— Нет.
— Но к ее рогам пристала грязь!
— Это не грязь, Шадоут. Это кровь старого герцога. Рога были покрыты прозрачным фиксатором через час после того, как бык убил его.
Шадоут выпрямилась.
— Вот как!
— Это всего лишь кровь, — сказала Джессика. — Старая кровь. А теперь помоги мне это повесить. Такое тяжело видеть.
— Неужели вы думаете, что вид крови может меня встревожить? — спросила Шадоут. — Я из пустыни и видела достаточно крови.
— Я… знаю, — сказала Джессика.
— И часть ее была моей собственной. — Шадоут внимательно посмотрела на Джессику. — Та, что вы только что пролили, сделав маленькую царапинку, — сущая ерунда.
— Ты бы хотела, чтобы я разрезала глубже?
— О, нет! Тогда бы через порез стала испаряться вода моего тела. Вы все сделали верно.
И Джессика, отмечающая изменения интонации, почувствовала, какой серьезной она стала при слове «вода». И снова чувство тоски охватило ее при мысли, насколько велика сила воды на Арраки.
— На какую сторону мне повесить каждую из этих игрушек?
«А она практична, эта Шадоут», — подумала Джессика и сказала:
— Решай сама. Это неважно.
— Как скажете, моя госпожа. — Шадоут наклонилась и стала освобождать голову от упаковки. — Так ты убила старого герцога? — пропела она.
— Помочь тебе? — спросила Джессика.
— Я справлюсь, моя госпожа.
«Да, она справится», — подумала Джессика. Это свойство всех Свободных — справляться во что бы то ни стало.
Джессика почувствовала ножны под корсажем и подумала о долгой цепи делений той Бене Гессерит, что оставила здесь одно из своих звеньев. Благодаря ее деятельности она пережила сегодня смертельный кризис. «Спешить нельзя», — сказала Шадоут. И все же в этом месте чувствовалась какая-то торопливость, наполнявшая Джессику дурным предчувствием. Бене Гессерит знала, что от него не избавят ни старания Миссионерии протективы, ни самая тщательная проверка Хавата.
— Когда все повесишь, начинай распаковывать ящики, — распорядилась Джессика, — у одного из грузчиков, работающих у входа, есть ключи, и он знает, как раскладывать вещи. Возьми у него ключи и список вещей. Если у тебя появятся вопросы, я буду в южном крыле.
— Как прикажете, моя госпожа, — ответила Шадоут.
Джессика повернулась и пошла, думая про себя: может быть, Хават и считает эту резиденцию безопасной, но я чувствую, что здесь что-то не так.
Ее охватило непреодолимое желание видеть сына. Она пошла к сводчатому проходу, ведущему к обеденной зале и семейному крылу. Она шла все быстрее и быстрее, потом побежала.
После ее ухода Шадоут прекратила разворачивать бычью голову и, глядя Джессике вслед, прошептала:
— Она действительно одна из них. Бедняжка…
Дверь была открыта. Джессика вошла в нее и оказалась в комнате с темными стенами. Слева от нее стояла низкая тахта с верхом из кожи, два пустых книжных шкафа, висела запыленная бутыль с водой. Справа, закрывая другую дверь, возвышалось еще несколько пустых шкафов, письменный стол с Каладана и три стула. У окна, как раз напротив двери, стоял спиной к ней доктор Уйе и внимательно смотрел на разворачивающуюся перед ним картину.
Джессика сделала вперед еще один неслышный шаг. Она увидела, что одежда Уйе помята, а с правого бока испачкана чем-то белым. Со стороны он казался бесплотным в своих широких одеяниях, марионеткой, застывшей в ожидании того момента, когда хозяин дернет его за веревочку. Лишь квадрат головы с черными длинными волосами, схваченными серебряным кольцом школы Сак, казался живым.
Она еще раз оглядела комнату и не увидела в ней никаких следов присутствия сына. Но дверь справа от нее, она это точно знала, вела в маленькую спальню, занять которую Пол выразил самое горячее желание.
— Добрый день, доктор Уйе, — поздоровалась Джессика. — Где Пол? Он кивнул, не поворачивая головы, словно тот, кого он приветствовал, находился где-то за окном, и, не оглядываясь, сказал:
— Ваш сын ушел. Я отослал его немного отдохнуть. — Он будто очнулся и стал смущенно теребить рукой усы, свисавшие на пунцовые губы. — Простите, госпожа, мою невнимательность: я задумался, и мысли унесли меня далеко.
