший лучину зажег, принялся из сырых лык лапти плести.
Ухмыляется лошадиными губами, посвистывает, а Мишка шепчет:
Затрясся леший:
— Кто тут?
Вылез Мишка из угла, руки в боки и говорит:
— Ты меня только напугать можешь, а сделать ничего не сделаешь, а я вот тебе скажу: овечья морда, овечья шерсть.
Заплакал леший:
— Не губи меня, Миша, я все тебе сделаю.
— Хорошо, — говорит Мишка, — сделай пчел дедушкиных золотыми, а ульи хрустальными.
Пошел Мишка на пасеку и видит… Стоит Мишкин дедушка, словно его мешком из-за угла хватили…
Что за диво?.. Переливаются ульи хрустальные, летают пчелы из чистого золота и гнутся под ними цветы луговые.
— Это, дедушка, леший наделал, — говорит Мишка.
— Какой леший? Ах ты, разбойник, над стариком смеяться, вот я тебя хворостиной…
А леший в иные леса ушел — не понравилось.
ТОПОР
Пошел топор по дрова. Постукивает по горелым пням, посмеивается:
— Моя воля: хочу — зарублю, хочу — мимо пройду, я здесь хозяин.
А в лесу березка росла, веселенькая, кудрявая, старым деревьям на радость. И звали ее Люлинькой.
Увидал топор березку и стал куражиться:
— Кудрявая, я тебе покудрявлю, начну рубить, только щепки полетят…
Испугалась березка.
— Не руби меня, топор, мне больно будет.
— А ну-ка, поплачь!
Золотыми слезками заплакала березка, веточки опустила.
— Меня дождик в невесты сватал, мне жить хочется.
Захохотал железный топор, наскочил на березку, — только белые щепки полетели.
Заугрюмились деревья, и пошло шептать про злое дело по всему лесу темному, вплоть до калинового моста.
Срубил топор, повалилась березка и, как была, легла, кудрявая, в зеленую траву, в цветы голубые.
Ухватил ее топор, домой поволок. А идти топору через калиновый мост.
Мост ему и говорит:
— Ты это зачем в лесу озорничаешь, сестер моих рубишь?
— Молчи, дурак, — огрызнулся топор, — рассержусь и тебя зарублю.
Не пожалел спины, крякнул, и сломался калиновый мост. Топор шлепнулся в воду и потонул.
А березка Люлинька поплыла по реке в океан-море.
ВОРОБЕЙ
На кусту сидели серые воробьи и спорили — кто из зверей страшнее.
А спорили они для того, чтобы можно было погромче кричать и суетиться. Не может воробей спокойно сидеть: одолевает его тоска.
— Нет страшнее рыжего кота, — сказал кривой воробей, которого царапнул раз кот в прошлом году лапой.
— Мальчишки много хуже, — ответила воробьиха, — постоянно яйца воруют.
— Я уж на них жаловалась, — пискнула другая, — быку Семену, обещался пободать.
— Что мальчишки, — крикнул худой воробей, — от них улетишь, а вот коршуну только попадись на язык, беда как его боюсь! — и принялся воробей чистить нос о сучок.
— А я никого не боюсь, — вдруг чирикнул совсем еще молодой воробьеныш, — ни кота, ни мальчишек. И коршуна не боюсь, я сам всех съем.
И пока он так говорил, большая птица низко пролетела над кустом и громко вскрикнула.
Воробьи, как горох, попадали, и кто улетел, а кто притулился, храбрый же воробьеныш, опустив крылья, побежал по траве. Большая птица щелкнула клювом и упала на воробьеныша, а он, вывернувшись, без памяти, нырнул в хомячью нору.
В конце норы, в пещерке, спал, свернувшись, старый пестрый хомяк. Под носом лежали у него кучка наворованного зерна и мышиные лапки, а позади висела зимняя, теплая шуба.
«Попался, — подумал воробьеныш, — я погиб…»
И зная, что если не он, так его съедят, распушился и, подскочив, клюнул хомяка в нос.
— Что это щекочет? — сказал хомяк, приоткрыв один глаз, и зевнул. А, это ты. Голодно, видно, тебе, малый, на — поклюй зернышек.