Она улыбнулась и протянула ему руку. В какое-то мгновение ей показалось, что он упадет сейчас на колени.
— Веллингтон, пожалуйста.
— Как мне вас называть?.. Я…
— Мы знаем друг друга шесть лет, — сказала она. — Формальности между нами давно излишни.
Уйе, через силу улыбнувшись, подумал про себя:
«Кажется, сработало. Теперь она будет объяснять все странности в моем поведении моим замешательством. Она не станет доискиваться более глубоких причин, считая, что ответ уже известен».
— Боюсь, что я был с вами фамильярен, — еще раз извинился он. — Когда я чувствую к вам особую жалость, я думаю о вас, как о… Джессике.
— Чувствуете жалость? Почему?
Уйе пожал плечами. Уже давно он понял, что Джессика не наделена таким даром различать правду, как его Ванна. И все же он всегда, когда это было возможно, был правдив в разговоре с Джессикой. Так было безопаснее.
— Вы видели это место, моя… Джессика. — Споткнувшись на ее имени, он продолжал: — Такое бесплодное… после Каладана. А люди! Эти городские женщины, мимо которых мы проезжали, прячутся под своими покрывалами. И как они на нас смотрели!
Она приложила руки к груди и ощутила присутствие крисножа с лезвием, выточенным, если верить слухам, из зуба песчаного червя.
— Мы им чужие — разные люди, разные обычаи. Они знали только Харконненов.
Она посмотрела мимо него в окно.
— На что вы так пристально смотрели? Он отвернулся.
— На людей.
Джессика подошла к Уйе и увидела участок перед домом, к которому было приковано его внимание. Там, выстроившись в ряд, росли двадцать пальм, и земля вокруг них была ровной и бесплодной. Живая изгородь отделяла их от дороги, по которой шли люди в балахонах. Джессика почувствовала слабую вибрацию между нею и людьми — домашнее защитное поле — и продолжала следить за дорогой, удивляясь тому, что доктор нашел их такими занимательными.
Появились прохожие — и она приложила ладони к щекам. Как проходящие смотрели на пальмовые деревья!.. В их глазах была зависть, даже ненависть… и в то же время в них отражалась надежда.
— Вы знаете, о чем они думают? — спросил Уйе.
— Чтение мыслей ваша специальность, — сказала она.
— Их мыслей, — возразил он. — Они смотрят на эти деревья и думают: «Это сто нас!» Вот что они думают.
Она удивленно посмотрела на него и нахмурилась:
— Почему?
— Таков рацион пальм, — сказал он. — Одна пальма требует сорок литров воды в день. Человеку же нужно только восемь. Значит, одна пальма равняется пяти людям, а двадцать пальм — ста.
— Но некоторые из этих людей смотрят на нас с надеждой.
— Они надеются на то, что пальмы могут погибнуть.
— Вы слишком пессимистичны, — сказала она. — Впрочем, надежда и опасность неразлучные спутники. Спайс мог бы дать нам богатство, а обладая им, мы смогли бы превратить этот мир в цветущий край.
И она рассмеялась про себя: «Кто я такая, чтобы убеждать?» Ее хрупкая веселость быстро исчезла.
— Рисковать, однако, опасно, — добавила она.
Уйе отвернулся, пряча от Джессики свое лицо. Ну почему, почему он не может возненавидеть этих людей? Почему он любит их? Своими манерами и многим другим: нежностью, мягкостью, преданностью — Джессика напоминала ему Ванну. И в то же время именно их сходство ожесточало его, укрепляло его решимость. Жестокости Харконненов в отношении его Ванны должен быть положен конец: она не должна умереть. И он… он должен сделать все, чтобы уверить себя в том, что освобождение Ванны станет возможным только благодаря принятому им решению.
— Не беспокойся за нас, Веллингтон. Это наши трудности, но не твои.
Она думает, что я беспокоюсь о ней. Он заморгал, пряча слезы. Конечно, это так. Но я должен держаться, пока этот черный барон не воплотил в жизнь свои черные замыслы, и воспользоваться моим единственным шансом — поразить его там, где кроется его единственная слабость: в момент его тайного злорадства!
Он вздохнул.
— Я не побеспокою Пола, если взгляну на него? — спросила Джессика.
— Нет, нет…
— Он хорошо переносит перемену климата?
— Нормально. Он, конечно, устал, взволнован, но какой пятнадцатилетний мальчик не был бы взволнован при подобных обстоятельствах?! — Он подошел к двери и открыл ее. — Пол здесь.
Следуя за Уйе, Джессика вошла в затемненную комнату. Пол лежал на узкой кровати, вытянув одну руку вдоль легкого одеяла, а другую подложив под щеку. Из-за опущенных на окнах штор лицо мальчика находилось в тени.
Джессика смотрела на своего сына, и его овальное лицо казалось ей собственным. Но волосы у него были, как у герцога, — угольно черные и жесткие. Глаза прятались за длинными ресницами. Джессика улыбнулась, чувствуя, как возвращаются ее страхи. Ее вдруг поразила мысль о генетических чертах в облике сына: глаза и овал лица он взял у нее, своей матери, но в его облике чувствовалось что-то резкое, угловатое — то, что обычно не свойственно детству. Это он унаследовал от отца.
Она думала о чертах мальчика как о результате отбора собранных наугад частиц. Ей захотелось встать на колени возле кровати сына и взять его за руку, но делать это в присутствии Уйе было неудобно. Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
Уйе отвернулся к окну, он был не в состоянии наблюдать за тем, как Джессика смотрела на своего сына. «Почему Ванна так и не подарила мне ребенка? — спросил он себя. Как доктор, он знал, что для этого не было никаких физиологических причин. — Может быть, ограничения были наложены Бене Гессерит? Может быть, она не могла служить различным целям? Что же это было? Она ведь любила меня…»
Впервые к нему пришла мысль о том, что он мог бы стать частью жизненного процесса, более сложного и запутанного, чем может себе вообразить.
Джессика встала рядом с доктором:
— Какая восхитительная непринужденность есть в детском сне! Тот механически ответил:
— Если бы взрослые могли так расслабляться…
— Да.
— Когда мы это теряем…
Джессика, хотя и обратила внимание на странный тон доктора, не дала себе труда задуматься над смыслом того, что он хотел сказать. Он не закончил фразы.
Ее мысли все еще были заняты Полом, трудностями его учебы здесь, изменениями в его жизни, которая должна стать новой, совсем непохожей на ту, что она когда-то планировала для него.
— Мы действительно кое-что теряем, — сказала она.
Она посмотрела вправо: побитые ветром кусты, тусклая зелень покрытых пылью листьев, сухие колючие ветки. Над кустами — необычно темное небо. И даже арракинское солнце не согревало ни душу, ни тело. Его холодный серебристый свет был странно похож на тот блеск, которым отливал криснож, спрятанный у нее на груди.
— Это небо такое темное, — вздохнула она. — Видимо, это объясняется отсутствием влаги. Вода!.. О чем бы здесь ни заговорили, все упирается в недостаток воды!
— Это древняя тайна Арраки, — сказал Уйе.
— Почему ее здесь так мало? Здесь есть вулканические скалы, есть источники энергии, которые я могу назвать. Есть полярные льды. Говорят, что в пустыне бурить нельзя — штормы и песчаные бури разрушат оборудование быстрее, чем оно будет установлено. К тому же существует опасность стать добычей червей. Во всяком случае, воды здесь никогда не находили. Но тайна, истинная тайна, Веллингтон, заключается в родниках, которые пробиваются здесь наверх, образуя водоемы. Вы читали об этом?
— Вначале струя, бьющая из-под земли, потом ничего, — ответил он меланхолически.
— Но в этом и заключается тайна, Веллингтон! Вода здесь была. Она исчезла и больше никогда не появлялась. Но каждый новый родник ведет себя совершенно одинаково: сначала появляется струйка воды, потом она иссякает. Неужели это никого не заинтересовало?
— Это любопытно, — сказал он. — Вы предполагаете какое-то влияние? А что показал анализ глубинных образцов породы?
— Что он мог показать? Остатки вымерших растений, каких-то животных… Кто может это распознать? — Она повернулась спиной к склону. — Вода останавливается, значит, ее что-то задерживает. Я так считаю.
— Возможно, причина известна, — сказал он. — Харконнены не случайно скрывают много источников информации об Арраки.
— И потом есть еще влага атмосферы. Ее, конечно, немного, но все же она есть. Это главный источник воды, и она задерживается различными приспособлениями. Откуда она берется?
— С полюсов.
— Холодный воздух приносит мало влаги, Веллингтон. Харконнены скрывают много фактов, требующих тщательного рассмотрения, и не все они напрямую связаны со спайсом.
— Мы действительно находимся по ту сторону тайны Харконненов, — сказал он. — Возможно, мы… — Он прервал себя, заметив, что она напряженно смотрит на него. — Что-то не так?