Воробьенышу стало очень стыдно, он скосил черные свои глаза и принялся жаловаться, что хочет его пожрать черный коршун.
— Гм, — сказал хомяк, — ах он, разбойник! Ну, да идем, он мне кум, вместе мышей ловить, — и полез вперед из норы, а воробьеныш, прыгая позади, думал, какой он, воробьеныш, маленький и несчастный, и не надо бы ему было совсем храбриться.
— Иди-ка сюда, иди, — строго сказал хомяк, вылезая на волю.
Высунул воробьеныш вертлявую головку из норы и обмер: перед ним на двух лапах сидела черная птица, открыв рот. Воробьеныш зажмурился и упал, думая, что он уже проглочен. А черная птица весело каркнула, и все воробьи кругом нее попадали на спины от смеха — то был не коршун, а старая тетка ворона…
— Что, похвальбишка, — сказал хомяк воробьенышу, — надо бы тебя посечь, ну да ладно, поди принеси шубу да зерен побольше.
Надел хомяк шубу, сел и принялся песенки насвистывать, а воробьи да вороны плясали перед норой на полянке.
А воробьеныш ушел от них в густую траву и со стыда да досады грыз когти, по дурной привычке.
ЖАР-ПТИЦА
У царевны Марьяны была нянька Дарья.
Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно. Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает:
— Нянька, а как птицу зовут?
— Кенареечная.
— А почему?
— Потому что конопляное семя ест.
— А где ее дом?
— На солнышке.
— А зачем она ко мне прилетела?
— Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала.
— А если заплачу?
— Птичка хвостом тряхнет и улетит.
Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала.
А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела.
Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит:
— Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает.
Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах — два глаза видно, а два не видно.
Постоял Венька и говорит:
— Я есть хочу.
Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел — такой был голодный, — рот вытер и убежал.
Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить — яблоко или птичку?
И пока думал, явился лютый медведь и говорит:
— Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.
И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.
Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, — нарочно испугался и закричал:
— Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!
Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул — спрятался.
А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное — не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит.
Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить.
Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками.
Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.
А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.
По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.
Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит:
— Раскрой рот.
Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил.
Тогда кричит из живота лягушиный царь:
— Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь.
Великан знал, что лягушиный царь — честный, рот закрыл и говорит:
— Уходи, белый аист, чай, уж наелся.
А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:
— В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого — дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.
Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.
А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал — и язык высунул, и птичка язык высунула.
Великан и кричит птичке:
— Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою…
Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.
Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала.
Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты.
И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень.
Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией — трах!
Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.
Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.
Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса:
— Жар-птица, Жар-птица!!!
А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.
Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.
И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала:
— Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу.
Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.
И в комнате светло, как днем. Жар-птица за пазухой у великана пообсохла, теперь крылья расправила и запела:
Спела Жар-птица, потом сделала страшные глаза и говорит:
— Вот что, никогда, Марьяна, не хныкай, слушайся няньку Дарью, тогда я каждую ночь буду к тебе прилетать, петь песни, рассказывать сказки и во сне показывать раскрашенные картинки.
Затрещала крыльями Жар-птица и улетела. Кинулась Дарья опять за великаном, а великан стал в саду — одна нога в пруду, другая на крыше, и в животе лягушки квакали.
Царевна же Марьяна больше плакать не стала, глазки закрыла и заснула.
Знала Марьяна, что каждую ночь будет прилетать к ней Жар-птица, садиться на кровать и рассказывать сказки.
СНЕЖНЫЙ ДОМ
Дует ветер, крутится белый снег и наносит его высокими сугробами у каждой избы.
И с каждого сугроба мальчишки на салазках съезжают; повсюду можно кататься мальчишкам, и вниз к речке на ледянке турманом лететь, и скувыркиваться с ометов соломы, — нельзя только заходить за Аверьянову избу, что посередине села.
У Аверьяновой избы намело высоченный сугроб, а на нем кончанские мальчишки стоят и грозятся выпустить красные слюни.
Аверьянову же сыну — Петечке хуже всех: кончанокие мальчишки грозятся, а свои кричат: ты кончанский, мы тебе скулы на четыре части расколем, и никто его не принимает играть.