— То, как вы произнесли слово «Харконнен», — сказала она. — Даже голос моего герцога не таит в себе столько злобы, когда он произносит это ненавистное имя. Я не знала, что у вас есть причины ненавидеть их, Веллингтон.
«Великая мать! — подумал он. — Я возбудил в ней подозрения. Теперь мне придется пустить в ход один из трех трюков, которым меня научила моя Ванна. Есть лишь одно решение: раскрыть ту часть правды, которую можно раскрыть».
— Вы же знаете, что моя жена, моя Ванна… — Ком, вставший в его горле, мешал ему говорить. — Они… — Слова не шли. Он закрыл глаза и стоял так до тех пор, пока женская рука не коснулась мягко его ладони.
— Простите меня, — сказала Джессика, — я не хотела бередить старую рану.
И она подумала: «Эти животные! Его жена явно была Бене Гессерит. И Харконнены, судя по всему, убили ее. Еще одна бедная жертва, занесенная на Арраки ветром мщения».
— Простите меня, я не могу об этом говорить. — Уйе открыл глаза, стараясь придать своему лицу скорбное выражение. Это, по крайней мере, было ему нетрудно.
Джессика изучающе смотрела на доктора: темный блеск миндалевидных глаз, квадратный подбородок, преждевременные морщины… Джессику охватила глубокая жалость к нему.
— Веллингтон, я очень сожалею, что мы привезли вас в это опасное место, — сказала она.
— Я приехал сюда по своей воле, — вздохнул он, и это тоже было правдой.
— Но эта планета — ловушка Харконненов. Вы должны это знать.
— Чтобы поймать герцога Лето, нужно нечто большее, нежели ловушка, — сказал он, и это тоже было правдой.
«Возможно, мне следовало бы быть более откровенной с ним, — подумала она. — Он блестящий тактик».
— Мы с корнем вырваны из своей почвы, — вздохнул он. — Вот почему нам так трудно.
— Зато очень легко погубить вырванное с корнем растение, — подхватила она. — Особенно, если оно пересажено на враждебную почву.
— Вы уверены в том, что почва враждебная?
— Когда станет известно, какое количество людей привез с собой герцог Лето, начнется водный бунт, который прекратится только тогда, когда люди узнают, что мы установили новые водяные установки.
— Здесь есть ровно столько воды, сколько нужно для поддержания человеческой жизни, — сказал он. — Люди знают, что если это ограниченное количество воды будет распределяться между увеличивающимся населением, то цены на нее поднимутся и самые бедные умрут. Но герцог разрешит эту проблему. По-моему, не следует рассматривать возможные восстания как выражение враждебности к новой власти на Арраки.
— А охрана? — возразила она. — Везде охрана и защитные поля. На Каладане мы так не жили.
— Дайте шанс этой планете!
Взгляд Джессики, однако, оставался по-прежнему пристальным и твердым.
— Я чувствую здесь запах смерти, — Джессика вся съежилась.
— Хават готовил наш приезд, заранее наводнив планету своими агентами. Такие баснословные расходы трудно объяснить — мой герцог не привык швыряться деньгами. Я уж не говорю о взятках высокопоставленным лицам. — Она покачала головой. — Смерть и обман — вот верные спутники Зуфира Хавата.
— Вы злословите.
— Злословлю? Это, скорее, похвала. Смерть и обман — единственная здесь надежда. Я лишь не обманываю себя насчет методов Зуфира.
— Вам следует… чем-нибудь заняться, — сказал он. — Не оставляйте себе времени для подобных страхов.
— Вы знаете, в чем состоит мое основное занятие, Веллингтон? Я секретарша герцога, и я занята тем, что каждый день узнаю новые факты, заставляющие меня бояться… факты, о которых он даже не подозревает. — Она сжала губы и понизила голос: — Иногда я думаю, что его судьба сложилась бы иначе, если бы я не была Бене Гессерит.
— Что вы имеете в виду? — Он поймал себя на том, что горечь, прозвучавшая в словах леди Джессики, взволновала его, вызвав в нем сострадание — чувство, которого он никогда не замечал в себе раньше.
— Не думаете ли вы, Веллингтон, что любая другая секретарша находится в большей безопасности, чем я? — напрямую спросила Бене Гессерит.
— Это не слишком честная мысль, Джессика. — Упрек прозвучал вполне естественно. Относительно чувств, испытываемых герцогом к своей наложнице, не было никаких сомнений. Стоило лишь проследить за тем, как он провожает ее взглядом. Она вздохнула.