Скучно стало Петечке, и принялся он в сугробе нору копать, чтобы туда залезть одному и сидеть. Долго Петечка прямо копал, потом стал в сторону забираться, а как добрался до стороны, устроил потолок, стены, лежанку, сел и посиживает.
Просвечивает со всех сторон голубой снег, похрустывает, тихо в нем и хорошо. Ни у кого из мальчишек такого дома нет.
Досиделся Петечка, пока мать ужинать позвала, вылез, вход комьями завалил, а после ужина лег на печку под полушубок, серого кота за лапу подтащил и говорит ему на ухо:
— Тебе я вот чего, Вась, расскажу — у меня дом лучше всех, хочешь со мной жить?
Но кот Вась ничего не ответил и, помурлыкав для вида, вывернулся и шмыг под печку — мышей вынюхивать и в подполье — шептаться с домовым.
Наутро Петечка только залез в снежный дом, как слышит — хрустнул снег, потом сбоку полетели комья, и вылез из стенки небольшого роста мужичок в такой рыжей бороде, что одни глаза видны. Отряхнулся мужичок, присел около Петечки и сделал ему козу.
Засмеялся Петечка, просит еще сделать.
— Не могу, — отвечает мужичок, — я домовой, боюсь тебя напугать очень.
— Так я теперь все равно тебя забоялся, — отвечает Петечка.
— Чего меня бояться: я ребятишек жалею; только у вас в избе столько народу, да еще теленок, и дух такой тяжелый — не могу там жить, все время в снегу сижу; а кот Вась давеча мне говорит: Петечка, мол, дом-то какой построил.
— Как же играть будем? — спросил Петечка.
— Я уж не знаю; мне бы поспать охота; я дочку свою кликну, она поиграет, а я вздремну.
Домовой прижал ноздрю да как свистнет… Тогда выскочила из снега румяная девочка, в мышиной шубке, чернобровая, голубоглазая, косичка торчит, мочалкой повязана; засмеялась девочка и за руку поздоровалась.
Домовой на лежанку лег, покряхтел, говорит:
«Играйте, ребятишки, только меня в бок не толкайте», — и тут же захрапел, а домовова дочка говорит шепотом:
— Давай в представленыши играть.
— Давай, — отвечает Петечка. — А это как? Чего-то боязно.
— А ты, Петечка, представляй, будто на тебе красная шелковая рубашка, ты на лавке сидишь и около крендель.
— Вижу, — говорит Петечка и потянулся за кренделем.
— И сидишь ты, — продолжает домовова дочка и сама зажмурилась, — а я избу мету, кот Вась о печку трется, чисто у нас, и солнышко светит. Вот собрались мы и за грибами в лес побежали, босиком по траве. Дождик как припустился и впереди нас всю траву вымочил, и опять солнышко проглянуло… до леса добежали, а грибов там видимо-невидимо…
— Сколько их, — сказал Петечка и рот разинул, — красные, а вон боровик, а есть — можно? Они не поганые, представленные-то грибы?
— Есть можно; теперь купаться пойдем; катись на боку с косогора; смотри, в реке вода ясная, и на дне рыбу видно.
— А у тебя булавки нет? — спросил Петечка. — Я бы сейчас пескаря на муху поймал…
Но тут домовой проснулся, поблагодарил Петечку и вместе с дочкой обедать улез.
Назавтра опять прибежала домовова дочка, и с Петечкой они придумывали невесть что, где только не побывали, и так играли каждый день.
Но вот преломилась зима, нагнало с востока сырых туч, подул мокрый ветер, ухнули, осели снега, почернел навоз на задворках, прилетели грачи, закружились над голыми еще ветками, и стал подтаивать снежный дом.
Насилу влез туда Петечка, промок даже весь, а домовова дочка не приходит. И принялся Петечка хныкать и тереть кулаками глаза; тогда домовова дочка выглянула из дыры в стенке, пальцы растопырила и говорит:
— Мокрота, ни до чего дотронуться нельзя; теперь мне, Петечка, играть некогда; столько дела — руки отваливаются; да и дом все равно пропал.